бляааааааа

03.07.2014 в 15:00

Пишет  TylerAsDurden:

я не погу не. потому что.
боже, как чуваки упорлись.
КАКОЙ ТЕКСТ!
смеюсь и рыдаю, рыдаю и смеюсь, чуть не съел собственный кулак.

@темы: ДНИЩЕ, winter captain

---

старое интервью, которое не несет в себе никакой информационной особенной ценности, кроме того, что крис произносит fucking ровно так, как произносил у меня в голове, и того, что ну господи, какой ОХУЕННЫЙ у него акцент. какой охуенный у него голос.
вообще нормально, что мне потребовалось написать двадцать тысяч слов рпс-текстов, чтобы внезапно ПРОНИКНУТЬСЯ, ну

@темы: эванс

---

да блядь.

знаете, иногда я пишу в комментах, что вою и плачу, и это означает всего лишь то, что я решила так написать.
а иногда действительно вою и плачу, натурально.
осознала, только когда видео кончилось, это пиздец.
в последнее время я стала очень нервная.
ИНТЕРЕСНО БЛЯДЬ ПОЧЕМУ.

30.06.2014 в 21:15

Пишет  eternal_october:

хахаха.
ха.

@темы: ДНИЩЕ, winter captain

---

Т4-09

на заявку: "Баки/Стив. Постмуви. Баки ретируется из штатов и едет в Лондон. Где его и находит Стив. Много описаний города и старинных улочек на фоне заново рождающихся отношений. Рейтинг любой, не ангст желательно."
не смогла удержаться в тоске по лондону, ну да. закончено наконец-то. 6100 слов.

Черт знает, почему именно Лондон.

Черт знает, почему именно Лондон.
Он ведь здесь даже ни разу не был; Зимний Солдат - был, в начале восьмидесятых, а он - нет.
Хотя, если не врать себе, город не имел большого значения; в первые недели он пытался свыкнуться с миром, который атаковал со всех сторон громкими звуками, странными взглядами случайных прохожих, слишком высокими небоскребами и полным, абсолютным равнодушием. Не так уж много времени потребовалось, чтобы подстроиться, - вышло так же легко, как когда-то у Баки Барнса выходило делать что-то наперекор; то ли война его научила хвататься за любые возможности и не жаловаться, то ли что-то из детства, а может, это был Зимний Солдат, рациональный, точный и четкий. Но, так или иначе - оказалось несложно найти себе одежду, выдавать не две-три короткие фразы, а десять, разобраться с деньгами; Массачусетс, Нью-Джерси, Висконсин, Айова, Минессота, - они встречали его равнодушно, и это было хорошо.
Он называл себя Джоном Доу, потому что однажды это имя дала ему продавщица в магазине, где он таскал коробки неделю или две.
- Как тебя зовут-то? - спросила она тогда, и он честно ответил, что понятия не имеет; похоже, в этом мире такие вещи никого не удивляют, потому что женщина только махнула рукой, посмотрела сочувственно:
- Ну, будешь Джоном.

Джон Доу легко заводил знакомых, людей того рода, с которыми мало кто хочет знаться; может, дело было во взгляде исподлобья, или в молчаливости, или в протезе, который бессмысленно было скрывать. Руку он чинил сам, - попытался, по крайней мере, почти не задумываясь над тем, что делает, на автомате, и вышло не так уж плохо, хотя былой силы и не имелось; пусть так, у него хотя бы были обе руки.
Просто одна - неживая.
Знакомые Джона Доу громко матерились, курили дурно пахнущие самокрутки и носили за поясом пистолеты; ему было все равно, никакой разницы, пока эти люди олицетворяли реальные возможности Джона, помогали ему в очередной раз сбежать в другой город или штат. Воспоминания возвращались разрозненными, неровными скачками, и Джон не обманывается, понимает, что его тянет обратно в Вашингтон, туда, где был разрушенный авианосец, и немногословные механики, и неприятный человек с просторной квартирой, и тот парень, что звал его Баки.
Какой еще, к черту, Баки.
Он не хочет в Вашингтон.

В Бисмарке Джона Доу пытаются ограбить средь бела дня, прямо у здания Капитолия; через день неудачливый вор, сияя свежими кровоподтеками под глазом и на шее, добывает ему документы; Джона Доу, угрюмого человека с металлической рукой, неровно остриженными волосами, мрачным взглядом и сильным ударом, боятся - и он все еще не имеет ничего против.
В документах он просит указать имя "Джеймс Барнс".
Может быть, он, хоть и продолжает бежать, хочет, чтобы однажды его нашли.
Может быть, ему просто нужна передышка.
Так или иначе, он вспоминает это имя - Джеймс - и не собирается его лишаться; это кажется важным.

Естественно, его находят.

***

Стив понятия не имеет, почему Лондон.
Может, потому, что это не тот выбор, которого можно было ожидать.

В Лондоне красиво, и взгляд Стива машинально цепляется за детали; он стоит на мосту, и перед ним, совсем, кажется, близко, возвышается Биг Бен, - здание Парламента залито солнечными лучами, на небе, несмотря на любые стереотипы, ни облачка, и во всем этом настолько мало Нью-Йорка, что Стив в самом деле отдыхает душой.
Пожалуй, он даже рад.
Рад глазеть по сторонам, как впервые отправившийся на экскурсию школьник; рад идти пешком без нужды постоянно ускорять шаг, - Стиву хотелось бы торопиться, но он знает, что, если Баки сумел добраться до Лондона, значит, по крайней мере, он жив и наверняка может позаботиться о себе сам, - значит, за Баки не надо бежать.
А еще Стиву страшно.
Это малодушие, и Стиву стыдно, вот только он понятия не имеет, какой будет их встреча, что теперь происходит с Баки; он только не сомневается, что встреча состоится, - Стив уже несколько месяцев не мог найти Баки в Штатах, а теперь, зная хоть что-то о его местоположении, не отступится, пока не добьется своего.
Ему просто нужно увидеть Баки, пусть даже тот бежит, заставляя Стива чувствовать себя неудачливым охотником в погоне за слишком смышленой дичью.
Просто посмотреть на него и убедиться, что он в порядке.

Стив прекрасно знает, что поиски могут затянуться; он не знает адреса, зато имеется предположительное место работы - какой-то паб на улице Стрэнд, берущей начало от Трафальгарской площади, - паб, надо же.
Стив не знал, чего ожидать, но точно не этого.
Впрочем, не все ли равно, главное, что есть информация, и есть - Баки, где-то здесь есть Баки, совсем рядом, буквально рукой подать; на площади Стив опускается на ступеньки, всего на минуту - осмотреться. Выходной, вокруг полно людей, у колонны Нельсона важно вышагивает парочка голубей; несмотря на шум автомобилей и гул голосов, Стиву вдруг кажется, что он понимает, почему Баки выбрал именно это место.
А потом он чувствует на себе чужой взгляд.
Это похоже на предсказуемый фильм, из тех, что Стив год назад ради самообразования отсмотрел пачками; и он знает, что так не бывает в жизни, просто - быть такого не может, Стив в большом городе, местное население исчисляется далеко не тысячами, и какова вероятность случайно встретить того, кого так долго искал?
Несмотря на все это, Стив не сомневается, кого увидит, оборачиваясь через плечо.
На две ступеньки выше, замерев с не зажженной сигаретой в зубах, сидит Баки.

Вот в этот момент, думает Стив, должна заиграть какая-нибудь музыка из автомата, или вывернет из-за угла оркестр с трубачами, или все вокруг подскочат с мест и запоют что-то радостное.
Грянет гром, и в памятник Нельсону ударит молния. Подует резкий, холодный восточный ветер. Хихикающая парочка на ближайшей лавке пораженно замолчит.
Стив смотрит на Баки и думает о какой-то чуши; наверное, так его мозг пытается пережить шок, потому что одно дело - желать чего-то, и совсем другое - вдруг получить, вот так, прямо в руки.
- Баки, - говорит он, разворачиваясь всем корпусом и надеясь только, что в этот раз ответ будет отличаться.
- Джеймс, - поправляет вдруг Баки, и это вызывает миллиард новых вопросов. - Меня зовут Джеймс.
Он и выглядит, в общем, соответственно имени; несмотря на некоторую потрепанность и бионическую руку, едва прикрытую закатанным до локтя рукавом рубашки, у него привычная короткая стрижка, привычная идеальная осанка, и это - тот самый Джеймс Барнс, любимчик учителей, первый парень на районе, молодой повеса; Стив видит все это за слоями угрюмости, задумчивости, безразличия, непонятно в чью сторону направленной насмешки.
По крайней мере, Стив почему-то уверен во всем этом; он думает, разница в том, что раньше Джеймс Барнс легко открывался миру, а теперь наверняка лишился этого умения.
Может, он и ошибается, а в голову просто лезет всякий бред; слова Баки, однако, становятся лишь подтверждением.
- Друзья называют тебя Баки, - кидает Стив на пробу, совершенно не представляя, как выстроить этот разговор.
- Может, и так, - он легко пожимает плечами, все-таки закуривает, не обращая внимания на недовольный взгляд какой-то женщины. - Только у меня нет друзей.
Это ничего, думает Стив, это не так уж страшно; по крайней мере, Баки не убегает и не пытается его убить.
- Ты помнишь меня? - он будто кидается в омут с головой, невероятно боясь при этом услышать ответ.
- Ага, - секундное облегчение накрывает Стива целиком, но Баки продолжает, - без понятия, как тебя зовут. Ты тот парень, на которого у меня рука не поднимается.
Стиву хочется думать, что все это - очень неплохо для начала, потому что плана у него нет.

***

Джеймс действительно не помнит имени; у него в голове - размытые образы этого человека, тот почему-то на две головы ниже и выглядит хилым, почти больным, - и есть недавние воспоминания о перестрелке на мосту, о драке на авианосце, о собственных ощущениях. Ощущения - вот что гораздо ярче ошметков памяти; Джеймс четко, безоговорочно уверен, что вот этого парня он не сможет убить никогда.
Да что там, даже пальцем коснуться.
Иметь какой-то злой умысел.
Ничего.
Было бы, конечно, замечательно узнать, почему.
- Хорошо, - тем временем вздыхает знакомый незнакомец, обыденным жестом протягивает руку. - Меня зовут Стив Роджерс.
- Джеймс Барнс, - неопределенно хмыкнув, он отвечает на рукопожатие, быстро, не задерживая чужую ладонь дольше нужного; вот уже которую неделю лишних прикосновений он старается избегать. - Но, видимо, ты и так в курсе, - выражение лица у Стива Роджерса совершенно неописуемое, глаза затуманиваются, будто он внезапно вспомнил что-то важное и на пару секунд накрепко застрял в прошлом.
Джеймс даже немного завидует; собственное прошлое кажется ему не таким уж радужным, и не то чтобы он мог больше, чем по наитию выдернуть из обрывков воспоминаний что-то конкретное.
- У меня смена через полчаса, - сообщает он больше из вежливости, поднимаясь на ноги, - мне пора.
- Я могу пройтись с тобой? - слышит Джеймс такой же вежливый вопрос, из которого следует еще один новый вывод.
Вот так взять и отказать этому человеку он тоже не может.
- Кто тебе запретит, - ухмыляется Джеймс, сунув руки в карманы и, снова зажав в зубах сигарету, продолжает несколько неразборчиво. - Пойдем тогда.
Со всеми этими непонятными чувствами Джеймс снова чувствует себя в ловушке, - словно, как раньше, выполняет приказ, не задавая вопросов; только теперь он понятия не имеет, чей.
Хотелось бы думать, что в кои-то веки все это - его собственный выбор.
Или, по меньшей мере, когда-то был.

Впереди - церкви святой Марии и святого Клемента; Джеймс мало что об этом знает, но за три недели жизни в Лондоне даже не подумал о том, чтобы зайти туда, и отчего-то ему кажется, что он просто не заслужил. А если не заходить, то и смотреть, по его мнению, особенно не на что; Стив же, напротив, глазеет по сторонам восторженно, - Джеймс наблюдает краем глаза по очередной старой привычке, видит, как Роджерс задерживает взгляд на самых обычных вещах вроде проехавшего мимо красного автобуса или ярких часов на здании Королевского суда. Стив выглядит точно как впервые попавший в Англию турист, типичный американец, не хватает только фотоаппарата на шее и бейсболки с крупной надписью "Лондон", - Джеймс подмечает это почти снисходительно; сам он чувствует себя здесь совершенно своим, как и в любом другом месте, где успел побывать.
И, в то же время, настолько же чужим.
Как будто каждый город - не более, чем временное пристанище, пусть и весьма подходящее, а свой дом Джеймс еще не нашел.
- Тебе нравится здесь? - спрашивает вдруг Стив, и это, наверное, хорошо, потому что Джеймс не очень-то представляет, о чем с ним говорить.
- В Лондоне? Ну да, неплохо.
- Люди хорошие? - продолжает Стив, и Джеймс неопределенно дергает плечом:
- Люди везде одинаковые.
Почему-то ему кажется, что Стиву не понравился этот ответ.

Паб затесался в одном из невысоких домов у самого Сити; за пятнадцать минут прогулки медленным шагом они не сказали друг другу почти ничего, и Джеймсу не хочется прощаться прямо сейчас. Он понимает, что у Стива Роджерса, наверное, есть к нему вопросы; он понимает также, что мог бы задать пару-тройку и сам, но ему нужна хоть какая-то передышка от этого странного визита из ниоткуда.
Пусть даже на один вечер.
Стив, кажется, это чувствует, - переминается с пятки на носок, когда Джеймс тянет на себя тяжелую дверь:
- Я приду завтра? - в его взгляде столько чистой, незамутненной, какой-то детской надежды, что Джеймсу становится смешно:
- Я работаю с пяти, - кивает он и, прежде чем скрыться в полумраке паба, быстро отвечает на незаданный, но вполне очевидный вопрос. - И да, я правда буду здесь.
Убегать, думает Джеймс, все-таки уже поздно.

***

Стив бредет, куда глаза глядят, до тех пор, пока город не погружается в темноту.
У него даже нет с собой вещей; он вылетал без плана, без четко продуманных действий, - впервые за долгое время у Стива Роджерса была только цель.
Это вызывает что-то, похожее на ностальгию.
Гостиница - первая попавшаяся; всего двенадцать номеров на двух этажах неподалеку от Чаринг-Кросс. Наверное, это центр, хотя Стив совсем не уверен; он не хочет открывать карту, не хочет планировать - самое главное в этом городе он уже нашел, а остальное приложится.
Горничная, торопливо стелившая чистое белье, представилась Наташей, вызывая улыбку; где сейчас Романофф, Стив понятия не имел. Эта Наташа тоже была рыжей и фигуристой, только английский - ломаный совсем, исковерканный странным произношением, и почему-то в этом было свое очарование.
Стив проспал всю ночь, как убитый.

Наутро он первым делом отыскал гипермаркет, всего в десяти минутах от гостиницы; помимо горничной Наташи, Стив нашел и местный прототип Фьюри, - у негра за кассой на глазу тоже была повязка, лихая, пиратская, - но, в отличие от Ника, этот человек улыбался просто и добродушно; кто знает, что случилось с ним в прошлом, но теперь он явно не ждал от жизни подвоха.
Стив, напротив, успел снова погрузиться в сомнения; что, если Баки все-таки сбежит, как бежал раньше?
Что, если в пабе вечером его не окажется?
"Что, если" - слишком много для одного хорошего утра, а пробежка отлично прочищала мозги.

Стив бежит мимо орла, памятника пилотам морской авиации; бежит по Вестминистерскому мосту, навстречу - люди, одетые совсем просто, гораздо проще, чем даже в Америке, словно им все равно, что надевать. Стив помнит, как Баки травил байки в далеком детстве, - мол, в этой Англии прохожие одеты в мешки с прорезями, потому что какой смысл наряжаться, если пять минут назад шел дождь, а еще через пять - начнется снова.
Стив спускается по ступенькам, бежит по набережной; по правую руку - Аквариум, это он знает, а дальше - колесо обозрения, гигантское, отчего-то манящее, притягивающее взгляд. Поначалу Стиву кажется, что Лондонский Глаз не вписывается в панораму, неожиданно современный, грузный, уродливый, - а потом понимает вдруг, что привык очень быстро; если убрать колесо из пейзажа, останется ощущение, что чего-то не хватает.
Стив возвращается тем же путем, стараясь не бежать слишком быстро, не привлекать слишком много внимания; чтобы отвлечься, замедлиться, он упирается взглядом в Биг Бен, одинаково внушительный в любое время суток. Стиву хочется зарисовать его, - вообще хочется нарисовать все здесь, любой предмет или здание, на которых отдыхает взгляд; он обещает себе, что обязательно так и сделает.
Только сначала разберется с Баки.

Вечером плана все еще нет, одна голая надежда, твердая решимость - как и сутки назад.
Стив не уверен, стоит ли выводить разговор на воспоминания, или лучше попытаться поверить, что этот Баки перед ним - какой-то новый человек, с которым они знакомы всего день, - просто какой-то случайный Джеймс, отличный парень с мрачноватым, но четко считываемым обаянием.
Никогда раньше обаяние Джеймса Барнса не было мрачным.

***

Стив Роджерс появляется в шесть.
Джеймс успевает сменить напарника, принять сразу миллион заказов и в какой-то момент отвернуться в поисках свежего лайма; когда он поворачивается, Роджерс оказывается точно напротив, - сидит за барной стойкой, сложив руки, как отличник в начальной школе, смотрит внимательно, будто пытается запомнить.
Или вспомнить заново.
Интересно, думает Джеймс; когда-то - он уверен в этом, как в себе самом, то есть, не слишком-то сильно - он стоял по другую сторону, рядом со Стивом, вертел полупустой стакан пальцами и чувствовал себя уставшим.
Вот что он помнит - усталость.
И помнит Стива, образ перед глазами, как вспышка, - на Роджерсе выглаженная, начищенная военная форма, волосы аккуратно причесаны, Роджерс явно очень доволен собой, и Джеймс тоже был им доволен, и все вокруг.
Сейчас все иначе; Джеймс отдает завсегдатаям привычные пару пинт, прежде чем подойти к Стиву, и в том нет той, былой восторженности, нет в глазах сияния, присущего, пожалуй, хорошим мальчикам из хороших семей, в очередной раз заработавшим высший балл на экзамене. Зато в глазах Стива спокойствие; он сам весь - как сгусток спокойствия и уверенности, тепла, ощутимого почти физически.
Наверное, думает Джеймс, люди к нему тянутся.
- Выпьешь?
- На твой вкус, - пожимает плечами Стив, - все равно не пьянею.
Джеймс, в общем-то, тоже.
- Ладно, - впервые за все это время человек просит Джеймса сделать выбор за него; пусть даже такой простой, незначительный, неважный совсем, и все-таки. - Не жалуйся, если что.
Стив смеется; этот смех - самый человечный из всех, что Джеймс слышал.
- Не буду.

Он поит Стива стаутом, подливает шесть пинт подряд, а Роджерсу - хоть бы что; на чудака, остающегося абсолютно трезвым, потихоньку начинает пялиться народ, и, похоже, Стив к такому привык, потому что не обращает внимания.
Вообще - ни на что; только наблюдает за Джеймсом, и он думает, что назначил неудачное время, что толку с присутствия Стива здесь в рабочее время? Но самого Роджерса, кажется, это не смущает, он вполне освоился за пару часов, во время которых они толком не перекинулись и словом, познакомился даже с подсевшей на соседний стул расстроенной девицей; отвечал что-то, а смотрел все равно на Джеймса - постоянно.
Это чувствовалось так отчетливо, но почему-то ненавязчиво, и в какой-то момент Джеймс понял, что привык существовать под пристальным взглядом.
Одним, конкретным.
Все остальные - чужие, незнакомые, изучающие - Джеймс терпеть не мог.

- Поздно заканчиваешь? - спрашивает Стив, когда стрелка настенных часов доползает до девяти; такое ощущение, будто ему совсем некуда торопиться, и Джеймс мог бы честно сказать, что да, действительно, поздно, и не обязательно сидеть здесь и ждать неизвестно чего, только вместо этого он задумчиво хмурится:
- Могу отпроситься, наверное. Не зря же ты приходил.
- Я и так не зря, - Стив улыбается, и видно, что он не лукавит; в этом слишком много искренности, теплоты, смутной радости - всего того, чего Джеймс уже долгое время был лишен, - всего того, что Джеймс в своих бесконечных переездах с места на место так и не мог отыскать.
А теперь Стив Роджерс нашел его сам.
Определенно, стоило держаться за имя.

Его действительно отпускают со смены всего через полчаса.

***

Они минуют собор святого Павла, огромный, величественный, памятник королеве Виктории перед входом, - Стив вспоминает похожий собор святого Петра, виденный лишь на фотографиях, и отмечает на будущее, как маркером новую запись в блокноте, - Италия; они проходят улицу за улицей, у них смешные названия, чего стоит одно только "Куриный Рынок"; они разглядывают очередные часы на очередных зданиях, точнее - разглядывает Стив, - Баки лишь приноравливается идти медленее, и Стив понимает, что это только из-за него, самому Баки как будто не очень интересно смотреть по сторонам, хотя в любом городе такое поведение присуще скорее местным.
Впрочем, и раньше Баки нередко выпендривался вместо того, чтобы без прикрас проявлять любопытство; вскидывал подбородок, смотрел насмешливо, как будто ничем его было не удивить, ну конечно, тринадцатилетнего-то мальчишку, - но надолго его никогда не хватало.
Только теперь мало что осталось от того мальчишки, да и от Баки Барнса вообще - попробуй пойми, сколько; а Стив все равно, стараясь вслух называть его Джеймсом, не может делать этого мысленно.
Никогда ведь не называл.

- Как так вышло? - спрашивает Стив, когда они останавливаются на площади - небольшом пятачке, скорее уж - в Сити; вокруг, куда ни взгляни, здания самых разнообразных банков, и даже такое неромантичное место англичане умудрились сделать красивым. - То есть, я имею в виду. Бармен. Никогда бы не подумал.
- Здесь повсюду - одни пабы, - Баки пожимает плечами, засовывает руки в карманы, спокойный, почти расслабленный. - Показалось очевидным. И, наверное, когда-то я знал толк в алкоголе, - он смотрит на Стива искоса, чуть прищурившись, как будто проверяет, правильно ли сказал. Усмехается, - когда пришел проситься на работу, смог даже что-то смешать. Мне, правда, сказали, что так уже лет семьдесят никто не делает, - усмешка становится шире, - но я оказался способным. Не знаю. Не так много вариантов. Вот кем ты работаешь?
Вопрос неожиданно ставит Стива в тупик.
- Капитаном Америкой, - улыбается он наконец; Баки фыркает. - Звучит нелепо, но, вообще-то…
- Да я знаю, - отмахивается Баки, озираясь, - не раз смотрел телевизор. Защитник Америки с огромным щитом, - он медлит. - Щит я помню, Стив. Избавляешь мир от зла.
- Ты не зло, - тут же откликается Стив, моментально, поспешно, делает шаг, оказываясь ближе к Баки, пытаясь поймать его взгляд, и тот не отворачивается.
Смотрит прямо и все так же спокойно, только напрягается челюсть - как всегда происходило, если Баки думал о чем-то неприятном.
Как раньше.
- Откуда тебе знать, - он молчит с минуту, но Стив чувствует, что сказать сейчас что-то - значит, перебить. - Меня… я помню приказы, Стив, - когда Баки произносит это, то выглядит, как человек с сильнейшей зубной болью; потирает левое плечо. - Помню, что нужно опираться на факты. Так вот факты - против меня.
- Неважно, - Стив думал обо всем этом столько раз, что и не сосчитать. - Хоть кем ты будешь. Ты мой друг.
Баки смотрит на него не то чтобы недоверчиво, - скорее, непонимающе, будто Стив встрял в чужой разговор невпопад.
- Был, - говорит он наконец. - Баки - был, - сойдя с места, он ускоряет шаг, не дав Стиву произнести очередное “неважно”.

***

Они проходят мимо памятника, - Джеймс приглядывается машинально, - павшим в обеих Мировых войнах; само понятие “война” откликается в голове чем-то неприятным, почти как фантомные боли в левой руке, - словно, если бы Джеймса попросили назвать самое мерзкое слово английского языка, он назвал бы именно это.
Хорошо, что никто не просит.
- Почему ты приехал? - Джеймс опускается на первую же лавку на их пути, забрасывает руку на спинку, закуривает.
- Я не мог не приехать, - Стив садится рядом, смотрит почему-то с улыбкой; Джеймс поднимает брови, и он поясняет. - Ты полжизни при мне не курил. Непривычно.
- И почему я этого не делал?
- Астма, - легко отвечает Стив; Джеймс снова смотрит недоверчиво - чтобы этот человек болел хоть чем-нибудь? - Повышенное давление, проблемы с сердцем, ну, много чего было раньше. Я не всегда был таким.
Джеймс думает, что это проясняет часть воспоминаний; не объясняет, правда, как из одного Стива Роджерса появился другой.
Джеймс не уверен, что это важно.

Мимо проезжает целая цепочка кэбов.
- Расскажи что-нибудь, - он выдыхает дым, машинально отворачиваясь; есть у Роджерса астма или давно уже нет, это кажется правильным.
- О чем?
- Обо мне. О тебе. О чем-нибудь. Ты же не просто так приехал, - Джеймс поудобнее опирается рукой, взъерошивает волосы, - прикидывал, что будет, если найдешь меня. Или нет?
- Если честно, - Стив округляет глаза, смеется вдруг, - нет. Думал, что надо найти тебя. Отыскать, увидеть, а дальше - не знаю. У меня не всегда есть план.
- Я в курсе, - откликается Джеймс быстрее, чем успевает подумать; слова как будто бы и не его, но Стив, посмотрев удивленно, кивает, подтверждая, и улыбка отчего-то сходит с его лица.
- Еще бы, - он трясет головой, словно отгоняя неприятные мысли, улыбается снова. - Ладно. Вот что, ты… - Стив заминается не больше, чем на секунду; забытая сигарета обжигает палец, и Джеймс чертыхается, отбрасывая окурок в урну; достает новую. - Ты всегда был рядом. И, наверное, я не всегда ценил это. Привык, к хорошему быстро привыкаешь, а теперь думаю, что стоило бы благодарить тебя чаще.
Роджерс искренен от первого до последнего слова, и это настолько заметно, что даже обескураживает.
Джеймс так не привык.
С другой стороны - не так уж и много у него привычек.
- То есть, - Джеймс пробует медленно, подбирая слова, - ты здесь, потому что считаешь, что должен мне что-то?
Стив качает головой:
- Нет. Просто, - он барабанит пальцами по лавке, и взгляд темнеет; Джеймс наблюдает за ним так внимательно, что ловит мельчайшие изменения, пытается запомнить - автоматически, бесцельно, - однажды я решил, что ты умер. И впервые почувствовал, что остался совершенно один, хотя вокруг были люди. Много людей, и я не хочу для тебя того же, - Стив смотрит в сторону. - Тебе не обязательно оставаться одному.
Джеймс крутит неподкуренную сигарету в пальцах; ломает пополам, не замечая.
Слишком много откровений для одного вечера.

Они встречаются так еще неделю.

Они встречаются так еще неделю, и это похоже на зарождение дружбы.
Или, нет, не так, - Джеймсу все это кажется чем-то сродни встрече бывших одноклассников спустя долгие годы молчания; смотришь на человека, и понимаешь, что знал его, знал ведь раньше прекрасно, вы сидели за одной партой, таскали один на двоих учебник и встречались с одними и теми же девчонками, а потом прошло двадцать лет, и тот смешливый пацан, которого ты знал - уже простой работяга, или владелец компании, или военный, у него своя семья, своя жизнь, это немного неловко, но вы продолжаете общаться.
Почему-то это хорошо.
Ассоциации приходят к Джеймсу сами; это удобно, - смотреть на Стива, который выше на полголовы и шире в плечах, и думать, что тот тощий парнишка из участившихся, слишком длинных снов - да, тоже он. И что в метаморфозе этой нет совершенно ничего необычного, так бывает, люди растут, меняются, кто-то отращивает брюхо, а Роджерс - мускулатуру. Это удобно; Джеймсу очень хочется повысить градус нормальности в своей жизни, а не поддающихся объяснению вещей хватает и без того.
А Стив порывается было добавить еще, завести все новые и новые рассказы, но Джеймс пресекает довольно быстро, перебивает, почти не грубо:
- Не надо, - говорит он и вздыхает, когда Стив смотрит непонимающе, замолкая на полуслове. - Голова и так пухнет, понимаешь? Ты появился, и это как, - он усмехается, прищелкивает пальцами, пытаясь подобрать слова. - катализатор. Постоянно что-то снится, а иногда работать не могу, зависаю, вспоминается что-то. Как картинка. С ума сойти можно.
Стив смотрит так, как будто и правда - понимает.
Вообще, все, что Джеймс пытается ему втолковать, и все, о чем Джеймс молчит; конечно, разумеется, естественно, ему это только кажется, потому что не бывает так. Они знали друг друга когда-то, но прошло, - почти сто лет прошло, Роджерс, пытается втолковать однажды вечером Джеймс, когда они останавливаются перед блестящим зданием городской мэрии.
- Для меня - два, - серьезно отвечает Стив, и Джеймс не может ничего противопоставить.
О понятии “прошлое” хочется забыть насовсем.

И Стив вместо общего прошлого рассказывает ему о настоящем, - о ЩИТе, и Мстителях, и сотне комиксов про Капитана, и новых законах, принятых в родном штате, и еще о тысяче упущенных, не восполненных пока толком знаний; Стив как будто никуда не торопится, а Джеймс не спрашивает, думая поначалу, что это потому, что Роджерса не хочется обижать - как еще будет звучать вопрос “когда ты уедешь?”, - но потом честно себе признается.
Страшно.
Страшно, ведь это хрупкое равновесие, что с приездом Стива установилось у Джеймса в голове, может разрушиться в любой день, в любую секунду; но и Стив - не собирается же оседать в Лондоне на веки вечные, Джеймс и сам-то не уверен, что хотел бы остаться именно здесь. И они молчат об этом, Стива, похоже, не напрягает - когда они не видятся, Роджерс гуляет где-то, бродит по музеям, покупает куда-то билеты, и, рассказывая об этом, меняется на глазах. Джеймс не уверен, но ему кажется, что Стива тоже будто что-то отпускает, - будто он почувствовал отголоски той свободы, за которой Джеймс неделями продолжал гнаться. А потом с легкой руки менеджера в пабе вешают большой телевизор, народ стекается смотреть футбол, и одного бармена на смену становится решительно мало; Стив, услышав об этом краем уха, предлагает свою кандидатуру немедленно.
- С ума сошел? - Джеймс не то что удивления - недоверия не скрывает, скептически фыркая. - Ты же не умеешь ничего, тебе это зачем?
- Может, я окажусь способным, - смеется Стив, смотрит как-то иначе; Джеймс вспоминает вдруг этот взгляд, только роста в Роджерсе было меньше, лицо худое и тонкое, но взгляд, взгляд, да, именно он, случался, когда Джеймс - Баки? - тащил его гулять на ночь глядя, или подбил как-то раз стащить пару яблок с рыночного прилавка, а потом они пытались бежать, но остановились в ближайшей подворотне, и Стив даже не кашлял, хохотал только.
Этот взгляд Стива означал, что тот решается на что-то, о чем не имеет понятия, - на что-то, что может оказаться необдуманным и неправильным.
Этот взгляд Стива означал, что ему все равно.
И Стив быстро договаривается с менеджером, очень приветливый, очень деятельный, как будто ничего не делает особенного, пока Джеймса прошибает этим простым осознанием от макушки до самых пяток.
- Твоя жизнь - не здесь, - говорит Джеймс следующим утром, когда они встречаются у центрального входа в полюбившийся обоим Гайд-парк.
Стив, по обыкновению, смотрит серьезно - и озадаченно, словно смысл сказанного до него не доходит. Он молчит, и Джеймс благодарен, потому что устал от слов; а молчание говорит само за себя, ему верится гораздо больше, как и улыбке Стива, как глазам - они знакомы.
Они понятны.
- Смотри, - щурится вдруг от яркого солнца Стив, указывает в сторону; по дорожке для велосипедистов в их сторону бежит чья-то собака, обычная совсем, беспородная явно, счастливая дворняга в простом ошейнике, но важно совсем не это.
Важны рыжие подпалины на темном боку, густая шерсть, хвост торчком, и Джеймс ни слова не может вымолвить, замирает, пока пес не подбегает прямо к нему, жмется к ноге, ластится, - тогда он опускается на корточки, машинально поглаживая собаку по спине живой рукой, вскидывает голову, смотрит на Стива с сомнением:
- Джек, да? У меня была такая, - это не вопрос, уже нет, Джеймс уверен. - Точно такая же. Джек.
Стив кивает с таким видом, как будто гордится.

***

Его не трогают, - Стив уверен, что, если бы он понадобился, ему бы не просто позвонили, а постучали бы в дверь номера, - не трогают, действительно, совсем, как будто Капитан Америка в своих бесконечных локальных войнах получает передышку; ему словно говорят - Стив, отдохни, расслабься, займись тем, что впервые за эти два года подарило тебе смысл. И Стив знает, что долго это не продлится, и благодарен неизвестно кому за каждый свободный день.
В Лондоне - хорошо, прекрасно, в самом деле, и Стив привыкает, запоминает расположение станций метро на карте и маршруты автобусов, что ходят мимо Оксфорд-стрит; Стиву странно, и непривычно, и непонятно немного ощущать не потерянность в чужом городе и чужом веке, а что-то другое.
Возможность делать то, что хочется, может быть.
И Стиву хочется; хочется остаться здесь еще на день, и на другой, и на неделю, и на следующую. Хочется все так же ежедневно уславливаться о встрече с Баки, каждый раз выбирая какое-то новое место, и просто бродить бесконечно, разглядывая дома и людей вокруг, впитывая в себя каждую мелочь, всматриваясь, Лондон, вопреки всему, что Стив слышал об этом городе, словно подпитывает его.
Работать вдруг, впервые за огромное количество времени на совершенно простой работе, зная даже, что это временно настолько, что ускользает сквозь пальцы само по себе, - хочется тоже; стоять за барной стойкой неожиданно забавно, и Баки подпускает Стива только к закускам и посуде, единожды пронаблюдав, в каких пропорциях Стив старательно пытается смешать виски и содовую. Баки отчего-то доволен, и ухмыляется насмешливо, щурится по-кошачьи совсем, весь его вид буквально кричит с вопиющим ехидством - Роджерс, знаешь что, ты сам напросился.
Именно теперь Баки больше всего начинает напоминать себя прежнего.
Стиву, впрочем, нравится он любым.

И проходит еще неделя; Стив рассказывает о былом только тогда, когда Баки спрашивает сам - хмурится, всякий раз замедляя шаг, уточняет что-то про детство, или про соседскую девчонку с огромными зелеными глазами, или про колледж, или даже про войну, но о войне они говорят меньше всего. Баки рядом с ним все больше уверен и спокоен, только смотрит иногда с недоверием, как будто ожидает, что Стив испарится прямо у него на глазах; а иногда - столовый нож за обедом в случайном полупустом пабе втыкает резко прямо в деревянный стол, и стискивает зубы, желваки ходят, и в такие моменты Стив просто не может называть его Джеймсом, срывается на:
- Баки, - и только в такие моменты он по-настоящему откликается, смаргивает тут же, вздрагивает, чертыхается вполголоса.
- Все в порядке, - говорит он, и, - гребаная война.
Это случается снова, Стив почти привык; поздний вечер, они на набережной у моста Ватерлоо, и Баки, остановившись как вкопанный, сжимает виски.
- Все в порядке, - как обычно, морщится он. - Вспомнил что-то… неприятное, - Баки смотрит прямо, пристально, взгляд потемневший, отчаянный почему-то; Стив не знает, что Баки мог вспомнить, неприятного было слишком много, но держит данное ранее обещание, не спрашивает, и тот продолжает сам, неожиданно. - Я пожалею, но спрошу, - и в этом столько от Баки, и от Стива даже, от них обоих, молодых еще, разных, но отчаянных одинаково; пожалею, но сделаю, если необходимо. - Сколько еще, Стив? Ты уже долго здесь, и мир наверняка скоро надо будет спасать, как они там без тебя, а я справлялся и раньше, ты видел. Сколько еще? Твоя жизнь - не здесь.
Фраза снова режет слух, бьет по ушам, неверная, ненужная, и Стив говорит:
- Это неправда, - но Баки не верит, так и стоит с поднятыми руками, впервые отчетливо неуверенный, впервые откровенно отчаявшийся; Стив шагает к нему машинально, и еще шаг, почти вплотную, не знает совершенно, как убедить, как заставить не думать об этом, как объяснить очевидное. - Я не знаю, сколько, - он накрывает его ладони своими, отнимает от висков, опускает - не отпускает, - не знаю, но это вообще не имеет значения.
Слов мало, да и Баки - Стив уже понял - разучился верить словам; они стоят слишком близко, и Стив понимает, что если не решится сейчас, все и без того когда-нибудь будет испорчено.
Все и так всегда портится.
Но, может быть, шанс есть, - Стив подается вперед, целует, осторожно, сухо, целомудренно почти, закрывает глаза сразу, будь что будет, оттолкнет - значит, так тому и быть; а Баки напрягается, как скала, но на секунду всего, а потом отвечает, не дает отстраниться, загорается весь - в первый раз с тех пор, как Стив оказался в Лондоне, - загорается, языком проводит по губам, поцелуй глубже, жестче, и никогда раньше у Стива от такого не кружилась голова.
А впрочем, и не было такого еще.

Машины гудят где-то за спинами, люди проходят мимо; до них никому нет дела.

И все еще кажется, что кружится голова; решился - не отступится, получилось - не оторвется теперь, да и как, вообще, оторваться, Стив и подумать не смог бы об этом.
Когда исполняются давние желания, поверить сложно.
Сложно, и остается только цепляться за реальность, - цепляться за чужие ладони в своих, цепляться за плечи, сильно сжимая пальцы, - за теплоту губ, за жар дыхания, за негромкий гул лондонского вечера, за стук сердца, в конце концов.
И уходят последние сомнения, - Стив верит, верит на самом деле сразу, безоговорочно; они были, эти назойливые голоса в голове, мечущиеся тени прошлого, попытки сравнения двух вроде бы разных людей, которые, на самом-то деле, - Стив верит, Стив уже знает, - одно неделимое целое; и, может быть, ему нужно было время, чтобы убедиться.
Может быть, это уже неважно.
Стив убежден.

Дыхания перестает хватать даже ему, человеку с безупречными теперь легкими; Стив отстраняется минимально, только чтобы отследить, поймать первую реакцию, она нужна сейчас, как воздух, если хоть что-то пойдет не так - восстанавливать заново будет слишком сложно. Но Баки смотрит прямо ему в глаза, и этого взгляда за последние недели Стив не видел ни разу, да что там - с сороковых не видел, - Баки смотрит на него, совершенно ошалелый, абсолютно пьяный при нулевом количестве алкоголя, невыносимо теплый.
Теплота - вот чего не хватало, думает Стив; хочет сказать что-нибудь, - что-то ведь нужно? - и Баки моментально качает головой, отступает еще на полшага, но смотрит все так же, не отрываясь.
- Я не знаю, почему, - говорит он почти озадаченно, - но я хотел этого.
И Стив выдыхает.
- А ты, как всегда, решаешь проблемы методом танка, Роджерс, - смеется вдруг Баки, губы изгибаются не в усмешку, в улыбку наконец, и Стив выдыхает снова, облегчение волной накатывает и от этой улыбки, и от этого “как всегда”. - Напролом.
- Как всегда, - со смешком соглашается Стив, и опять думает, что надо сказать еще хоть что-то, это странно, это должно быть странно для Баки, кто вообще для него Стив сейчас; и Баки избавляет его от ненужных мучений, смотрит пристально, качает головой снова.
Шагнув вперед, обхватывает, приобнимает здоровой рукой поперек спины, чуть ниже плеч, совсем как раньше, - вынуждает сойти с места, пойти вперед, к мосту, и, в общем-то, все равно ведь, куда идти.
- Ну, я так понимаю, - произносит Баки насмешливо-деловито, это новая черта, когда-то он не использовал этот тон так часто, - что в ближайшее время ты никуда не летишь.
- Джеймс, - начинает было Стив, и Баки, глядя перед собой, на отражающиеся в воде огни фонарей, перебивает:
- Если честно, Стив, - они останавливаются синхронно, пропуская зазевавшегося велосипедиста; Баки задумчиво облизывается. - Если честно - без разницы, как ты будешь меня называть.

***

Джеймс понятия не имеет, почему один поцелуй, как монета в один цент простой, обрубил вдруг все, что мешало; может, это наследство от того мальчишки, которым он был когда-то, - от того счастливого повесы, которого чужая война однажды отправила в пропасть; может, это его позабытые желания вылезли наружу, дали нужный толчок.
А может быть, дело в Стиве, - человеке, в которого Джеймс, отстранявшийся по приобретенной привычке, влип все равно с самого первого дня; может быть, Стива просто было почему-то мало, а теперь вдруг стало - достаточно, то, что нужно, и Джеймс только сейчас начинает понимать, как вообще оказался в Лондоне.
Он думал, что бежит, потому что ищет себя, - потому что одиночество давало возможность разобраться, понять о себе хоть что-то, сделать первые нелегкие недели проще, сократить количество проблем.
Только вот от одиночества он и бежал.
И мог бы не понять этого никогда, если бы не Роджерс; Джеймс думает, что, если бы мог, отправился бы в далекое прошлое, самому бы себе спасибо сказал за правильный выбор, за эту дружбу, растянувшуюся на десятки лет, - дружбу с человеком, который, единожды решившись, действительно делает шаг.
Верный шаг.

Он впервые начинает приглашать Стива в свою квартирку неподалеку от реки Брент, съемную, крохотную совсем, не развернуться; и чем больше расслабляется Джеймс, тем сильнее напрягается Стив - тоже впервые, - на него как будто накатывает что-то давно запрятанное, забитое, заглушенное, и на третий день Стива прорывает запутанной речью о войне, и о том, что он, Джеймс, должен ведь винить Стива, - о том, что Стив молчал раньше, но теперь им просто необходимо все прояснить, иначе когда-нибудь это всплывет, и; Джеймс слушает, сколько может, - какая же чушь, Роджерс, в чем-то ты дурак дураком, думает он, - затыкает наконец Стиву рот, бесцеремонно, без предупреждений, холодными металлическими пальцами по губам.
- Стив, - он вздыхает, прищуривается, - честное слово. У меня все еще сплошные белые пятна в голове. Вместо целых месяцев, лет даже - туман, понимаешь? И если ты не готов смотреть вперед, а не назад, - Джеймс пожимает плечами, убирает руку, и Стив молчит, напряженный, весь обращается в слух, это так бросается в глаза, что становится смешно очень некстати, - то не стоило и приезжать.
Стив все понимает.

Все понимает, как раньше, и Джеймс неожиданно обнаруживает в себе эту способность - понимать тоже; прислушиваться, замечать мелочи, - он понимает, с какой целью Стиву звонят, еще до того, как тот вешает трубку.
- Долг зовет? - Джеймс лениво поднимает брови, стоит, облокотившись о перила узкого балкона, на котором можно ступить едва ли пару шагов; Стив морщится, ему явно неловко:
- Что-то вроде, - он подходит ближе, останавливается в дверях. - Я еще не рассказывал, как у нас тут дела. Что с тобой все в порядке.
- Значит, устроим сюрприз, - Стив так удивляется, как будто в самом деле не надеялся даже, и это снова смешно, Джеймс ухмыляется, не сдерживаясь: - Что?
- Ты поедешь? - уточняет Стив, хотя в этом нет никакой надобности, и Джеймс, вздохнув, протягивает руку, тянет к себе, сжимая плечо.
- Припоминаю чьи-то слова, - очень серьезно говорит он, поймав взгляд. - Что-то очень пафосное.
Он добивается своего - Стив улыбается, мягко, еле уловимо:
- Припоминаешь, как называл меня придурком?
- Нет, не то, - хмыкнув, Джеймс поворачивает голову в сторону, глаза слепит выглянувшее после очередного ливня солнце, и рука Стива ложится на перила за спиной. - Пафосное, а не просто правдивое.
С Лондоном определенно настала пора прощаться, и Джеймс наконец поясняет, цитируя едва ли не нараспев.
- Я с тобой до конца.
Ему нравится, как звучат эти слова.

@темы: графомания, winter captain

---

я должна перепостить это отдельно.
потому что я должна.
потому что это. блин. ну черт.

30.06.2014 в 23:46

Пишет  his mission:

11. Seeing, Not Believing

Название: Держи глаза открытыми
Автор: team steve
Бета: team steve
Пейринг/Персонажи: Стив Роджерс/Джеймс Барнс
Размер: 5522 слова
Жанр: romance, road story
Рейтинг: PG
Тема: 11. Seeing, Not Believing

Они говорят: «Не верь ему, Стив». «Он пытался тебя убить; ему прочистили мозги, и это уже не твой лучший друг Баки. Он и не человек уже вовсе», — все, до единого. Наташа, Брюс, Фьюри, Холл, даже Старк и Клинт подключились к всеобщему гласу. Нашлись здравомыслящие.
Стив уезжает из Старк Индастриз, из штаб-квартиры Мстителей, которым некому мстить. Он уезжает из Нью-Йорка — чем дальше, тем лучше, лишь бы избавиться от этой назойливой заботы. Впервые со дня своего возвращения в мир живых он знает, что ему нужно. Кто ему нужен.
Зимний Солдат залёг на дно. Он не выезжал из Америки, иначе остатки ЩИТа во главе со Старком давно бы его нашли. Теперь, оставшись без своего командира и маски, он почти беззащитен, беспомощен. Стив знает: такие, как они, не могут без цели, задания, без смысла существования. У Баки их нет, что же касается Стива...
— Я ищу старого друга, — говорит он любопытному кассиру с заправки.
Тот кивает, будто бы это многое объясняет, протягивает сдачу — горстку тусклых, многое повидавших монет, — и возвращает рисунок обратно, отрицательно качая головой.
— Не, я этого парня не видел. Ты уверен, что он поехал в эту сторону?
Стив пожимает плечами — что тут ответишь. Продавец провожает его задумчивым взглядом, но всё же не решается спросить: «Эй, парень, мне кажется, или я тебя где-то видел?».
Он так и не узнаёт Капитана Америку, да его бы сейчас не всякий узнал. Взращенным на мечтах о свободе американцам сложно поверить, что этот мрачный немногословный тип в натянутой на лоб бейсболке YANKEES и есть символ их нации. Лучше уж Старк с его чезбургерами и языком без костей.
К слову, холодный чизбургер с заправки оказывается не так уж плох. Стив жуёт, расстелив карту на скамье у входа, и пальцем отслеживает свой путь: за шесть часов он успел проехать четыре штата и несколько десятков небольших городов, от Нью-Йорка и до Вирджинии. Впереди ждёт развилка, и если свернуть с 81-ой автострады, то можно вскоре оказаться у знаменитых Луррейских пещер, — в любой другой раз Стив не отказался бы от возможности их увидеть, но не сегодня: он сильно сомневается, что Зимний Солдат обосновался неподалёку от восточной достопримечательности.
— Решаешь, куда поехать?
Хозяин заправки курит, стоя в дверях. Тяжёлый запах дешёвых сигарет окутывает Стива, когда тот заглядывает в карту через его плечо, и тычет грязным пальцем куда-то пониже Луррея.
— Шенандоа, — говорит он, как будто это всё объясняет. — Единственное, на что стоит посмотреть в этой дыре.
Стив решает не спрашивать, что это такое. Он кивает, словно бы соглашаясь со стариком, и действительно отправляется туда: всё равно ехать некуда, а совет вполне можно принять за возможную цель. Кто знает, может, и Зимний Солдат так же последовал чьей-то рекомендации.

Конечно, его там нет. В Шенандоа вообще нет ни единой души кроме Стива Роджерса, и это неожиданно успокаивает. Он бросает мотоцикл неподалёку от шоссе и просто идёт по тропе, оглядываясь по сторонам, будто праздный турист.
Таблички с краткой информацией о растениях и животных национального парка указывают ему дорогу, листва шелестит под слабыми порывами прохладного северного ветра, ветки хрустят под ногами, — единственные признаки жизни на несколько метров вокруг. Стив не видит ни обещанных животных, ни местных смотрителей и мысленно желает хозяину заправки процветания: сам того не зная, тот направил его в самое подходящее место в стране.
С полчаса Стив бродит по пустынным тропам, а затем забирается на ближайшую смотровую точку и садится прямо на землю. Перед ним простирается изумительный вид, и если бы он по-прежнему рисовал, то обязательно схватился бы за блокнот. Но единственная бумага в сумке Стива — это карта и деньги, и они нужны ему в первозданном виде.
Остаётся только смотреть. Солнце медленно опускается к холмам, окрашивая их в глубокий синий цвет, небо темнеет постепенно, как будто слоями. Глядя на горизонт, Стив включает сотовый телефон и звонит по последнему пропущенному вызову, не читая имя.
— Ну, наконец-то, — у Наташи уставший голос, и Стив ощущает укол вины. — Ты хоть представляешь, сколько шума наделал своим побегом?
— Мало, судя по тому, что меня до сих пор не нашли.
Он слышит, как Наташа пробегается пальцами по клавиатуре, кликает пару раз мышкой. Ему то ли чудится, то ли трубка под щекой действительно нагревается от её поисков, и Стив ничуть не удивляется, когда из динамиков раздаётся:
— Любуешься природой, Капитан?
— Что-то вроде того, — в его голосе слышится улыбка. — А можешь так же вычислить, где находится Зимний Солдат?
Она натянуто смеётся:
— Ты ведь в курсе, что у него нет мобильника?
— У него есть железная рука, а это поприметнее мобильника будет.
Стив говорит, но мысленно уже одёргивает себя — семьдесят лет. У Зимнего Солдата было достаточно времени, чтобы научиться скрывать и своё лицо, и свою руку.
Наташа молчит. Он не слышит ни стука клавиш, ни шагов: она раздумывает над чем-то, принимая решение, и это может означать только одно.
— Я узнаю, где он, с тобой или без тебя, — говорит Стив, и его слова звучат похожими на угрозу. — Но с тобой будет быстрее.
— В Сент-Луисе, в Миссури, видели кого-то похожего, — Наташа сдаётся без боя. — Странный неразговорчивый парень, всегда в перчатках. Засветился фоном на фотографии, и девчонка во время ретуши увидела, что у него железные пальцы. Выложила фотку в фейсбук.
Стив кивает, забыв, что она не видит его. Он уже достаёт карту в поисках самого короткого пути, когда Наташа добавляет:
— Но это мог быть и просто перстень, Стив, — фото размытое, и на нём сложно понять...
Она замолкает, понимая, что он уже не слышит её. До Сент-Луиса Стив Роджерс будет свято верить в то, что парень с фотографии — Баки Барнс.

В путь Стив отправляется ни свет, ни заря. Ему предстоит проехать 730 миль, разделяющих Уэйнсборо и Сент-Луис, и чем раньше он это сделает, тем лучше: если Тони Старк прознал о просочившейся в интернет фотографии, то почему бы не услышать о ней и Зимнему Солдату, находящемуся в непосредственной близости от фотографа.
Добирается он только к вечеру. Наташа присылает снимок по первой же просьбе, и Стив удивляется, как не додумался до этого вчера. Он знает Баки лучше всех, и ему достаточно просто взглянуть на наклон головы, на висящую вдоль тела руку, на блеск металлических пальцев, чтобы увериться — он.
Стив находит место съёмки за восемь минут и сколько-то там секунд. Он стоит на месте фотографа, глядя на вывеску перед собой. Это кафе, открылось недавно, на двери ещё висит объявление о поиске официантов, барменов, уборщиков. Последнее слово зачёркнуто, и в груди у Стива обрывается что-то. Он не верит, надеется, знает, открывает дверь, — внутри почти пусто, только парень за стойкой протирает стаканы, да уборщик возит шваброй по полу.
Стив замирает. Он не обращает внимания на оклик бармена, не в силах оторвать взгляда от знакомой спины в мешковатой серой толстовке, точь-в-точь как на том фото. Он замечает всё, но последней каплей оказываются движения, чёткие и отлаженные, ни одного лишнего, словно уборщик знает, как меньше расходовать силы.
В горле становится сухо, и Стиву не с первого раза удаётся произнести:
— Баки.
Тот не оборачивается, словно не слышит. Бармен с интересом поглядывает то на одного, то на другого, но не вмешивается: в этом городке не так уж много развлечений, и он не собирается лишать себя одного из них.
— Зимний Солдат.
Солдат замирает, как Стив за мгновенья до этого. Стягивает с головы бессмысленный уже капюшон, — в кафе есть камеры, и их наверняка уже засекли, — отставляет в сторону швабру, обращается к тому, что за стойкой:
— Я уволился.
И только потом поворачивается к Стиву лицом.
— Я должен тебя убить, — не лучшее начало для разговора, но на другое Стив и не рассчитывал: хорошо хоть не напал сразу.
— Здесь или выйдем?
Зимний Солдат бросает короткий взгляд за окно. Снаружи никого нет, будто весь город вымер, и в этом — самое подозрительное.
— Чёрный выход.
Стив не спрашивает. Он молча идёт следом, в вопросах побега доверяя Солдату полностью, и почти не запоминает повороты и переулки, которыми они уходят. Позади раздаются звуки сирен, и Стив радуется: если бы их действительно хотели поймать, полицейских бы не было. Клинта и Тони хватило б с лихвой.
— Куда мы идём? — первый вопрос раздаётся спустя почти двадцать минут кажущейся бесцельной ходьбы.
— В безопасность.

— О, Джеймс! — мужчина, вышедший из гаража, не кажется Стиву ни опасным, ни подозрительным. — А я уж думал, ты не придёшь. Собрался всё-таки в свой бон вояж?
— Что-то вроде того, — Зимний Солдат пожимает плечами и — Стив моргает несколько раз, пытаясь развеять морок, но действительно — улыбается.
Эта улыбка делает его ещё меньше похожим на Баки. Тот никогда не улыбался так — натянуто, неловко, точно научился недавно. Он никогда не выглядел таким счастливым с кем-либо, кроме Стива.
— А это твой друг? — спрашивает механик.
— Давний.
Механик улыбается понимающе, как будто это действительно многое объясняет. Он ведёт их вглубь гаража, импровизированной станции техобслуживания: у стен неровными рядами стоят машины разной степени раздолбанности, из-под одной из них торчат чьи-то ноги и телефон, с тянущимся от него проводом наушников.
— Вот твоя малышка.
Они останавливаются у много повидавшего Форда, выглядящего ещё старее собственных лет. Стив, не удержавшись, изумлённо глядит на Солдата, и механик, заметив это, усмехается:
— Видать, давно вы не виделись, если ты не знаком с этой крошкой?
Стив пожимает плечами. Мужчина смеётся:
— Такой же неразговорчивый. Неудивительно, что вы спелись.
Никто не отвечает. Он открывает машину, достаёт из бардачка ключи и кидает их Зимнему Солдату:
— Ну, держи. Всё в лучшем виде, сержант, с жалобами ко мне ты точно не вернёшься.
— Не вернусь, — соглашается тот, и в последующем коротком молчании отчётливо слышится «никогда».
Механик не задаёт вопросов. Он машет рукой на прощанье, с полминуты глядит на отъезжающий автомобиль и говорит в тишину темнеющего за спиной гаража:
— Вернётся он или нет, но, не сомневаюсь, мы ещё об этом парне услышим. Давний друг Капитана Америки, ну надо же...

Автомобиль едет быстро и не разваливается, и Стив начинает с уважением поглядывать на своего почти ровесника. Другого, впрочем, ему и не остаётся — только смотреть. Радио не работает, Зимний Солдат молчит с Сент-Луиса да и самому Стиву не хочется начинать разговор. Что он может спросить?
— Значит, Джеймс?
Они заговаривают впервые около придорожного кафе, где покупают гамбургеры и колу в дорогу. Зимний Солдат предоставляет Стиву самому сделать заказ, а сам пристально оглядывается по сторонам в поисках агентов бывшего ЩИТа и не сразу понимает, что от него ждут реакции:
— Это имя ничем не хуже других.
Стив не может не согласиться — это имя лучше, потому что может означать, что Солдат что-то помнит. Или что он прочитал собственное досье, или сходил на выставку, посвящённую Капитану Америке и Коммандос, или просто посмотрел телевизор и выбрал наугад…
— А фамилия?
— Не Барнс, — Баки понимает, что этот ответ не удовлетворит Стива, только спустя долгую минуту молчания. — Кирк. Слышал по телевизору.
Стив улыбается невольно: он смотрел последние фильмы серии «Звёздный путь» и знает, как похож Джеймс Кирк на Баки. Шумный, порой алогичный, самоотверженный в войне и дружбе, — интуицией или нет, но Зимний Солдат выбрал имя, идеальное для своего прошлого. Для их прошлого.
Дорога вокруг пустынна, ни единой машины. Стив мнёт в руках бумагу от бургера, пока Солдат не забирает её и не выбрасывает прямо в окно. Они снова молчат. Стив продолжает смотреть. Его взгляд медленно скользит по приборной панели, словно с опаской приближаясь к руке на руле. Тот не обращает внимания, и это кажется поощрением: преодолевая себя, Стив уже откровенно разглядывает его, пытаясь найти сходства со своим лучшим другом и отличия от Зимнего Солдата.
Но — ничего. Внешность не имеет никакого значения, а во всём остальном сидящий за рулём человек — Зимний Солдат. Он мрачен и неразговорчив, брови вечно сведены к переносице, губы поджаты, движения скупы. Джеймс Барнс как будто находится на поле боя прямо сейчас, и Стив ловит себя на мысли, что это недалеко от истины.
Стив старается не думать, кто теперь враг.

Они останавливаются в придорожном мотеле. Номер тесный, душный, с окон сняты ручки — невозможно открыть и проветрить. Джеймс даже не пытается, направляется прямиком в душ, исчезает на полчаса, предоставляя Стиву возможность обустраиваться в спокойном, привычном одиночестве.
Он скидывает рюкзак, разбирает вещи. Карта задерживается в руках дольше сменной футболки и телефона, напоминанием о первоначальном плане и поисках. Стив смотрит на проделанный путь и думает о том, что прежде чем пускаться в него, ему следовало отметить конечную точку.
Чего он хочет добиться? Что ему сдался Зимний Солдат — чужой, в общем-то, человек, отказывающийся даже попытаться вспомнить их общее прошлое. Стив не знает, о чём говорить с ним, куда ехать, — он смотрит на телефон, и долгую минуту размышляет над тем, почему до сих пор не позвонил в ЩИТ и не выдал их местоположение.
Виновата глупая память, упорно подкидывающая один и тот же образ, одно и то же лицо. Лицо Баки Барнса, лучшего друга, вытаскивавшего малыша Стиви из стольких драк и передряг, что все и не упомнишь. Баки Барнса, который таскал его на вечеринки, учил танцевать и целоваться, таскал бумагу для рисунков и молчал, когда Роджерс не проходил военные комиссии, снова и снова. Баки Барнса, с которым они росли вместе, воевали бок о бок, стояли плечом к плечу на похоронах матери Стива. Баки Барнса, которого Капитан Америка так и не спас.
«Не верь глазам своим», — говорит себе Стив Роджерс, а потом вскидывает голову на звук открывшейся двери и, встретившись взглядом со своим когда-то лучшим другом, напрочь забывает об этих словах.
— Твоя очередь.
Баки кивает в сторону ванной, проходит вглубь комнаты, расстилает свою постель. Стив не двигается с места. Он смотрит на Зимнего Солдата, а видит лучшего друга — пускай тот стал немного неразговорчивым, пускай его движения стали скупы, — но Стив узнаёт Баки. Не может не узнать после этого спокойного, светлого взгляда, не похожего на то, как смотрит Зимний Солдат. Не может не узнать в этой почти привычной обстановке, в этих движениях: Баки всегда ложился раньше, непонятно зачем — всё равно же не спал, наблюдал за Стивом, то исподтишка, то не прячась.
Наблюдает и теперь. Не пристально, а словно с исследовательским интересом: что ещё натворит этот странный человек, уже успевший ради Солдата пожертвовать жизнью, уйти в бега, преодолеть половину страны...
— Душ, — повторяет Барнс.
Стив кивает, но идёт почему-то в противоположную сторону. Зимний Солдат спокойно смотрит, как тот подходит к его кровати, склоняется над ней, закрывая свет. Стив целует Баки Барнса, но не отвечает ему Зимний Солдат.
— Я — не он, — слышит Роджерс, отстранившись.
Они не произносят ни слова до следующего утра.

— Ты не спрашиваешь, куда мы едем, — замечает Солдат, когда за Стивом захлопывается дверь автомобиля. — Это, должно быть, странно.
Тот смотрит на него удивлённо: Зимний Солдат впервые заговаривает первым, и это делает его куда более похожим на человека. Он кажется живым, испытывающим знакомое каждому чувство непонимания, и Стив не спешит развеять его.
— Это странно, — соглашается он, улыбаясь непроизвольно. — Мои друзья из этого времени не понимают этого, считают, что мне нужна... помощь. Мозгоправ. Вроде как твоё появление нарушило что-то в моей голове, и я немного зациклился.
— Зациклился, — Солдат кивает. — Это многое объясняет.
Стив закатывает глаза. Кое в чём Баки так и не изменился — каким-то чудом у него сохранилась эта способность отвешивать остроумные комментарии в самый неподходящий момент.
— Ну, знаешь ли, — на мгновения слова Стива тонут в шуме заводящегося мотора. — Рассуждать легко. А ты попробуй представь, что встретил друга, буквально восставшего из мёртвых. Посмотрел бы я на тебя.
— Смотри.
Солдат говорит спокойно, не отрывая взгляда от дороги.
— Ты ничего не помнишь, — качает Стив головой.
Если бы Баки помнил — всё было бы куда проще. Он бы не разговаривал со Стивом, как с недавним врагом, — да он просто разговаривал бы со Стивом, а не молчал большую часть времени, проводимого вместе. Он бы наверняка улыбался, а ещё вспоминал бы смешные истории из их прошлого и пересказывал их, перевирая всё, что только можно. Возможно, они смогли бы даже прийти к какому-то компромиссу, чему-то среднему между Зимним Солдатом и Баки Барнсом, и остальные Мстители перестали бы считать его бездушным убийцей. Но, к сожалению...
— Помню, — просто говорит Солдат, как будто это не имеет никакого значения.
Стив тупо спрашивает:
— Что?
Он не верит своим ушам, ему хочется трясти Баки за плечи: «Почему ты не сказал раньше? Почему ты не говоришь со мной о произошедшем? Почему ты всё ещё Зимний Солдат?», — его удерживает только то, что Барнс сейчас за рулём.
А тот продолжает, как ни в чём не бывало:
— Всё. Мы познакомились ещё в детстве: ты в очередной раз с кем-то подрался, а мне повезло оказаться рядом. Тогда ты был ещё тощим и всё время болел, а ещё лез сражаться за справедливость, и я был нужен тебе. Я спасал тебя, лечил, развлекал, пытался отговорить от службы. Ты был для меня всем.
Стив медленно выдыхает через рот. Он чувствует, как бьётся сердце в запястьях и сонной артерии. Ветер врывается в машину через неплотно закрытое окно, и, должно быть, это от него так шумит в ушах, что не слышно ни слова из произносимых Баки.
Зимний Солдат несильно бьёт его по лицу:
— У тебя не должно быть астмы, — говорит он.
Стив смотрит на него во все глаза, словно пытаясь запомнить это лицо до последней чёрточки, до морщинки, пролёгшей между бровей, до пристального взгляда, в котором почему-то — зачем-то? — нет равнодушия.
— У меня не должно быть панических атак. У меня не должно быть друга — наёмного убийцы. Я должен служить своей стране, а не разъезжать по ней, прячась за чужим именем и капюшоном. Я должен быть Капитаном Америкой, но даже это задание я провалил.
— Чего ты боишься? — Зимний Солдат как будто не слышит ничего, кроме первой фразы.
— Тебя. За тебя.
Стив не исправляется — перечисляет. Протягивает руку, но она останавливается на полпути: он не знает, хочет сбежать или оказаться ближе. Он смотрит на нарисованную на металле звезду, но видит почему-то обычное плечо и три светлые родинки в ряд.
— Нелогично, — Солдат возвращается в своё кресло, исчезает из поля зрения вместе с мороком. — Из нас двоих бояться следует за тебя — это ты безоружный сидишь в одной машине с человеком, который должен тебя убить.
— Это причина, по которой я боюсь тебя, — объясняет Стив очевидное. — Я боюсь за тебя, потому что не знаю, что случится, когда ты не сможешь меня убить.
— И кто же меня остановит? Ты?
Стив грустно улыбается, отрицательно мотнув головой.
— Нет — Баки. Или Джеймс Барнс, если тебе так больше нравится.
— Нравится, — соглашается тот. — «Баки» звучит похоже на собачью кличку. Псом на привязи я быть не хочу.
Это первый раз, когда он говорит о своих желаниях, и Стив понимает — он не может ничего на это ответить. Он молчит всю дорогу до следующей заправки, да и там произносит лишь несколько фраз. Ему нужно всё хорошенько обдумать.
Ему нужно закрыть глаза и прислушаться к словам Джеймса Барнса — того человеческого, что ещё осталось в Зимнем Солдате.
В магазине рядом с очередным отелем Стив покупает блокнот и набор чертёжных карандашей. Бумага не очень хорошего качества выглядит успокаивающе знакомо — в далёких тридцатых он рисовал на такой же. Не так уж много изменилось за последние семьдесят лет.
Только люди. Не рисовавший с начала войны Стив убеждается в этом на собственной шкуре: говорят, руки помнят всё даже после долгого перерыва, но даже руки у него уже не те. Пальцы Капитана Америки приспособлены для того, чтобы держать оружие, а не карандаш — первые два ломаются, третий выводит неровные, бесполезные линии. Грязный набросок выглядит насмешкой над прежними аккуратными рисунками и, одновременно, идеально описывает настоящее. Как если бы Стив написал список отличий Баки и Джеймса Барнса.
Пункт первый: у Джеймса Барнса нет друзей — Стив Роджерс не видит ничего дальше собственного носа и всё ещё пытается быть другом Баки, хотя последнего давно нет в живых. А дальше и продолжать не стоит.
— Ты не спал всю ночь, — но голос заспанный почему-то у Джеймса.
Он садится на край кровати, на ощупь находит джинсы. Стив терпеливо ждёт, пока Барнс одевается, идёт в ванную: шум воды изредка прерывается чертыханьем, когда железные пальцы сжимают что-то сильнее необходимого, — и только потом преграждает ему путь к лежащему на тумбочке завтраку.
— Доброе утро, — Стив улыбается широко и фальшиво, почти как во времена «цирковой обезьянки». — Давай попробуем начать сначала? Ну, знаешь, вроде «меня зовут Стив Роджерс, я из Бруклина, Нью-Йорк, раньше я был тощим астматиком, но медицина сороковых превратила меня вот в это, и не сказать, чтобы я жаловался, но»...
— Ты спятил, — констатирует Джеймс. — Я и так всё это знаю.
Барнс обходит Стива по широкой дуге и снова падает на кровать. Шуршит обёрточная бумага, пахнет ещё тёплыми сэндвичами. Джеймс ест спокойно, но быстро, словно в любой момент могут раздаться взрывы и выстрелы.
— Но иногда я хочу снова стать тем тощим астматиком, — продолжает Стив как ни в чём не бывало. — Не знающим так много, и ещё верящим в какие-то идеалы. В то, что война когда-нибудь закончится. В то, что я в одиночку могу сделать этот мир лучше. В то, что настоящие герои — те, кто безо всякого щита или железного костюма бросаются на танки. В то, что рядом со мной всегда будет один из них, про которого я рисовал комиксы, в то время, когда люди ещё и не слышали о Капитане Америке.
Он не оборачивается, боясь не реакции, а её отсутствия. Слишком легко представить невозмутимое лицо Зимнего Солдата, для которого всё это — просто слова.
— Судя по твоему душещипательному рассказу, ты так и не изменился, Роджерс. Вся та же слепая вера и тот же нарисованный герой.
— Другой.
Почти физически ощущая на себе взгляд Джеймса, Стив склоняется над прикроватной тумбочкой и достаёт из неё блокнот. Отдаёт, не раскрывая, давая себе возможность пристально наблюдать, как меняется выражение лица Барнса с каждой страницей.
— Другой, — соглашается тот, пройдя все стадии от изумления до понимающей усмешки. — Этот мне нравится больше. Реалистичный. Продолжай в том же духе.
Стив берёт протянутый обратно блокнот, но никак не может опустить руку, оторвать взгляд. Он внимательно смотрит на Баки — на Джеймса Барнса, по привычке пытаясь запомнить всё: как свет падает на лицо, как торчит обычно заправленная за ухо прядь, как Джеймс пристально глядит в ответ, словно пытается запомнить тоже. Или пытается вспомнить.

С каждым новым рисунком Стив всё лучше узнаёт Джеймса. Что он любит сэндвичи с индейкой, чай с тремя ложками сахара и терпеть не может кофе. Что он постоянно мёрзнет, а потому всегда выбирает кровать ближе к окну, чтобы греться на солнце. Хотя кровать не является обязательным условием — Барнс может заснуть где и когда угодно, пару раз Стив даже видел его спящим на подоконнике в жаркий полуденный час.
Он использует такие моменты, чтобы рисовать с натуры. Наброски получаются однотипные: растрёпанные волосы, пятно света на подставленной солнцу щеке, умиротворённое, почти детское выражение лица. Поначалу Стив удивляется этому — Джеймс спит спокойно, без кошмаров и как будто вовсе без снов, несмотря на всё пережитое, — но потом привыкает, приходит к выводу, что Джеймсу достаточно паршивых воспоминаний и наяву.
Между тем, тот всё больше говорит о своей памяти. Обрывочных картинах из прошлого, похожих на старое немое кино или быстро пролистанный фотоальбом, на каждом снимке из которого — Стив.
— Словно вся моя жизнь вертелась вокруг тебя, — смеётся Джеймс, прекрасно зная, что от Стива не скрыться за показным весельем.
Он прекрасно знает, что только так, шутя, Барнс и способен говорить по-настоящему серьёзные вещи. Одна из привычек, которые не смогли уничтожить ни криокамера, ни обнуления.
Другая — привычка защищать. Стив замечает это в редких внимательных взглядах: так Баки смотрел на него, когда он только начинал заболевать, каким-то чудом угадывая момент. Теперь Джеймс угадывает мгновения, когда Стив начинает винить себя.
— Не думай об этом, — говорит он, не отрываясь от газеты.
Он изучает новости ежедневно, словно пытаясь наверстать упущенное за семьдесят лет. Ежечасно на Стива сыплется безумное количество вопросов, и в какой-то момент он понимает, что уже не знает ответов. Джеймс мыслит глобальнее, он почти физически нуждается в источнике информации, — ему нужен интернет.
Впервые подумав об этом, Стив вспоминает Старка, единственного человека, способного предоставить Джеймсу по-настоящему безграничный доступ. Стоит только пообещать ему возможность рассмотреть руку Барнса поближе, и Тони взломает любую правительственную базу, что угодно.
Если у кого-то и осталась информация из базы данных ЩИТа, то только у Старка.
— Не думай об этом, — Джеймс произносит это за секунду до того, как Стив понимает — это путешествие не может продолжаться вечно.
Это прекрасно — разъезжать по Америке на раздолбанном автомобиле, точь-в-точь как во всех этих популярных фильмах, но фильмы — это всегда только часть истории. В кинотеатрах редко показывают финал, и зрители даже не пытаются представить, что будет, когда у героев закончатся деньги, когда они наконец-то вырастут, когда станет невозможным просто ехать вперёд и не думать о будущем.
Стиву не нужно представлять, с ним всё уже случилось. Он смотрит на Джеймса, внимательно вглядывающегося в газетную полосу, и не знает, как сказать ему, что им придётся вернуться.

В конечном счёте, он так ничего и не говорит — просто разворачивает машину на полпути, не обращая внимания на вовсе не удивлённый взгляд Джеймса. Они оба знали, чем всё должно закончиться, и единственное, что им дано — это возможность отсрочить возвращение.
Они едут той же дорогой, но остановок на этот раз больше. Стиву постоянно нужно что-то купить, а Джеймс всё чаще останавливает автомобиль посреди дороги, не придумывая себе оправданий. Он просто стоит снаружи, прислонившись к капоту, и разглядывает скудный пейзаж вокруг так, словно это лучшее, что было в его жизни.
Хотя, возможно, так оно и есть.
— Мы так не скоро доедем до ближайшего города, — замечает Стив во время очередной такой остановки.
Джеймс будто не слышит: не оборачивается, не отвечает, не подаёт признаков жизни. Темнеет, и он смотрит на синеющее небо, пристально, как дети в ожидании первой звезды.
— И что же ты загадаешь? — Стив озвучивает свои мысли вслух.
Сам он думает, что пожелал бы сделать это путешествие бесконечным.
— Не знаю, — Барнс пожимает плечами. — Желания обычно загадывают люди, которым чего-то не хватает, а у меня и так уже всё есть. Машина, наличные, карта, ты, — что мне ещё нужно?
— Люди в твоём случае обычно мечтают о доме. О семье, друзьях, детях, красавице-жене, крыше над головой, в конце концов. О месте, куда можно прийти после тяжелого дня, и просто побыть собой.
Джеймс оборачивается на хлопок двери — Стив выходит из машины, становится рядом с ним, в сантиметре от, не касаясь. Барнс раздражённо выдыхает и кладёт железную руку ему на плечо, притягивая к себе в неловком объятии.
— Ты знаешь меня что-то около восьмидесяти лет, а до сих пор не понял, а, Стиви? — он почти смеётся, треплет Роджерса по макушке, немного покровительственно, как до войны. — Я могу быть собой здесь. Где угодно, пока рядом есть ты.
Стив уходит от следующего прикосновения, отстраняется, становится напротив, пристально вглядывается, словно пытаясь заметить что-то, хотя бы незначительную деталь. Но нет — перед ним по-прежнему стоит не Баки, а Джеймс Барнс, ни черта не понимающий в человеческих отношениях. Ну, почти.
— Показалось, — без единой доли сожаления замечает Стив.
— Что?
Стив целует его вместо ответа, уверенно, неспешно, и теперь это ощущается по-новому, не так, как впервые. Он чувствует, как Джеймс улыбается под прикосновением его губ, как чужие ладони ложатся на поясницу – ощущение смутно знакомое из прошлой жизни, но теперь совершенно иное. Рука Джеймса тяжелее, увереннее движется вверх, железные пальцы прихватывают за загривок, заставляя придвинуться ближе, углубить этот неоконченный поцелуй.
Появление первой звезды они, естественно, пропускают.

К дому Старка на побережье они подъезжают с последней звездой. В лучах рассветного солнца его резиденция выглядит чем-то средним между мечетью и космическим кораблём, между одухотворённостью и безумием. Что ж, они сейчас равно близки и к тому, и к другому.
— Я убил его отца, — говорит Джеймс, выходя из машины.
Стив, к собственному удивлению, не спотыкается, не теряет самообладания: чего-то подобного следовало ожидать. Авария, случившаяся с Говардом, казалась ему подозрительной с того самого момента, как он о ней услышал, но доказать, что это был не несчастный случай, Стив так и не смог. Ни он, ни Старк, — поработал профессионал, лучший из лучших.
Зимний Солдат был лучшим из лучших.
— Не рассказывай ему этого при первой же встрече, — говорит он спокойно, вместо того, чтобы возмущаться. — И, возможно, вы подружитесь.
— Я и Зимний Солдат? — Тони стоит в дверях особняка, держа в руках пышущую жаром чашку кофе. — Очень сомневаюсь.
Судя по всему, он ещё не ложился. Стиву даже кажется, что очередное безумное бодрствование Старка продолжается уже не первые сутки. Глаза у того пугающе красные, он едва ли держится на ногах, уцепившись за дверной проём, но при это взгляд его по-бодрому пристальный, да и говорит он как будто бы связно. Невозможно понять.
— Его зовут Джеймс Барнс, — почти раздражённо поправляет Стив, пропуская мимо ушей слова о сомнениях.
— Да, я это слышал не раз. Джеймс Бьюкенен Барнс, Баки, твой лучший друг, единственный друг до определённого момента, и ему ты обязан всем, включая собственную жизнь, — Старк закатывает глаза, повторяет давнишние интонации Стива болезненно точно. — Вот только я не склонен верить словам безумных фанатиков, и ты, Кэп, относишься к их числу.
Он скрещивает руки на груди, изучающе смотрит на Джеймса. Стив смотрит на Старка: он знает этот взгляд вот уже несколько лет, взгляд учёного, мысленно разбирающего свою жертву на мельчайшие из возможных детали. Он никогда не видел, чтобы так смотрели на человека.
— Возможно, так оно и было, — говорит Стив, невольно загораживая Джеймса от Старка. — Я был идиотом, верящим в невозможное, но теперь я понимаю, что это — другой человек. Но всё-таки человек, Тони, он мыслит, и чувствует, и принимает решения, и сомневается...
— И выжидает момент, чтобы тебя убить.
— Боже, нет!
— Да.
Голос Джеймса тихий, но он застилает все звуки на мили вокруг. Стив слышит только его, да стук собственного сердца в ушах: он не хочет знать.
— Будь моя воля, я бы ни за что не приехал сюда, но у меня просто не было выбора. Я не могу контролировать свою руку, — Джеймс закатывает рукав до локтя, обнажая холодно блестящий металл. — А она пытается убить Стива.
— Крутая отмазка! — сухо аплодирует Старк. — Это не я, это моя рука! Отрежьте мне рученьку! Не боишься, что действительно отрежу?
Джеймс отрицательно качает головой, и в этом движении неожиданно отражается всё — отчаяние, обречённость и безумное, уничтожающее всё на своём пути желание защитить.
Старк подозрительно щурится, Джеймс спокойно встречает его взгляд.
— Ну, надо же. Что ты делаешь со своими врагами, Капитан, отчего они становятся такими шёлковыми? — Стив радуется, что он не ждёт ответа. — Ладно, заходите. Посмотрим, что я смогу сделать. Только ведите себя тихо — Пеппер разбудите.

Проходит десять часов, прежде чем Стив решается задать вопрос, мучивший его не один день. Он не знает, почему задаёт его именно Старку — тот не медик и не психолог, и уж точно не предсказатель, — но отчего-то Стиву кажется, что только он может дать правдивый ответ.
— С ним всё будет в порядке?
Джеймс лежит между ними на кушетке, похожей на переделанный шезлонг. Он крепко спит, Стив слышит его размеренное дыхание, видит знакомо умиротворённое выражение лица. Он старается не думать о том, сколько литров снотворного и обезболивающего влили в Джеймса, прежде чем это подействовало.
В деталях, лежащих на ближайшем столе, с трудом указывается то, что было недавно железной рукой.
— Смотря, что ты подразумеваешь под «в порядке», — говорит Старк.
Глаза у него закрывается, он разве что не зевает через слово. Очередная бессонная ночь, проведённая операция, нервное перенапряжение, — всё наваливается на него в один миг, практически придавливая к первой попавшейся горизонтальной поверхности.
Старк вжимается щекой в холодное стекло столешницы и едва заметно улыбается.
— Он будет жив. Он не будет пытаться никого убить против собственной воли. У него есть эта самая воля, а это даже больше, чем просто «в порядке». Его ждёт хорошая жизнь, возможно — даже похожая на нормальную. Ну, ты знаешь, уютный домик у моря, яичница по утрам, — Старк наконец-то зевает, а потом вдруг замирает, прислушавшись. — О, Пеппер проснулась.
Стив смотрит наверх. Над ними простирается потолок и несколько этажей, разделяющих лабораторию со спальней.
— Не знал, что у тебя такой хороший слух.
— Да нет, это компьютер, — Старк тычет пальцем в экран за спиной Стива. — Первое, что она делает, проснувшись, — выясняет у Джарвиса, где я и в каком состоянии. Сейчас спустится, будет орать, что мне нужны тишина и покой, и проспаться. Женщины — парадоксальные существа. Ты бы с ними не справился, Капитан, так что — правильное решение.
Стив не сразу понимает, что тот хочет сказать этим насмешливым взглядом в сторону Джеймса. А когда до него доходит — уже поздно: Старк поднимается на ноги, допивает уже холодный кофе из одиннадцатой кружки и направляется к двери.
— Будет лучше, если она до поры до времени его не увидит. А то такой шум поднимется, что никакое снотворное не спасёт. Ты бы тоже, кстати, поспал, Кэп. Никуда этот твой Барнс не денется, Джарвис за ним проследит.
Стив согласно кивает, но никуда не уходит. Старк понимающе усмехается и показывает куда-то в противоположную сторону комнаты:
— Там, если что, есть вторая кушетка. Ты должен сносно выглядеть, когда твоя принцесса очнётся.
Это, кажется, первый раз, когда Стив не хочет прикончить Старка за неуместные шуточки, — всё же, они и правда неплохо разряжают атмосферу. Наверное, ему действительно стоит поспать.

Естественно, Старк не останавливается на достигнутом. Ещё неделю Джеймс ходит к нему на «процедуры», сводящиеся, как кажется Стиву, к распитию всех составляющих легендарного бара Старка, а также к всестороннему обсуждению его скромной персоны, не без анатомических подробностей. Как Тони удаётся, не отвлекаясь от этих приятных мелочей, за неделю собрать Джеймсу новую руку, для Стива навсегда остаётся загадкой.
Так же он не может понять, как могут мнения меняться так быстро. Совсем недавно каждый из Мстителей — за исключением отсутствовавшего Тора, — буквально кричал о том, как неразумно пускать идеальное оружие ГИДРЫ в свою жизнь, но проходят считанные часы, и они безоговорочно принимают Джеймса в свои ряды.
И ладно бы только Старк, подкупленный технологическими подробностями, или Клинт, как будто считающий другом всякого, способного ответить на его порой пошлые намёки и шутки. Расслабляются даже Наташа и Брюс, доводы которых против Джеймса выглядели самыми логичными и неизменимыми.
— О, так ты был и в России! — Наташа подсаживается к Джеймсу поближе.
— Никогда не думал, что сыворотка может так сплотить людей, — сам себе удивляется Брюс, почему-то с осторожностью поглядывая на Стива.
Тому стоит только удивляться. И радоваться, что всё обходится малой кровью: Джеймс медленно, но верно становится частью команды; Старк решает технические проблемы, Беннер — психологические; и даже Клинт не спрашивает, почему Джеймс до сих пор живёт у Стива.
Они тоже не говорят об этом. Разве что как о старой привычке: «Да мы даже на войне спали в одной палатке», — отмахивается от редких вопросов Стив. Он думает о том, что нет никакого смысла в словах, всё равно — привычка или осознанное желание, Джеймс Барнс или Зимний Солдат.
Они живы и по возможности счастливы, а, в конечном итоге, только это и имеет значение.

@темы: winter captain

---

ну бля. больше дурацких песен под отп.

Прослушать или скачать Comedoz Твои глаза бесплатно на Простоплеер

я больше не смотрю в твои глаза,
боюсь увидеть снова снег
полярных станций; ни муз, ни граций,
и лишь шифровки стрёмных раций,
да под ногами хруст забытых снов.
и тает батальон в снегах,
в твоих глазах.

я не смотрю в твои глаза,
сильнее взгляда – пустота.
я так устал не отражаться;
в твоих глазах
так много подчиненных струн,
позабытых тем.

я не смотрю в твои глаза.
меня уж больше не берёт
твой ледокол, твой ледоход,
твоя способность замерзать
в моих ладонях.

в твоих глазах
так много вывернутых дней,
выверенных пуль,
вычеркнутых строк.

@темы: music, ДНИЩЕ, winter captain

---

всем добра!

или - видео о том, за что мы его и любим

@темы: дитя дьявола

---

да, флешмоб. ДА, ОПЯТЬ.

спасайте! а то я уже второй день, приходя домой, задумываюсь о death-фиках

Дайте мне фандом, а я напишу:

1. Мой ОТП
2. Мой любимый пейринг из канонических
3. Пейринг "Если это случится, я выколю себе глаза вилкой"
4. Пейринг "Иногда балуюсь"
5. Пейринг-автокастрофа (жесть, но не смотреть не получается)
6. Пейринг "Что-то есть, но пока не очень"
7. Пейринг "Бессмыслица, но почему бы и нет?"
8. Пейринг "Всеми любимый, но меня не цепляет"
9. Пейринг "На все времена"

для  Fujin!!: тинвульф

1. Мой ОТП: скотт/стайлз! как отп, как бротп, как угодно, это однозначно
2. Мой любимый пейринг из канонических: айзек/эллисон. очень мне нравились вместе
3. Пейринг "Если это случится, я выколю себе глаза вилкой": господи, СТАЙЛЗ/МАЛИЯ! я понимаю и принимаю, что все к тому идет, но КАК. ПОЧЕМУ. ЧТО. каким местом из них вообще может выйти романтика? човаще хддд
4. Пейринг "Иногда балуюсь": скотт/айзек. последний сезон был усладой для глаз, айзек так старался ДРУЖИТЬ
5. Пейринг-автокастрофа (жесть, но не смотреть не получается): питер/лидия. мне это не нравится. но это красиво хдд
6. Пейринг "Что-то есть, но пока не очень": скотт/эллисон. ну, точнее, УЖЕ не очень меня не особо впирают все эти истории в духе ромео и джульетты, не знаю ))
7. Пейринг "Бессмыслица, но почему бы и нет?": стайлз/лидия. им просто друзьями гораздо лучше ))
8. Пейринг "Всеми любимый, но меня не цепляет": эээ. скотт/эллисон?
9. Пейринг "На все времена": ну, кроме отп, пусть еще будет стерек хотя бы потому, что этот пейринг очень УВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ. попробуй поймать секунду взаимодействия за 10 серий. почти майстрад хддд


для  Halisa aka NaVi: кэпамерика и мстителей туда же, не могу разделять хд

1. Мой ОТП: адрес моего дневника - theendoftheline. КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ?
2. Мой любимый пейринг из канонических: тони/пеппер
3. Пейринг "Если это случится, я выколю себе глаза вилкой": стив/пегги. нет. сразу нет. не люблю очень, и ничего бы не получилось у них )) я бы сказала еще про шерон, но мы пока нифига не знаем о шерон.
4. Пейринг "Иногда балуюсь": сайенс брос! прекрасны как все рассветы и закаты. туда же говард/баки.
5. Пейринг-автокастрофа (жесть, но не смотреть не получается): торолоки. в смысле, как именно пейринг не могу их воспринять вообще.
6. Пейринг "Что-то есть, но пока не очень": клинташа.
7. Пейринг "Бессмыслица, но почему бы и нет?": тройничок баки/стив/тони
8. Пейринг "Всеми любимый, но меня не цепляет": кэпостарки )
9. Пейринг "На все времена": см. пункт один хддд

для  Elfling: грейсленд

1. Мой ОТП: оооо, майк/бриггс! )) один из моих любимых типов отношений которые так радостно эксплуатирует киноиндустрия, конечно.
2. Мой любимый пейринг из канонических: майк/пейдж
3. Пейринг "Если это случится, я выколю себе глаза вилкой": в каноне - бриггс/кто-угодно-кроме-чарли
4. Пейринг "Иногда балуюсь": бриггс/чарли
5. Пейринг-автокастрофа (жесть, но не смотреть не получается): майк/джонни. я это видела в англофичках. не понимаю, нахрена ж хд
6. Пейринг "Что-то есть, но пока не очень": нет таких.
7. Пейринг "Бессмыслица, но почему бы и нет?": майк/его новая баба, имени которой я не могу все запомнить хд
8. Пейринг "Всеми любимый, но меня не цепляет": а есть такие?
9. Пейринг "На все времена": все еще см. пункт один хд

для  Волкер Кресс: политиканы

1. Мой ОТП: ти джей/дуглас.
2. Мой любимый пейринг из канонических: дуглас/энн. они хороши, что тут сказать. сомневаюсь, что будут счастливы - но хороши ))
3. Пейринг "Если это случится, я выколю себе глаза вилкой": ти джей/энн
4. Пейринг "Иногда балуюсь": дуглас/сьюзан
5. Пейринг-автокастрофа (жесть, но не смотреть не получается): ти джей/шон ривз. который конгрессмен. не смотреть не получается в прямом смысле - от влюбленного ти джея глаз не оторвать )
6. Пейринг "Что-то есть, но пока не очень": элейн/бад. не "пока не очень", правда, а "уже не очень", но это неизбежно хд
7. Пейринг "Бессмыслица, но почему бы и нет?": ти джей/сьюзан
8. Пейринг "Всеми любимый, но меня не цепляет": нету же.
9. Пейринг "На все времена": см. пункт один ))

для  Narcissa_Malfoy: первоклашки

1. Мой ОТП: чарльз/эрик. интересно, удивился ли хоть кто-то сейчас.
2. Мой любимый пейринг из канонических: чарльз/эрик!
3. Пейринг "Если это случится, я выколю себе глаза вилкой": чарльз/мойра. мне очень грустно, когда я думаю об этом
4. Пейринг "Иногда балуюсь": хэнк/рейвен
5. Пейринг-автокастрофа (жесть, но не смотреть не получается): эрик/шоу. нет, смотреть тоже не получается. не могу, кошмар какой-то.
6. Пейринг "Что-то есть, но пока не очень": хавок/банши хдд
7. Пейринг "Бессмыслица, но почему бы и нет?": эрик/рейвен
8. Пейринг "Всеми любимый, но меня не цепляет": эрик/шоу? я просто помню много фиков и людей, которые это любили. не знаю.
9. Пейринг "На все времена": угадайте!

запись создана: 25.06.2014 в 21:00

@темы: shameless, крестики, graceland, ДНИЩЕ, winter captain, дитя дьявола, ти джей котик, ф-моб, эванс

---

Театр абсурда, wip, 1

попытки что-то объяснить: это случайно вышло снова не сплошным текстом, а серией. разрозненной, но связанной, даже хронология смутно прослеживается. я хотела выкладывать все целиком, но поняла, что это слабовато мотивирует так что пускай по частям.
история без начала и конца, очень много личных кинков в тексте. очень много вообще личного в тексте. ебу мозг им обоим и себе самой.
плейлист - тут.

эванс, стэн, рейтинг везде самый разный, мата много, сюжета мало, вы сами все знаете. на данный момент 2600 слов.

"Те из нас, кто чего-то стоит, не уверены ни в чём. Быть безмятежно уверенным может только животное."
- Хулио Кортасар. Экзамен

- И вот они спрашивают уже в сотый раз, ты же знаешь, как это бывает, - Себастиан высасывает из бутылки остатки пива, перекинув свободную руку на спинку дивана; народ вокруг шумит, вечеринки их компании вечно превращаются в сборище полузнакомых любителей “Проекта Икс”, и Себастиан всякий раз думает - дорвались. - Спрашивают - а вы знали, что станете сниматься в еще одном фильме Марвел? А вы будете еще играть Шляпника? А вы не знаете, продолжит ли Крис чертов Эванс сниматься после шести фильмов? А когда вы вернетесь к съемкам? И я говорю, не знаю, не знаю, не знаю, они смеются, ах, вы такой скрытный, - он выхватывает едва прикуренную сигарету у протанцовывающей мимо Джессики, та подмигивает, - ах, вы такой загадочный, сука, уебать хочется. Нихрена же не знаю, Чейс, по-честному, никогда. Мальчик по вызову, блять.
- Да брось, - Кроуфорд смеется, похлопывает по плечу, тянется к столу за бокалом, - сейчас поутихнут на полгода, а потом премьера ваша, новые вопросы придумают. Или нет, - тут же поправляется он с сомнением, - скорее, ты что-то будешь знать к тому времени.
- Ну да, - Себастиан усмехается скептически, затягивается, пепел падает на диван, надо не забыть извиниться перед хозяином за прожженную уже за пару часов обивку, надо вспомнить - в чьем они доме вообще. - Если кто-то придумает вопрос, на который я буду знать, что ответить, - он вертит сигарету в пальцах, - без понятия, что сделаю. Посвящу этому человеку свою очередную хуевую роль.
Чейс откидывается назад, сидят плечом к плечу, и кто-то прибавляет громкость так, что колонки разорвутся минут через пять, музыка бьет по ушам, приходится повышать голос, черт возьми, как же Себастиан ненавидит орать без толку.
- Ты сегодня король оптимизма, - отмечает Чейс, как будто Себастиан и так не в курсе, смотрит почти с беспокойством. - Я думал, Моррисон, но сколько времени-то прошло уже.
- Да при чем тут Джен, - они расстались друзьями, почти полюбовно, непривычно донельзя, такой контраст после Дианны, разбитой посуды и потока матов; никакой ревности, ничего, просто, может, у кого-то из них угасли чувства, или, может, они с Эвансом стали трахаться слишком часто, и Себастиан решил, что бесцельно держать возле себя девушку как-то нечестно. Непорядочно, да боже ты мой. - У нее отлично все. А меня впервые в жизни затрахала нахрен эта работа.
- Приятель, я снимаюсь в фильме про бейсбол, - Чейс ржет, невозмутимый, спасибо ему за это огромное, и Себастиан подхватывает, безуспешно пытаясь выпустить дым кольцом. - Мне чертовы биты снятся уже, и форма хуже, чем твой этот костюм. Кого тут что затрахало.
В такие моменты - единственные в своем роде - Себастиан знает, за что может быть благодарен “Сделке с дьяволом”.
В кармане вибрирует телефон; Себастиан не торопится, вытаскивая его из джинсов, кому там еще не спится в ночи посреди недели, подождут, - у единственного человека, который может в такое время отправлять Себастиану свои ебанутые сообщения, сейчас снова какие-то съемки, и этот человек прекрасно знает слово “режим”. Но, видимо - забыл его уже, потому что знакомое имя мелькает на экране; Чейс отвлекается на кого-то, в его бокале, зажатом в руке, виски - пара капель на самом дне, и Себастиан кидает туда окурок, не глядя, вчитывается.
“Скажи, что не бухаешь прямо сейчас.”
Себастиан, фыркнув, быстро набирает ответ, мысленный перевод в голове возникает на автомате уже, - скажи это, я устал чертовски, скажи, чтобы я не завидовал, скажи, что не клеишь никого на какой-нибудь дерьмовой вечеринке.
“Я не бухаю прямо сейчас.”
Смотря что принимать за “сейчас”, ну да; Себастиану не сложно соврать Эвансу любую чушь, особенно когда тот отмалчивается пару недель, а потом присылает какую-то бессмысленную хрень.
“Лучшая ложь в моей жизни.”
И чего же не спится придурку.
“Я могу еще лучше.”

"Я совершал какие-то глупости неосознанно, но потом начинал анализировать, почему я поступил так или иначе, и приходил к выводу, что я сделал это из-за того, что устал, или мне надоело прежнее течение вещей, или я понял, что пора что-то изменить. Но у меня никогда не получается контролировать свои поступки в тот момент, когда я их совершаю."
- Джереми Айронс

Эта связь немного ебет Крису мозг, но и разгружает его - настолько же; эта связь, мысленно проговаривает он всегда, отношениями назвать язык не поворачивается. Друзья с привилегиями, эксклюзивные права, секс без обязательств, вся эта херня не подходит тоже, и Крису, вообще-то, не нужно было никогда давать таким вещам какое-то особое название, а вот теперь нужно почему-то.
Отличный вопрос для визита к психотерапевту, думает он иногда.
Здравствуйте, проясните, будьте добры, почему мне так важно придумать название для ебаного ничего.
Потому что это и есть - ничего, - ничего хорошего толком, - это соседние трейлеры, и тупые шутки на Комик Коне, и пара слов друг о друге в интервью, и брошенные девушки, и самый охренительный в жизни секс, и демонстративный холодок на людях, и, - какого же черта это приносит столько проблем. Никакой серьезности, думает Крис, и, на самом деле, вот же она, зацепка, никакой серьезности; зачем Крису то, что он совершенно никак не может контролировать?
Зачем это должно присутствовать в его жизни.

- Зачем? - спросил Крис, когда они переспали впервые, Лос-Анджелес, квартира подруги, пустая, “Крис, присмотри за котом”, как будто, мать ее, заняться ему больше нечем; спросил больше сам себя, только вслух, не уследил за языком, и Себастиан расхохотался тут же:
- Часто от тебя сваливали после таких вопросов? - он натягивал брюки, продолжая посмеиваться, пытался хоть немного разгладить скомканную футболку, прежде чем заметил, что она порвана. - Представляю, как какая-нибудь классная девчонка затаскивает тебя в постель. Вся такая, о боже, это же Крис Эванс, лучшие десять минут в моей жизни.
- Какие десять, блять, минут, - Крис смотрел на Себастиана, смотрел, смотрел, сложно этого не делать, он понял это задолго до; а тот двигался плавно, расслабленно, помятый весь после секса, коленом уперся в кровать, подойдя, посмотрел сверху вниз, продолжил, как ни в чем не бывало:
- Не знаю, забыл время засечь. И вы потрахались, она ложится рядом, думает - это же Крис Эванс, он такой охренительный, должен сейчас сказать что-то милое, все говорят, он такой джентльмен, - кто бы мог подумать, что Стэн столько болтать станет, уставший, сонный, затраханный, Крис позаботился, вроде бы, откуда только силы, у него самого не было совсем, а Себастиан не унимался, - и тут ты смотришь на нее и говоришь. Зачем.
- Отвали, а?
- Крис Эванс после секса. Охуеть, кто бы знал. “Зачем? Отвали”, - Себастиан склонился, подбираясь ближе, ладонями упираясь в сбитую простыню, голым животом к животу, губами к губам. - Не еби себе мозги, - сказал он.
Еби меня, говорил весь его вид.
С самой первой встречи еще говорил.

И Крис не мальчик уже, чтобы хоть какая-то связь его держалась на одном сексе, на одном только желании к чертям собачьим сорвать все эти футболки, рубашки, толстовки, куртки, на одной только мысли о том, как человек охренительно стонет, как позволяет - вообще все позволяет, открывается, как никто никогда не должен открываться, тайный поклонник Камасутры; но это уже происходит, и как-то случилось, что одного только желания, одних только мыслей стало слишком, - слишком, блять, - много, и вполне достаточно для того, чтобы каждый раз сбрасывать сообщением адрес.
Чтобы раздражаться от случайной фотографии с какой-нибудь бабой.
Чтобы напрягаться постоянно на любом мероприятии не потому, что все эти люди вокруг чего-то хотят, а потому, что Себастиан на соседнем стуле слушает чей-то вопрос, задумчиво облизывает губы, и это отличное средство забыть обо всех остальных людях, разве что мечтать, чтобы они провалились куда-нибудь этажом ниже, все сразу.
Чтобы плевать на перепады настроения, свои и чужие, Крис выучил уже отличный способ их пресечь, стоит начать раздеваться, отпадают проблемы, любые, вообще.
Чтобы слушать пьяный бред Себастиана, на который того периодически пробивает, и вычленять оттуда что-то болезненное, зарубку ставить в памяти, отмечать машинально, не думая об этом почти, просто потому, что интересно - интересно, правда, любопытно, они же вроде как подружились когда-то.
Друзья, да, пиздец.

Ничего страшного, думал Крис несколько месяцев назад; ничего такого, просто Стэн слишком охренительно трахается, чтобы от этого отказываться без причин.
Мы взрослые люди, думал Крис, это ничего не меняет.
Зачем.

"Я не знаю ответа на ваш вопрос, но секс — определённо лучший ответ."
- Вуди Аллен

Вся его жизнь превращается в какой-то гребаный цирк, или карусель, которая крутится, крутится бесконечно, убыстряет ход, и не знаешь, что принесет тебе следующий круг, то ли попутный ветер, то ли тягу сблевануть, - стоматологи, врачи еще какие-то, стилисты, парикмахеры, тренеры, папарацци, приглашения, никогда еще этого не было так много, и вот уже который месяц, до премьеры и после, Себастиан привыкает, - пора бы уже, говорит Крис, все уже началось, серьезно, блять, в руки себя возьми, сколько еще раз надо сказать, что ты молодец? Перед зеркалом себе повтори.
И Себастиан, самому смешно и обидно за славную кучку заебов в голове, - честно стоит по утрам перед зеркалом, ему нравится то, что он видит, нравится больше, чем когда-либо, и он сам-то вообще не видит причин продолжать нервничать, и теряться от дебильных вопросов, и дергаться от количества фанаток, и вызывать у Эванса раз за разом этот выбешивающий взгляд, такой понимающий, Эванс же так часто думает, что все понимает.
Себастиан думает, что он ошибается.
- Ты молодец, - сообщает он своему отражению, растирая лосьоном выбритые щеки, закатывает глаза. - Блять.
Крис звонит очень вовремя.
- Мне тридцать с хером лет, - говорит Себастиан, едва принимая вызов; рукой упирается в раковину. - И я занимаюсь аутотренингом. Доктор, что мне делать?
- Дверь открой.
- Чего? - он выходит из ванной, все еще прижимая трубку к уху, выходит в коридор, поворачивает ключ, Крис оттесняет его с порога обратно в квартиру тут же, осматривает пару секунд, цепко, как будто виделись не вчера, целует, вжимая в стену, лопатки сбиваются о край фоторамки, но похрен, незаметно даже, заметно другое, - жадность, и горячие пальцы, Себастиан был бы вообще не против проводить так каждое утро, и дело не в Эвансе, убеждает он себя, совершенно не в нем, просто это кайф, это кайф всегда, никакой осторожности, никакой медлительности, это кайф, когда Эванс не целует его, а трахает рот, когда поцелуи круче секса, сами как секс, все - как секс, - Себастиан задыхаться уже начинает, но оторваться невозможно, наклоняется только, губами накрывает точку на шее, находит нужную безошибочно, всасывает кожу, зализывает, прикусывает, зализывает снова, охуительное доброе утро, Крис стонет, вцепившись в загривок, и Себастиан ухмыляется, поднимая голову.
- У вас же съемки уже, - затылком упирается в стену, угол рамки давит теперь на руку, но Себастиан не двигается в сторону, только смахивает заебавшую фотографию на пол, не плевать ли.
- Завтра вылет.
Дни, значит, спутал; сейчас, впрочем, Себастиан вообще все путает, и не знает даже, зачем разговор начал, зачем отвлекся, Крис стоит очень близко, пальцы еще впиваются в бок, другая рука упирается рядом с головой Себастиана, и бороду все-таки сбрил перед Сеулом, моложе сразу кажется, добрее, почти мирный - в любое другое время, конечно, сейчас всего этого ни на грамм, зрачки расширены, взгляд жесткий, жгучий, Крис Эванс, когда знает, чего хочет, смотрит именно так.
Чаще всего этот взгляд Себастиан ощущает на себе.
- Заебись, - облизывается, тянет Эванса к себе еще чуть ближе, сдвигается к дверному проему все-таки, шаг назад, еще один, в сторону спальни. - И сколько у нас времени сегодня?
- Часа четыре, - Крис замирает резко, заставляя остановиться тоже, вовлекает в новый поцелуй, и это отлично, это все еще лучше любых разговоров, это лучше любых непродуманных объяснений дает им понять, что любую херню между ними, чем бы она ни была, стоит продолжать; Себастиан плечом бьется о косяк, на кровать уже валятся, Крис уже без куртки, без футболки, черт знает кто из них снял, Себастиан ничего не соображает, все тело Эванса еще горячее, чем руки, это преступление просто, думает Себастиан, падая на разобранную постель спиной, - это наказание, думает он, вылизывая губы Криса, губы, переносицу, подбородок, шею, да все на свете готов, пока Эванс ладонями шарит по телу, руку опускает между ног, тонкая ткань собственных пижамных штанов кажется ебаным издевательством, - это охренительно.
Это всегда охренительно.
И Крис, сползая ниже, коленями на полу, языком ведет по груди, животу, ниже, сдергивает долбанные штаны, сдергивает совсем, нахрен их, правильно, - берет сразу чуть ли не на всю длину, сука, так редко это делает, они чаще торопятся, чаще обходятся без пародии даже на прелюдии, времени нет, ничего нет, просто хочется, слишком хочется, - выпускает, берет снова, языком опять, по головке, и снова заглатывает, глаза открыты, никогда во время минета не закрывает, у Себастиана иначе, для него это иначе; он опускает руку, пальцы запускает Крису в волосы, захватывает прядь, сжимает, тот стонет - глухо, отстраняясь, задирает подбородок, и неизвестно, у кого сейчас взгляд безумнее, господи, и кто из них больше ебанутый, и Крис выглядит таким серьезным, пиздец, как будто задачу перед собой поставил - нахуй задачи:
- Джинсы сними, - требует Себастиан, сердце колотится как бешеное, садится сам, сам же расстегивает ремень, пуговицу, молнию вниз рывком, джинсы тоже рывком с бельем вместе, Крис подтягивается на кровать, кусает плечо, отстраняется, смотрит вопросительно, Себастиан чертыхается, - в тумбочке.
Смазка, резинка, какая еще Эвансу нужна атрибутика, чтобы чувствовать себя классно, Себастиану все равно, для него это мелочи, кайф не в деталях, - кайф наступает тремя минутами позже, когда Эванс наконец на нем, накрывает собой, ложится почти, двигается быстрыми толчками, с ума как будто сошел, как будто месяц не виделись, как раньше, хотя - и вчера, и позавчера, и неделю назад, - и все равно как будто чокнулся, сжимает руку так, что пальцы, кажется, хрустнут, не целует - кусается, и именно в такие моменты Себастиан ощущает, что Крис его словно больше.
И именно в такие моменты Себастиан совершенно от этого балдеет.
Балдеет, и ни слова не сказать, стонать только выходит, раскрываться навстречу, ноги, сука, раздвигать, тянуть за шею к себе, губами ловить губы, дышать в рот, и не выходит сказать, чтобы притормозил, скотина, что время есть, Себастиану не нравится кончать через ебаную секунду, но он на пределе уже, Крис тоже, быстрее, еще быстрее, и не останавливать - поторапливать уже, Себастиану хочется еще, всегда хочется, постоянно, и когда так близко, и вообще - стоит на Эванса только взглянуть, он же невозможный, сука, Себастиан думает так скорее именно о нем, чем о себе.
- Будешь скучать по этому, - Крис шепчет, шипит, стонет в ухо, прихватывая губами мочку, и это должен быть вопрос, но не звучит вопросом, нихрена. - Будешь скучать по мне.
Себастиан кончает, едва к себе прикоснувшись.
Крис двигает бедрами еще пару раз, дергается, ахает, это забавно, если смотреть со стороны, но Себастиану не смешно ни капли; замирает, - лбом в подушку, подбородком в плечо, наваливается совсем, тяжелый, а за последний месяц словно стал еще крупнее, сколько вообще времени человек может проводить в тренажерном зале, - похуй, так нормально, лежать, вообще не ощущая себя отдельным человеком, они одно затрахавшееся, заебанное, слившееся в одно целое из двух существо, и ни одной мысли, вышибло с концами на ближайшее время, никто не справляется с этой задачей лучше Эванса, никто и не справлялся раньше.
Себастиан обнимает его крепче, сжимает руки, прежде чем отпустить, пробормотать все же:
- Слезай, - Крис откатывается послушно, снимает презерватив, как же Себастиана они бесят, но так влом хоть что-нибудь говорить, и вместо него говорит Крис - откидывается на спину, головой мимо подушки, на поехавшую простыню.
- Мозги себе еби поменьше, пока меня не будет.
Фраза почти кодовая, они повторяют ее друг другу так часто, что Себастиан сбился бы со счета, если бы вдруг всерьез вздумал считать; они повторяют ее друг другу, - Себастиан морщится, поворачиваясь, жмурится, снова хочется спать, сдвигается снова вплотную, голову укладывает на груди, заснуть бы, было бы охуенно, - повторяют, и дальнейший смысл ясен, это то единственное между ними, что не требует объяснений.
Не еби себе мозг, говорит Крис, и имеет в виду - нормально все, все в порядке, все круто, ты охуенен, ты знаешь вообще, как тебя все любят?
Не еби себе мозг, говорит Себастиан, и имеет в виду - не парься, твою мать, твоя жизнь у тебя под контролем.
Они оба предупреждали друг друга, - между делом, еще давно, год назад, или сколько там времени прошло, нет смысла запоминать, - что неплохо умеют лгать.
Во спасение, конечно же.
Всегда - во спасение.

еще 1800 слов

"Мне не нужна стена, на которую я мог бы опереться. У меня есть своя опора и я силен. Но дайте мне забор, о который я мог бы почесать свою усталую спину."
- Венедикт Ерофеев

Огромную махину съемочного процесса не остановить, Марвел, как та выдуманная Гидра, везде запускает свои щупальца, один проект, второй, пятый, десятый, три “Железных человека”, два “Капитана”, бесконечные сюжетные арки, бесконечные кастинги, бесконечные промо-ролики, бесконечное “неужели вы бросите все, неужели осталось только три фильма, вы не шутите?”, - и Сеул становится лишь еще одним винтиком в гигантской машине.
Еще одним пунктом; а когда они все закончатся, Крис, наверное, сможет сказать себе - стоп.
Остановись.
Уже можно.
Он отвечает честно, - я не шучу; отвечает не менее честно, - все может быть, конечно, ребята, жизнь - штука непредсказуемая (и я так хотел бы хоть немного ее упорядочить), но мне нужно больше свободы, понимаете? Больше пространства. Больше возможностей сказать “нет”. Всем вокруг. И вам тоже. И вам. Да. Еще три фильма, и я смогу снова поэкспериментировать с режиссурой. Или вернуться к малобюджетным инди-фильмам. Или съебаться на Луну. Полеты в космос для богачей все еще устраивают?
Но пока об этом не стоит даже думать, пока есть Сеул, который дарит им душный воздух, дежурящих у площадки с пяти утра папарацци, невкусную воду и труп под мостом, найденный кем-то из осветителей.
Ничего страшного, ребята, говорит им Джосс после принесения официальных публичных извинений жителям города - за доставленные неудобства, конечно. Ничего страшного, ребята, мы ведь с вами видели и не такое; у кого тут нежная психика? Кто-то, может быть, верит в приметы? Нет? Тогда - работаем.
Крис не верит в приметы, судьбу и божественное вмешательство, но мертвец, двое суток пролежавший в двух шагах от съемочной площадки, воспринимается им как тревожный знак; даже нет, не так, - это просто пиздец. Они еще не добрались до полноценных совместных съемок, Дауни пока нет, Скарлетт отснялась месяц назад, сотни дублей отрабатываются тупо, подряд, раз за разом, и в новом неудобном костюме Крис иногда чувствует себя не менее мертвым; куда-то улетучивается привычное удовольствие.
Может быть, ему просто не нравится Южная Корея.
“Осветители нашли труп”, - пишет он, опускаясь на неудобный раскладной стул.
“Я уже говорил, что все твои шутки - тупые?”
“Не шучу.”
“Рад, что у тебя все отлично. У меня сегодня интервью с Челси. Рассказать ей эту историю?”
“Иди к черту.”
“Окей. Просто расскажу про свой любимый фильм.”
Сутки спустя Крис, раскопав в сумке наушники и настроив наконец интернет, ржет, слушая про “Горбатую гору”.
“Что ты там нес про смазку?”
“Тоже по ней скучаешь? Это становится похоже на секс по телефону.”
“Почему нет? У меня немного альтернатив.”
Ответ приходит не сразу.
“Потерпи.”

Они говорили об этом - об отношениях - со Скарлетт, подробно и не раз; говорили еще восемь лет назад, говорили после расставания с Келли, и у Скарлетт все было более чем замечательно, а у Криса был Себастиан Стэн, и насчет его замечательности можно было спорить бесконечно.
Поэтому он в основном отмалчивался.
Это самое стремное в отношениях, говорил он тогда. Понимаешь? В какой-то момент все это становится больше тебя. Разрастается куда-то, лезет в душу, и ты перестаешь это контролировать, отношения управляют тобой, чувства управляют тобой, а не наоборот. И вот ты однажды оглядываешься вокруг себя и понимаешь, что твоя жизнь совершенно не такая, как ты себе представлял, и ты занимаешься тем, чем не собирался, говоришь так, как не привык, одеваешься иначе, смотришь иначе, принимаешь решения, которые не хочешь принимать, а те, которые хотел бы, принимаются за тебя. И ты уже ничего не можешь с этим поделать, потому что упустил момент, когда можно уйти и ничего после себя не сломать. И над тобой все это берет верх, и привычка, удобство, все это становится важным; ты говоришь себе - окей, пусть будет так. Окей, ваша взяла.
Хреновый же у тебя опыт, сказала ему Скарлетт. Крис, серьезно, хреновый, только ты еще, может, не понял, что он не единственный. Ты просто слишком много думаешь, Крис, зачем усложнять себе жизнь?
Я знаю, отвечал он.
Я не знаю.

"Творчество - это болезнь души."
- Генрих Гейне

Себастиан чувствует себя откровенно хреново, передвигаясь по квартире почти ползком; он не знает, как вообще умудряется каждый раз подхватить простуду к началу лета, но это происходит почти каждый год. И снова этот марафон лекарств, и дежурные звонки агенту, сообщения тренеру, - отбой на ближайшие три дня, не трогайте меня, - и лишь бы не трогали, в самом деле, не лезли с опекой, не вымучивали заботу, не пытались лечить, Себастиан терпеть не может, когда его лечат, во всех смыслах.
Просто, предупредив всех, кого надо, отключает телефон совсем, собираясь проторчать в кровати эти самые три дня, или, может, до скончания веков - было бы неплохо, потому что по вискам как будто стучат отбойным молотком, а голос больше похож на воронье карканье.
Себастиан не ждет никаких звонков в дверь.
Эванс на пороге - сияющий, светящийся весь, как налакавшийся сливок кот; волосы темнее, чем были, едва пробивается щетина, в руках подставка с двумя стаканами с эмблемой сетевой кофейни.
- Я не заказывал доставку, - хмуро сообщает Себастиан, закрывая за Крисом дверь; да ладно, он рад его видеть, был бы рад в любое другое время. - Как дела у мстителей?
- Вырвал два дня, потом снова в Лондон, - Крис проходит на кухню, забирает себе один стакан, оборачивается, разглядывает, как всегда после долгого перерыва, внимательно, собирая взглядом любые мелочи.
Себастиан знает - Эванс замечает вообще все, даже если не подает виду.
- Ты вообще как себя чувствуешь? - конечно, замечает и это; Себастиан машет рукой:
- Как будто меня пропустили через мясорубку, - он отступает назад, в гостиную, к зеркалу, придирчиво рассматривает свое отражение, которое не показывает нихрена хорошего. Спортивные штаны, старая футболка, всклокоченные волосы, взгляд заправского убийцы. - Выгляжу так же, - констатирует Себастиан, возвращаясь. - Что у тебя там?
- Хрень какая-то, - Эванс, не отрывая взгляда, протягивает ему стакан. - Двойной по-американски. Почти пол-литра свежезаваренной смерти.
- Хоть что-то хорошее, - кофе еще горячий, кисловатый привкус обжигает язык, но Себастиану и без того жарко, а от присутствия Эванса еще хуже, его хочется затащить в постель, или на стол завалить, или похуй уже, где, он соскучился, невозможно просто, только вот все, на что Себастиан способен - это стоять на ногах и не покачиваться от усталости.
Пока что.
- Ты лечишься вообще? - с подозрением уточняет Крис, недоверчиво поднимает брови в ответ на кивок. - Не похоже нихрена. Иди ложись.
- Эванс, у меня температура, - стонет Себастиан демонстративнее, чем нужно. - Я не трахаюсь с температурой.
- Да кто тебя, больного, захочет, - Крис настойчиво подталкивает его в спину, не дает запротестовать, склоняется к самому уху, языком касается мочки, его голос звучит искренним страданием. - Ладно, я хочу. Но это все равно почти некрофилия.
- Мудак.
Они добираются до спальни, и Себастиан, стащив мокрую уже футболку, валится на кровать лицом в подушку; он как бы говорит - да похер, делай, что хочешь, сам приехал, сам и развлекайся как тебе угодно, в покое меня оставь, дай сдохнуть в одиночестве от долбанной простуды; Эванс, конечно, решает что-то там по-своему, не уходит никуда, - снимает наконец куртку, судя по звукам, сбрасывает ботинки, забирается на кровать, нависает сверху - ложится практически, опираясь на локти, губами утыкается в позвонок, проводит языком.
- Сука, - глухо выдыхает Себастиан. - Вот сука. Не могу, сказал же, - тело отзывается на прикосновения, знакомые, откровенные, откликается сразу же, хочется большего моментально, но сил нет, а Себастиан не собирается валяться в постели бревном, он не привык так, он просто не может так.
И Крис фыркает, - губы растягиваются в улыбке, это чувствуется кожей, так же, как снова чувствуется язык, и легкие покусывания, под которыми Себастиан привычно дрожит:
- А я и не прошу.

А может, стоило бы, думает Себастиан некоторое время спустя, - может, нахрен все, нахрен самочувствие, потому что Эванс как будто дорвался до запретного, как будто целью себе поставил пометить всю шею Себастиана, ни миллиметра свободного пространства не оставить, - присасывается, зацеловывает, оставляя засосы, кусает до боли, у Себастиана перед глазами уже стоят практически завтрашние синяки, и лежать просто так он не может больше, переворачивается под Крисом, обхватывает за шею, притягивает, ну, хоть что-нибудь уже, хоть как-нибудь; Эванс целует так, как будто всю жизнь тренировался.
Как будто есть какие-нибудь курсы, как довести до исступления больного человека или еще что-то в этом роде; Эванс целует непривычно долго, непривычно мягко, а впрочем, конечно, они же не торопятся никуда, что-то он там сказал про два дня - или, может, Себастиану это приснилось. Эванс целует, как будто дразнится, легкие прикосновения губ, языка, медленно, лениво почти, и дыхание уже не учащается, выравнивается наоборот, Себастиан всерьез млеет, ему нужно больше, и ему - не нужно.
Не нужно ничего, так хорошо.
Но Эванс забывается, напирает, поцелуй глубже, язык настойчивее, и Себастиан предупреждает недовольно:
- Если ты не остановишься, - его затыкают совершенно бесцеремонно, ему словно бы говорят - да, мать твою, помолчи ты хоть раз, и почему бы, в общем-то, нет, но Себастиан почти раздражается, смаргивает это состояние невесомости. - Эванс, серьезно.
- Ладно, - неожиданно легко соглашается тот, поднимается, отходит куда-то, и Себастиан снова перекатывается на живот. - Тебе бы поспать, наверное.
- Поспишь с тобой, - он почти ворчит; снова слышны шаги, скрип паркета, Крис возвращается, немедленно усаживаясь на бедра, устраивается, видимо, с удобством, это не тяжело. - А, заебись. Я посплю, а ты на мне посидишь.
- Да заткнись, - Крис коротко смеется, проводит ладонью по обнаженной спине, то ли успокаивает, то ли примеривается. - Я недавно думал насчет новой татуировки. Хочу кое-что проверить.
- Ммм? - Себастиан поворачивает голову, щекой на скрещенные руки. - А я при чем?
- Проверить на тебе, - а, ну да, так понятнее; Крис командует: - Лежи и не дергайся.
Как будто я бы смог, придурок, думает Себастиан; а потом спины касается что-то, и этим чем-то Крис явно ведет линию, до Себастиана доходит:
- Скажи, что это не тот маркер, который не смывается. Эванс, быстро скажи, - Себастиан разворачивается, приподнимаясь - всего на секунду, прежде чем упасть обратно, в таком положении неудобно, но он успевает разглядеть, что Эванс выглядит очень сосредоточенным, до смешного.
- Смывается. Не дергайся, говорю.
И Себастиан не дергается, прикрывает глаза, блаженная тишина, и прикосновения не раздражают, скорее, наоборот - плавные, невесомые, размеренные, Эванс явно погружен в то, что делает, чертов любитель боди-арта; Себастиан понятия не имеет, что там происходит с его спиной, и, по-честному, его это совершенно не волнует. Он бы заснул уже, если бы не Эванс, который отвлекается иногда, наклоняется, целует - коротко, быстро, дразнится же, и ему хочется ответить.
И послать его очень хочется.
И неизвестно, чего больше, поэтому Себастиан не двигается совсем до тех пор, пока маркер, небрежно откинутый, не стучит по тумбочке; Эванс снова домогается до шеи, и Себастиан забрасывает руку назад, на ощупь зарывается пальцами в волосы, стонет, издевается он, что ли:
- До завтра хоть потерпи.
Вскидывается, заставляя отстраниться, поднимается сам:
- Дай посмотреть лучше, что ты там сотворил, - он подходит к зеркальным дверцам шкафа, приоткрывает одну, вертится, стараясь найти нужную точку, рассмотреть лучше; замирает наконец, ошарашенно уставившись на собственную спину. - Ого. Я думал, врут.
- Врут - что? - Крис садится на кровати, потирая затылок, смотрит туда же, в зеркало, прищурившись.
- Что ты умеешь рисовать. Думал, врут.
Удивительно.

и еще 2100 слов

"Давно не ценю его за что-то, он просто свой. Но даже перед ним прячу собственную уязвимость. Веду себя самоуверенно, ненароком обсуждая то, что внутри отзывается болью. Каким бы ты мужиком ни был, иногда твоя противотанковая броня покрывается ржавчиной."
- Эльчин Сафарли. Мне тебя обещали

Себастиан все рассматривает их, неудобно вывернув голову, - четкие, широкие линии, иссиня-черный цвет, они раскиданы в хаотичном практически порядке, образуя единую картину, от поясницы и выше, до шеи, от лопаток к рукам, не доходя до локтей, кажутся почти выпуклыми, почти настоящими.
Крылья.
Крылья, - и Крис готов молиться, чтобы Себастиан ничего не спрашивал, никаких этих “почему”; Крис просто не готов ответить, у него нет разумных объяснений. Нет подоплеки, нет скрытых смыслов, или, может, все это есть, просто он не видит, не сформулировал, не дошел еще. И, на самом деле, набивать себе крылья на половину спины Крис абсолютно точно не собирался; интересно было посмотреть.
И с таким же успехом Крис мог бы нарисовать Себастиану “блядь” на сгибе локтя, или “скотина” на боку, или “пошел ты” на костяшках пальцев, или какую-нибудь романтическую херню вроде имени собственного под сердцем, - и все это казалось бы более чем логичным, более чем органичным, Крис лично бы отвел его в тату-салон, стоял, смотрел бы, взгляда не отводил.
Но - крылья.
И, господи, почему это кажется таким правильным.
Себастиан молчит, явно обдумывает, - сказать? не сказать? - и, хмыкнув наконец, разворачивается спиной к Крису, раскидывает руки, поднимает на уровень плеч, опускает вдруг вниз, резко, одним взмахом.
- Интересно, - говорит он, не поворачиваясь; в отражении Крис видит закушенную губу и рассеянность в глазах, это подростковое, школьное, так на уроке стоишь у доски, не видишь верного ответа, но всерьез стараешься понять. - Кто я, по-твоему, если крылья черные. Ебаный ангел смерти или общипанная ворона.
- Это просто рисунок, - Крис пожимает плечами, хватает с тумбочки телефон - не свой, Себастиана. Фотографирует, снимок всего один, зато четкий, и, может, все это глупость, но Крис хочет - это практически необходимость - запечатлеть; оставить в памяти, пусть даже это оперативная память мобильника. - Я давно не рисовал.
- Врешь же, - Себастиан откликается, разворачиваясь наконец, едва ли не озадаченно. - Это охуенно, Эванс, без шуток. Но если ты не хочешь, чтобы вся эта живопись отпечаталась на моих простынях, помоги лучше смыть.
Крис настраивает температуру воды лично, - оптимально настолько, что хоть сейчас устраивайся на работу в какой-нибудь спа-салон; ванная комната превращается в какой-то невиданный островок спокойствия, тишина, быстро остывающее запотевшее зеркало, чужое тяжелое дыхание, капли на спине.
Себастиан стоит, нагнувшись над ванной, опираясь руками о бортик, вода хлещет на спину, Крис честно ржет, орудуя губкой; маркер смывается неожиданно тяжело, хотя, может быть, Крис на то и рассчитывал.
Может, и нет.
В любом случае, это происходит, руки, не скрытые закатанными рукавами, залиты уже до локтей, волосы у Себастиана промокли, и он отфыркивается, матерится вполголоса бесконечно, - Эванс, мать же твою, пожалей меня, быстрее давай, - и в этом ничего эротичного, думает Крис, сексуальности ни на грамм, странно слишком, по-дурацки вышло и с рисунком этим, и с болезнью, и вообще - постоянно херня какая-то происходит; а потом он, в последний раз смывая бывшие когда-то черными бледные разводы, цепляется взглядом за цепочку капель, стекающих по плечам, и пропадает совершенно - разом, одним махом, невероятно, и ничего уже не кажется глупым, ничего уже вообще не кажется, капли хочется убрать, слизнуть, - и Крис слизывает, на ощупь перекрывая кран, - наклоняется, проводит языком, один раз, второй, еще, Себастиан откидывает голову тут же, затылком упирается куда-то в плечо, влажные пряди щекочут подбородок; Крис думает, что надо остановиться, почти обнимая сзади, почти готовый избавиться от вечно мешающейся, абсолютно лишней одежды, - надо остановиться хотя бы сейчас, потому что еще минута, и будет поздно, а Себастиан поворачивает голову, заставляет сделать то же самое, надавливая ладонью на щеку.
Целует, неудобно нихрена стоять вот так, либо в ванну падать, либо выпрямиться уже надо, но - стоять продолжают, Крис придерживает Себастиана почти машинально, облизывая его губы, ему кажется, что Себастиан может упасть.
Ему вовсе не кажется, что падает он сам.
- Я подумаю, - Себастиан отстраняется резче нужного; его ведет, но он удерживается, цепляясь за керамический борт и за Криса тоже, взгляд затуманенный, он выглядит абсолютно довольным, усмехаясь. - Меня за такое уебут, конечно, - Крис только теперь понимает, что речь о татуировке, он и думать забыл вообще о ней, и все-таки. - Я подумаю.

Они спят вместе, - впервые, странно, но за все это время впервые, никогда еще не, секс всегда был обязательной компонентой их встреч, в любое время и в любом месте, - работа, съемки, премьеры, отели, визиты, вечеринки, бары, похуй, и засыпали, конечно, сто раз вповалку; секс был всегда. Это было нормально, это казалось самоцелью, приехал-потрахался-увидимся; это давным-давно не единственное, что держит.
Это все еще первостепенное.
Но они спят просто так, квартира Себастиана определенно лучше, чем искать в ночи заебавшие уже гостиничные номера; и утро - свободное абсолютно - определенно лучше, чем череда предыдущих. Крис и глаза бы не открывал, подвисая в блаженной полудреме, когда мозги еще не работают, ничего еще не произошло, все хорошо - так хорошо, как в жизни не бывает; приходится, конечно, тереть веки, лениво усаживаться в кровати, лениво, думает Крис, боже ты мой, когда такое вообще бывало.
Он просыпается один, но даже понять этого не успевает, Себастиан появляется на пороге, привалившись плечом к косяку, руки в карманах джинсов, свитер с высоким горлом, - глубокий черный цвет, явно мягкий, явно дорогой, Пол Смит, кажется, Крис плохо видит эмблему; на голове бардак, под глазами залегли тени, и все равно Себастиан выглядит так, словно собрался на чужую премьеру или красную дорожку чего-нибудь тупого и отвратительно модного.
- Собрался куда-то? - для Криса болезнь, более серьезная, чем утренний насморк, является поводом забить на все вообще, не заморачиваться условностями, тухнуть дома, как в консервной банке, набираясь сил; а Себастиан, понимает он тут же, или вспоминает, - господи, - Себастиан и теперь пытается выглядеть хорошо.
Было бы перед кем выделываться, считает Крис.
Он молчит, потому что Себастиан выглядит хорошо, - охуенно настолько, что чертов свитер хочется немедленно с него содрать, выкинуть к чертовой матери, и джинсы туда же, прямо сейчас, но с каких-то пор Криса волнует его самочувствие настолько, что он готов подождать.
- Ты меня пометил, - коротко сообщает Себастиан, указывая себе на шею. - Я у зеркала почти зарыдал спросонья, подумал, знаешь, на меня напала стая бешеных собак, а я забыл. А это, - улыбка мелькает так быстро, что не ухватишь, - всего-то один бешеный Крис Эванс.
- Заткнись, - советует Крис, поднимаясь, натягивает штаны; рубашку - тоже, кое-как, не застегивая. - Кофе у тебя есть?
- Будет, - Себастиан вяло пожимает плечами, - когда сходишь.

Он идет за кофе, и сигаретами, и заглядывает в китайский ресторан по пути; очки, бейсболка, ветер обдает шею теплом, Криса Эванса никто не узнает, это просто прекрасно. И он летел в Нью-Йорк совершенно, абсолютно не за этим, но день проходит в полусне, вязком, тягучем, Крис растворяется в нем, заранее предвкушая новый виток изматывающих съемок, новые бесконечные дубли, читки, грим и ранние подъемы, - вытягивает ноги на полу, прислонившись спиной к дивану, пытается сосредоточиться на спортивном канале без всякого смысла; Себастиан утыкается в планшет с самого утра, хмурится, серьезный, внимательный, и как будто пытается что-то найти; Крис не трогает его все эти долгие незаметные часы.
- Тебе помочь найти Гугл? - не выдерживает он наконец, поворачиваясь; Себастиан только поднимает брови. - У тебя вид, как будто ты впервые зашел в национальную библиотеку.
- Отвали, умник, - Себастиан проводит пальцем по экрану в тысячный уже раз, переводит на Криса отсутствующий взгляд. - Читаю комментарии.
- Какие еще?.. - Крис протягивает руку, не встречая сопротивления, разворачивает к себе планшет, и ему хочется дать этому придурку пару отрезвляющих подзатыльников. - Инстаграм? С ума сошел? Только попробуй сказать, что все время их смотришь.
- Да нет, - Себастиан морщится, одним плавным движением поднимаясь на ноги. - Иногда. Хочу быть в курсе.
У него на лице не написано ничего хорошего, и Крис даже знать не хочет.
- Знать не хочу, - так и говорит, блокируя экран, отбрасывая планшет на диван, поднимаясь тоже. - Тебе это не нужно, и никому это не нужно. Все пишут одно и то же - ты классный. Ты идиот, зачем ты родился на этот свет.
- Ты охренительный, - Себастиан кивает, подхватывая тут же, ухмыляется. - Ты бездарность. И почему ты десять лет снимался в каком-то дерьме.
Крису не хочется говорить об этом, - фанаты, отзывы, социальные сети, лишняя трата времени, нахрен все; ему хочется другого, молчать, да, смотреть, весь день уже хочется, а он берет то, что желает, учится по крайней мере, - шагает навстречу, бесцеремонно оттягивает ворот свитера, с удовлетворением - даже не неожиданным - разглядывает яркие пятна синяков.
- Задушишь, - кривится Себастиан, но не двигается; синие, багровые, с подтеками, все - засосы, все - вчерашние, все - его, и Криса пьянит это, он не мальчишка, чтобы вестись на собственноручно поставленные отметины, и однако же плывет - только от того, что смотрит. Не выдерживает, смотреть, как обычно, мало, всегда мало им обоим, притягивает к себе рывком, толкает к стене, все удерживая в кулаке мягкую ткань, склоняется, осторожно касается губами, прикусывает, отстраняется тут же ровно настолько, чтобы добраться до губ, от Себастиана несет сигаретами и лекарствами, и это все равно, что алкоголем, все равно, что дорогущим одеколоном, все равно, что естественным запахом тела.
Потому что это вообще не имеет значения.
Они целуются, пока воздуха хватает, и Крис, если бы анализировал сейчас, знал бы, что ни с кем и никогда со школьных лет столько не лизался, но оторваться же невозможно с самого первого раза, хватает одной секунды, чтобы отрываться не захотелось уже никогда, - у Себастиана горячие губы, и лоб тоже, и он весь непривычно теплый, непривычно усыпляющий даже в этом своем свитере, и с температурой, и левая ладонь прижимается к спине Криса, правая - к шее сзади, они как будто на первом - втором? - свидании, ничего большего, ничего меньшего, и никакого другого занятия невозможно даже представить; Себастиан отстраняется на выдохе, взгляд абсолютно пьяный, мутный, больной, только сейчас это не беспокоит, и Крис не советует лечь, - облизывает губы, опирается о стену плотнее, заставляя Криса податься ближе, прикрывает глаза, опускает голову, лбом вжимаясь в плечо.
Где-то за спиной мерно тикают часы, звук слышен хорошо, но глухо, словно из-за водяной пелены, или невидимой стенки вакуума, - они в вакууме, все застывает, ничто не двигается, ничего не происходит, ничего не взаимодействует; они не взаимодействуют - просто существуют вот так.
Об этом Крис тоже не думает.
Просто проходит минута, вторая, третья, Себастиан как будто дрожит, в кофе ему, что ли, антибиотики помощнее подсыпать; Крис сцепляет руки за его спиной крепче, подбородком упирается в макушку.
- Я не за этим приехал, - говорит он только затем, чтобы вернуться в реальность.
Не получается ни черта.
- Смирись. Либо проваливай, - бурчит Себастиан медленно и откровенно неохотно. - За кофе, например. Кончился.
Крис вздыхает, наклоняя голову, губами прижимаясь к виску; он даже не замечает толком, что делает.
Замечает зато краем глаза, мазнув взглядом по наручным часам, что в аэропорту надо быть через три часа, и, - так отчетливо эта мысль возникает впервые с самого дня их знакомства, - Крис не хочет уезжать.
Это плохо.
И это неизбежно.

"Я ищу того, кто похож на окно, распахнутое на море. Зачем мне зеркало с собственным отражением? Оно переполняет меня тоской."
- Антуан де Сент-Экзюпери. Цитадель

Себастиану не нужен психотерапевт, мозгоправ или нянька; ему всегда хватало друзей. Друзей - надежных, старинных, таких, как Чейс и Тоби, без всякой солидарности надравшихся в хлам, но, как обычно, способных каким-то чудом соображать; Себастиан курит, хмуро разглядывая обоих, он абсолютно трезв.
Друзья далеко не всегда понимают тебя с полуслова, и к этому давно пора привыкать.
- Я говорю о том, придурки, что это логика. Я завожу отношения только с женщинами, потому что их мозгоебство естественно, - он откидывается на спинку кресла, не дав Чейсу отобрать сигарету, - на роду написано. Женщины трахают мозг, а ты терпишь.
- Так задумано господом, - фыркает Тоби, высоко поднимая бокал; хочется поржать и съездить ему по лицу, в любой последовательности.
- Да хоть белым карликом, не в этом суть, - Себастиан отмахивается, чудом роняя пепел точно в поцарапанную пепельницу. - А трахаюсь я со всеми - заткнись, Хемингуэй - и никто не ебет мне мозги. Как только начинают, есть отличный повод все прекратить.
- Мы знаем, - Чейс выразительно округляет глаза. - Честно, мы в курсе твоей ебанутой философии.
- Нормальная философия.
- Ага, я так и хотел сказать, нормальная. Ну и что? Что-то поменялось? - Кроуфорд умеет это, как никто - задавать правильные вопросы в неправильное время. - Чувак, если ты вдруг понял, что заебать тебя может вообще кто угодно, так я давно мог тебе сказать, только спроси. В чем дело?
- Тихо, - Тоби шикает, посмеиваясь Чейсу в ухо, обхватывает их обоих за плечи. - Мы его друзья. Он делится с нами проблемами.
- Проблемы, да, - Себастиан щелкает пальцами; в точку. Ему плевать на то, что вокруг веселятся люди, он не заговаривал об этом ни с кем полтора года, это нужно озвучить хоть кому-нибудь, хоть даже сейчас. - Я не хочу разбираться с чужими, когда своих хватает.
- Так забей, - снова пьяно фыркает Тоби, перехватывая сигарету ради последней затяжки; на столе мигает новым уведомлением экран телефона, и Себастиан прекрасно знает, чье там имя.
И он прекрасно знает, что ответит, хотя выходит почти удивленно:
- Не могу.
- Конечно, - перегнувшись через Хемингуэя, Чейс обвиняющим жестом упирает указательный палец Себастиану в лоб и выглядит неожиданно вменяемым. - Потому что, если бы мог, мы бы вообще не говорили об этой херне.
Себастиан ненавидит его за эти слова.
Он знает, что близких людей всегда ненавидят за правду.

Повторное уведомление настойчиво напоминает о себе.
“Если твой Саладино выложит хоть еще одно видео, будет собирать свои мускулы по частям.”
Вот именно.
Вот об этом он говорил.

снова 1400 слов безысходности. серьезно. мозгоебство одно.

"Журналисты знают не всё. Они лишь пытаются узнать то, что им позволяют узнать."
- Джин Шарп

Если из всех зол выбирать меньшее, то Крис всегда отдавал бы предпочтение односторонним интервью, - такие вещи любят журнальчики среднего пошиба, список вопросов отсылается на рабочую почту вместе с наилучшими пожеланиями, и самое прекрасное - когда тебе что-то не нравится, вкладку всегда можно закрыть.
Во время телефонного интервью нельзя взять и повесить трубку.
Во время личного интервью нельзя просто встать и уйти.
Некоторые, конечно, считают иначе; Дауни еще два года назад травил байки о тех временах, когда вел себя как заранее отправленная в ад рок-звезда, - послушай, Крис, пункт “посылаю репортеров на хуй” стоял первой строчкой в моем резюме, - но из самого Криса звездного бунтаря уже не выйдет, себя не перекроишь. И он думает об этом, слушая щебет журналистки, доносящийся из переключенных на громкую связь телефонных динамиков; думает, хмуро уставившись на грязно-белую стену трейлера. Девица из очередной редакции, каждая из которых обозначается среди знакомых Криса кодовым словом “Космополитен”, спрашивает его о старых съемках и о новых, о планах и воспоминаниях; она спрашивает о сестрах и о Скотте, - и сколько можно трогать Скотта, почему бы не спрашивать о потенциально скандальных вещах у него самого?
- А что вы можете сказать о своей ориентации? - спрашивает она, и Крису хочется ответить вопросом на вопрос.
Это ваше первое интервью, мисс?
Вас научить формулировать вопросы так, чтобы на них можно было ответить, мисс?
Посоветовать вам кого-то, кто обожает, когда его слова перекраивают перед выпуском в печать, вместо меня, мисс?
- Моя ориентация не претерпела никаких изменений, - вежливо сообщает он, не запнувшись; потому что она не изменилась, не развернулась круто в противоположную сторону, и Крис по-прежнему иногда задумывается о браке.
Потому что ему, по большому счету, все равно, и он мог бы заявить, что трахается иногда с одним человеком, “вы все его хорошо знаете”, и если для актера такой пиар может оказаться черным, то на режиссеров всем на самом-то деле плевать, и если так продолжится, то когда-нибудь Крис просто устанет от череды идиотских вопросов, он знает себя. Но, - Эванс, только попробуй; но, - Эванс, можешь хоть матом меня крыть, хоть комплиментами облизать, все, что угодно, только не это; но, - Эванс, это лишнее обсасывание темы в прессе; но, - Эванс, это личное, я не выношу личное на публику.
Сотню фотографий, где ты бухой просто в ноль, может скачать любой дурак, сказал тогда Крис разве что из чувства противоречия, и в ответ получил - так ты, значит, тоже скачал?
Если я захочу посмотреть, как у тебя глаза собираются в кучку, проще купить тебе водки, пожал плечами Крис.
Отлично, согласился Себастиан, - отлично; так чего же ты ждешь.
- Однажды ваша мать заявила, что ей жаль, что только один из ее сыновей - гомосексуалист.
- Неудачная формулировка, - Крис смеется. - Она имела в виду, что была бы не против. Моя мать - одна из самых толерантных женщин в мире.
- Но, возможно, эти слова появились не на пустом месте? - господи, девочка, как же тебе хочется получить лишние проценты к зарплате. - Вы никогда не экспериментировали?
Повесить трубку.
Почему нельзя просто повесить трубку.
- Эти слова появились, потому что вопросы на эту тему часто возникают по отношению к моей семье, - он барабанит пальцами по столу. - Послушайте, имеет ли это значение? Все мы - люди. Не очень-то много отличий, если присмотреться.
Совсем немного; и некоторые подруги Криса ведут себя так, словно успели отрастить яйца, - и Скотт иногда рассказывает о бабских истериках своих мужчин, и в жестах Себастиана порой проглядывает что-то манерное, и Крис, готовясь к роли в “Жестоких людях”, слишком много всего успел узнать.
И все это неважно.
Все это неважно, все это не нужно, все это идет от ограниченности ума, но Крис не считает себя вправе обвинять в этом кого-то еще; для этого у него самого слишком мало ясности в голове, слишком много шума.
Лишнего шума.
Просто у кого-то - еще больше.
- Вы не ответили на вопрос, - настаивает журналистка очень терпеливо, и Крис рад, что она не сидит напротив, его выражение лица не понравилось бы сейчас никому.
- Бывало, - он потирает ладонью лицо, наотмашь, наискосок. - Да, бывало. Без комментариев.
- Не из-за этого ли завершились ваши последние длительные отношения?
Да, из-за этого.
Нет, не из-за этого.
Грузы на весах в голове Криса постоянно меняют свою тяжесть.
- Нет, - Крис очень старается, чтобы голос звучал мягче. - В мире, к сожалению, существуют другие, гораздо более реальные проблемы.
- Хорошо… Извините. И последний вопрос. Кем вы видите себя через десять лет?
Существует какая-то школа для хреновых журналистов, мисс?
Эта статья вообще будет кому-нибудь интересна, мисс?
Догадаетесь ли вы сами, что я на самом деле хочу сказать последние полчаса, или вас просветить, мисс?
Крис усмехается.
- Собой, - искренне сообщает он, потянувшись за бутылкой воды. - Таким, какой я есть, только, надеюсь, мудрее. Банально, но, знаете, есть утверждение, с которым я полностью согласен: честность вообще никому не интересна.
Крис мог бы много чего рассказать о честности - внешней и перед самим собой; он только не смог бы объяснить, как правильно ею пользоваться.
Это тоже одна из тех проблем, о которых он не рассказал бы никому.
Одна из немногих.
- Мы пришлем черновой вариант интервью вашему агенту, - высокий голосок журналистки сменяет повисшую было паузу. - Материал будет отправлен в печать в конце июля. Спасибо вам большое.
- Я очень рад, - кивает Крис невидимой собеседнице, подкидывая бутылку на ладони. - Спасибо.

Дауни однажды рассказывал, как выбалтывал репортерам о случившейся накануне групповухе или проклинал на разные лады, а потом угрожал подослать к ним снайперов. Они не велись, конечно, говорил он, но я был чертовски убедителен; а потом наступил новый, цивилизованный век, и за такие слова через минуту могут отправить под суд.
Жаль, думает Крис.
Как же жаль.

"Твои проблемы — это минные поля у тебя в голове."
- Рэй Брэдбери. Doktor с подводной лодки

Он говорит - когда я остаюсь дома дольше нужного, меня снова начинают волновать те вещи, которые когда-то перестали. Он говорит - иногда я просто забываю, как играть. Он говорит - мне нравится это в моей профессии, то, что я существую, ощущаю себя в какой-то конкретный момент, раскрываюсь, и могу полностью это контролировать. Он говорит - это то, чего мне не хватает в жизни. Он говорит - у меня очень шумные мозги.
Тшшш, говорит Крис Эванс. Тшшш.
Себастиан находит интервью случайно, по какой-то перекрестной ссылке; Крис на экране планшета улыбается, - искренность, граничащая с гротеском, Себастиан лучше многих знает, что бывает иначе, - щурится, прижимая палец к губам, понижает голос на фоне давящей, напрягающей, слишком тщательно подобранной музыки и приглушенного света. Крис как будто пришел на прием к тому психотерапевту, заранее зная, что его будут снимать; делать вид, что ты выворачиваешь всю душу нараспашку, очень легко, когда на самом деле всего-то приоткрываешь на пару миллиметров железную дверь.
Тшшш.
Себастиан пересматривает интервью раза три, прежде чем остановиться и понять, что они никогда не заговорят об этом; он мог бы много чего сказать.

Эванс, смотреть это видео - все равно, что распахнуть дверцы шкафа и увидеть за ними ебаную Нарнию, шагнуть туда, встретить по дороге парочку говорящих животных, а потом проснуться; это волшебство - вполне реальное, но такая же фальшивка, как и все остальное. Ты говоришь это, потому что тебе ничего не стоит это сказать, ты говоришь о себе в этом дебильном проекте с дебильной музыкой и искусственно домашней обстановкой, и люди наверняка думают, что теперь знают тебя лучше, что понимают наконец, какой ты. Ты весь такой сложный, Эванс, ты стремишься всему дать название, на все повесить ярлык, окей, сделать жизнь проще, а в итоге выходит только сложнее, и тебе это нравится, тебе нравится выглядеть и таким, ты думаешь - это честнее.
Если честно, Эванс, это тебя не красит.
Если честно, ты такой же человек с ебаной кучей проблем, как и все, и если бы люди знали о них не только из десятка видео, то поняли бы, что не стоило и интересоваться; чужие заебы волнуют всех, если кажутся необычными, а в твоем случае ничего необычного нет.
Ты просто себе не слишком-то нравишься, люди тебе не слишком-то нравятся, весь охренительный хаос этого мира тебе не слишком-то нравится, и гребаное интервью можно было уложить в минуту.

Себастиан не собирается говорить ничего из этого; не собирается ни звонить, ни писать, ни думать об этом, тупо уставившись на палец, прижатый к губам, и это та точка, на которой стоило бы остановиться или послать уже все нахрен, Себастиан умеет это, знает, как это делается, как перестать давать о себе знать и свести все к нулю без лишних потерь, только проблема в том, что этих потерь он не хочет.
Разогнавшись, Себастиан впервые за долгое время не может притормозить.
И говорить себе “стоп” надо было еще в две тысячи двенадцатом.

Вечером, отправив экспресс-почтой небольшую коробку, он включает “Легенды осени”.

продолжение - здесь.

запись создана: 24.06.2014 в 05:20

@темы: графомания, ДНИЩЕ, дитя дьявола, театр абсурда, эванс

---

шкав очень любит ломать меня.

01.07.2014 в 16:56

Пишет  Шкав:

ебена мать. ЕбЕНА МАТЬ.
это ЗИМНИЙ. ЗИМНИЙ. СУКА. ЗИМНИЙ. БОЖЕ.
В МОЗГ ПРЯМО. ПРОСТО В МОЗГ. ОТКУДА. ЗАЧЕМ.

ДОЛЖНА. СДЕЛАТЬ. КЛИП.

Пишет  gentleman-bastard:

01.07.2014 в 16:28

БОЖЕЧКИ. СРОЧНО НУЖНО СДЕЛАТЬ СЕНДВИЧ
Раз тут музыкальная пауза, кину до кучи одну песню
Потому что.
Я В УЖАСЕ
НЕ ХОЧУ БЫТЬ В УЖАСЕ И В ОДИНОЧЕСТВЕ ТАК ЧТО ПОСТОЙТЕ РЯДОМ

Прослушать или скачать Alex Theme бесплатно на Простоплеер

URL комментария

перевод

Это началось задолго до меня...
Я никогда не видел, как это приходит...

Расстояние, обещание...
Состояние изоляции.

И в моем самом страшном кошмаре
То, что я не могу вспомнить...

Ответ тонет, эта боль будет длиться вечно.

Мой отец...
Его долг...
Его приказы...
Мой брат...
Обещание...
Нарушается...
Отрицание...
Обман...
Размышление...
Осознание...
Слух...
Мучение...
Безумие...
Печаль...
Может это быть?
Или нет?

Тень отбрасывается передо мной...
Я хожу внутри твоего круга...

Защити меня...
Поправь меня....
Ты получил свои приказы, солдат...

Внутри моя голова гудит....
Иногда я слышу, как они идут...

Сила...
Вера....
Ненависть, я ненавижу верить...

Где это?
Этого не может быть...
Кто ты?
Я знаю...
Ты нет,
Или да?
Не сражайся со мной!
Сожги меня!
Моё ружьё...
Твой палец...
Твоя тьма...
Я знаю это...
Выходи!
Я видел это!
Я не вру, я серьёзно!

Твоя сила закончилась!

Я пришёл изменить приказ!
Моя подготовка идеальна!

Я возвращаюсь снова, твое обещание нарушено!
Я выпил твою святую воду, моя миссия священна!
Я возвращаюсь.

Мой отец...
Его долг...
Его приказы...
Мой брат...
Обещание...
Нарушается...
Отрицание...
Обман...
Размышление...
Осознание...
Слух...
Мучение...
Безумие...
Печаль...
Может это быть?

Твоя сила закончилась!

Я пришёл изменить приказ!
Моя подготовка идеальна!
Я возвращаюсь снова.

Твое обещание нарушено!
Я выпил твою святую воду, моя миссия священна!

Я возвращаюсь.

Ненависть, я ненавижу верить...
Ненависть, я ненавижу верить...

Я никогда не думал, что это приближается...
Я никогда не думал, что это приближается...

Ненависть, я ненавижу верить...
Ненависть, я ненавижу верить...

Я никогда не думал, что это приближается...
Я никогда не думал, что это приближается...

Ты получил свои приказы, солдат

@темы: music, ДНИЩЕ, winter captain

---

это так хорошо, что мне плохо. ))

01.07.2014 в 11:21

Пишет  ~Madame~:

ах эта бурная молодость)))

@темы: дитя дьявола

---

я знаю, что это фотосессия, и фотосессии вообще ничего не значат. но этот человек у меня рисовал другому человеку крылья.
гружусь от собственного текста

@темы: театр абсурда, эванс

---

дыбр

я значит поспала целый ЧАС, проснулась, думаю - отлично себя чувствую! и температуры почти нет! как пойду! как поработаю. как классно. пара таблеток и вперед.
а на работу внезапно не надо
и так как спать я не хочу, а куда-то идти, не долечившись, уже стремновато - гуглдокс сегодня просто взорвутся, конечно. вторник, в который я допишу все, что могу.
ну какое же днище, ну чего не спится-то мне.

---

плотбанни.

мы тут со шкав в ночи опустились случайно на днище, но результат вы увидите позже, а сейчас я расскажу вам, чем мы страдаем иногда с  Marretjen.
приходит значит марретьен однажды и говорит - мне, знаете, ПРИСНИЛОСЬ. что же вам приснилось, спрашиваю я. и марретьен начинает рассказывать, а потом мы продолжаем, и в итоге получается плотбанни.
ну как плотбанни? я предпочитаю называть его так, но мы сбились на подробное описание нескольких сцен. очень подробное. случайно, понимаете.
неважно.
все неважно.
днище.

РПС-АУ, примерно 3400 слов, на ваш страх и риск, иллюстраций нет, сплошной текст

Себастиан Стэн - бармен в дерьмовом, мафиозном клубе, там проворачиваются самые разные вещи, но Себастиан не при делах, он работает и тусуется, его не трогают. Крис Эванс - агент ФБР, работа с организованной преступностью, все, в отличие от Себастиана, очень даже серьезно. Пересекаются в этом самом клубе; Крис крупное дело о наркоторговле расследует по сети клубов-баров. Себастиан о Крисе ничего толком не знает, даже больше, Крис под прикрытием, поэтому Себастиан подозревает, что тот связан с мафией. но ему пофиг. Что-то там завязывается, Себастиан, как всегда, делает вид, что ему нифига не интересно и он вообще с ним здесь сидит, потому что Крис ему даёт свои сигареты пострелять.
А потом какая-то херня, Крис подозревает, что в их организации крысы - крысы из мафии; он никому не доверяет. Может, разве что, парочке из самых близких друзей-агентов, но тоже как-то не очень, он знает, видел, что деньги делают с людьми. Задание летит к чертям, здание, где Крис проводит очередную сделку, взлетает на воздух, все думают, что Крис мёртв. А он залегает на дно, ему вообще ни с кем ни о чём нельзя говорить, естественно, ни с кем связываться, может, его и ранило этим взрывом и он поправлялся ещё, но это неважно. Нельзя никому сообщать, пришёл Крису приказ, даже родным и близким. Окей, сказал Крис; подумал мельком про Себастиана, но тот же выеживался, и поэтому Крис с лёгким раздражением подумал, что тот долго скучать по нему не будет. Переживёт. Разве что по бесплатным сигаретам. И потом, это опасно, подумал Крис, - такое знание, оно будет подвергать Себастиана опасности. Себастиан, конечно, любит, когда опасно, но тут ведутся серьезные игры серьезных людей, нельзя давать о себе знать вот так прямо.
И у Криса есть друг - Марк Руффало. И вот он встречается с Себастианом на пароме, который возит экскурсии к Статуе Свободы. Себастиан сидит прямо на полу, ноги свесил вниз, руки задраны кверху, запястья лежат на перилах, голову не поднимает; и такое ощущение, что вот сейчас ещё немного - и он рассыплется на кусочки, их унесет ветром, и Себастиан закончится. И Марк решает - нет, я не могу ему сказать, хотя пришёл именно определиться, говорить или нет, потому что об интрижке Криса знал (а интрижка во время задания, кстати - очень на Криса не похоже). Потому что, думает Марк, если я ему скажу, а Крис не вернётся, это будет для него ещё хуже, чем если бы вообще не говорил. И вместо этого он отводит Себастиана в больницу, куда привозили жертв того самого взрыва, и показывает ему ребёнка, который в этом взрыве лишился родителей. И Себастиан сначала, - ну и что ты мне блядь этим сказать хотел? А потом возвращается, потому что к Крису вернуться не может, его в эту больницу не привезли; и начинает навещать. Ребенка отдают то ли родственникам, то ли в детский дом, и Себастиан как-то поддерживает с ним отношения - привязался. А Марк, кстати - эдакий доморощенный психолог, любит и умеет наблюдать за людьми, и вообще шел встретить Себастиана не в последнюю очередь для того, чтобы посмотреть - насколько там все серьезно, у Криса интрижка, с чего бы вдруг, мало ли что. И видит - ага, серьезнее, чем хотелось бы, взгляд-то у парня тусклый совсем, что это ты, Крис, не заметил.
А Себастиан - умный парень, шило в одном месте, любит риск и все сопутствующее. И ему кажется подозрительным приход Марка, и что тело не показывали, и ещё куча разных мелочей начинает всплывать и отпечатываться в мозгу. И он начинает рыть, но не в том направлении, Крис же был под прикрытием. Себастиан думает, что Крис задолжал каким-то боссам и они его убрали или припугнули, и Крис скрывается. И он начинает влезать в это, раньше-то его не трогали, не принуждали как-то помогать, но теперь он нарывается сам, - а вам помощь не нужна? Дурь толкнуть? Себастиану же надо влезть в организацию, он теперь не успокоится, пока не выяснит хоть что-то.
Глубоко Себастиан, разумеется, влезть не может, у него ни связей, ни рвения особого, ни склада ума нужного, так, мелочёвкой в клубе занимается, иногда остаётся после закрытия проследить за тем, чтобы гладко прошёл завоз новой дряни - склад в подвальном помещении, и прочее. И сам влип, и ничего не выяснил.
Но Крис внезапно возвращается - прошло уже года полтора. Себастиан слышит об этом в разговоре двух чуваков из мафии рангом повыше его. Мол, слышал, этот-то, который взорвался два года назад, оказывается, жив, какие-то мутки у него были с нашими соперниками, он боссу жопу своей мнимой смертью прикрыл, а сейчас заявляется в фаворе. И Себастиан выдыхает, вцепившись в барную стойку, - но ничего не переспрашивает. И Криса не ищет; ублюдок, мол, даже не сказал. А Крис опять не хочет Себастиана втягивать, и не до личного сейчас, и он узнал уже, что тот влез всё-таки в эту грязь, и думает, - ну зачем, что тебе, денег не хватало? А там этот отлов крысы выходит на финальную стадию; крыса же, наоборот, ловит его, Криса.
И в это время Себастиана забирают какие-то чуваки, запихивают в машину, мешок на голову, и говорят, - на кого бы ты ни работал, если они не появятся через два часа, ты будешь очень, очень красивым. Впрочем, мы можем начать прямо сейчас. Себастиан пытается сказать, что работает только на себя, но его, конечно, не слушают. А об этом, естественно, узнает Крис, и подрывается неожиданно даже для себя, деятельность развивает мгновенно; он же всё это время, когда вернулся, о Себастиане и не думал практически, он, конечно, всегда был на периферии сознания, но прямо думать - не думал. А тут его прямо долбануло, и Крис думает, - ну связался с дурной компанией, ну деньги нужны, ну разошлись как в море корабли, но я его вытащу просто потому, что вытащу. Потому что не думается о том, что будет, если этого не сделать. А еще Крис прекрасно представляет, как эти люди действуют; Себастиан, конечно, та еще развратная тварь, шляется по бог знает каким местам, и приключений себе на задницу ищет, но он же никогда не видел такого, чтобы с отбитыми лёгкими зубы отхаркивались, чтобы ногти выдирали, и Крис останавливает сам себя, потому что ему до реальной головной боли невыносимо представлять всё это - и Себастиана.
Крис успевает - меньше чем за два часа, конечно; идет сразу к начальнику этих парней, говорит, - чувак, вы попутали, он просто дурной, он ни на кого не работает, я его знаю; Крис сыплет шутками, весь такой в роли, откупается за беспокойство деньгами - сумма крупная. Окей, говорят ему, привезем мы твоего сладенького, не бузи, мы же не знали.

И - ночь, паром пришвартованный, Крис на причале рядом, слышит звук приближающегося катера. Оттуда выводят человека, толкают вперёд, катер уплывает, и у Криса зрение как будто фокусируется но одной-единственной фигуре, всё остальное вокруг вообще не важно и не видится. Себастиан идёт медленно, - так бывает, когда ноги ещё подламываются, от долгого сидения в неудобной позе, от шока; медленно же растирает запястья. Он в узких чёрных джинсах, порванных на колене и высоко на бедре сбоку, в белой футболке, уже не белой, и в вечной своей кожаной куртке, и он идёт, подходит к ступеням трапа, они высокие, их много, он плюёт на гордость и берётся одной рукой за перила, потому что гордость одно, а свалиться в воду или на пристань и сломать себе шею - другое. А Крис сначала охватывает взглядом всю фигуру; а потом Себастиан выходит в круг света, жёлтого света от фонаря, и Криса как магнитом притягивает к его лицу, он боится увидеть и жаждет этого невыносимо. И он ощупывает Себастиана взглядом сверху вниз, - растрепавшиеся волосы, дыбом стоящие пряди у лба, сам лоб - большая ссадина над бровью, но уже не кровит, значит, давно; грязные мазки на щеках, на одной - царапина, широкая, как будто по бетону ей проехался; разбитые, припухшие губы. Но Себастиан спускается с лестницы - медленно - в круге света, как будто дает себя рассмотреть, хотя на самом-то деле просто не может идти быстро. Он не просто бледный - белый, яркие разбитые губы; какая-то пародия на карнавальные маски, приходит в голову Криса неожиданная мысль. Но самое главное - он идёт и улыбается. Широко, издевательски, как только может, и губы ведь разбиты, в улыбке - кровь. Крис стоит, сжав кулаки, не двигается, и Себастиан подходит к нему сам.
Представляешь, говорит он, зато зубы мне все оставили. И улыбается ещё шире, и демонстративно проводит языком по зубам, и Крис не выдерживает, хватает Себастиана за плечо, дёргает на себя, и Себастиан то ли пытается отодвинуться, но не вырывается, то ли держится за него, потому что реально может упасть один. И смотрит Крису в глаза, а там чистейшая ярость, вот ничего, кроме, аж руки дрожат, как он старается сдержать себя. И Себастиан думает - ну, сколько ещё мне нужно надавить, чтобы он вломил, и, продолжая улыбаться, предлагает, - но ты можешь закончить за них. Ты ведь за это удовольствие выкупил меня у них?
Крис не жалеет, что сделал это, ни капли, но думает - я не могу, я сейчас оставлю его здесь и больше не увижу.
А в это время с парома, пришвартованного рядом с ними, на той же пристани, слышится истошный, полный страха детский крик. И, казалось бы, ну, миллионы детей в городе, но Себастиан - он не может побелеть ещё больше, но у него сереют губы, и он действительно оседает, и Крис подхватывает его, держит, и чувствует под руками гематомы на спине, груди, боках, думает - как бы не сделать ещё хуже, у него же рёбра наверняка сломаны. А у Себастиана паника просто. И Крис, он как бы слышал про какого-то там ребёнка краем уха, но не думал, что так серьёзно, а вообще-то какая уже разница, и он говорит, - Себастиан, вставай. Вставай, всё будет хорошо. Я всё сделаю, только пойдём.
И вообще-то Себастиан там не нужен в таком состоянии, но Крис не способен оставить его здесь одного, а сам пойти куда-то, - отцепить от себя и отойти хотя бы на шаг, и потерять из видимости, он не может; и они идут на паром.
А ребенок, на самом-то деле, не тот, не знакомый Себастиану, естественно, в городе их тысячи; там просто дети играли, и кого-то оставили одного. Он испугался, закричал, это другой ребенок, но было так похоже, и страшно, по Себастиану видно - страшно.

Они так и доходят вместе, и да, ребенок, конечно, не тот, но ребенок же. И Крис смотрит на Себастиана, и надо что-то делать, но если Себастиана не придерживать, он там рухнет. А ребенок плачет. И Крис усаживает Себастиана. вот прямо как есть, на месте, чтобы не упал - сразу. Сиди, говорит он. Секунду. Я сейчас. И Себастиан выглядит - краше в гроб кладут; Крис вытаскивает ребенка откуда-то там, очень, очень быстро, выводит, спрашивает, мальчик, ты чей, все дела, и ему это вообще не интересно на самом деле, он на Себастиана смотрит; Себастиан сейчас и сидя упадет.
Мальчик убегает домой к себе. а Себастиан видит, что - чужой ребенок. И глаза прикрывает. И сам от себя не ожидал, куда он и куда дети? Никогда же не переживал, раздолбай-бармен, но - облегчение. И сидит. И Крису все еще очень хочется его прибить, но невозможно же, ну как. И он подходит и садится рядом. Себастиана поднимать-то опасно, хотя надо куда-то вести. Полежать, в больницу, куда-нибудь вообще. Но Крис садится рядом на колени. А Себастиан все еще не открывает глаз, он слишком много пережил за один вечер, как-то уже вот все, хватило, перегорел.

Крис смотрит, и былая злость уже уходит, потому что Себастиан, кажется, кончился вообще, и смотреть невозможно на это, но коснуться страшно. И он касается - большим пальцем касается нижней губы, очень осторожно, еле-еле, ведет к уголку, гладит щеку. И Себастиан льнет к ладони - автоматически, так всегда происходит при невесомых прикосновениях; и глаз не открывает, он устал, он выжат, и похрен, что сидит где-то на земле. И вообще все уже похрен.
- Себастиан, - говорит Крис. - Нам с тобой нужно встать. Слышишь? Нужно уехать отсюда. Себастиан?
И Себастиан молчит. Головой только качает, едва заметно, какое вообще уйти, куда, что, встать? Он не умеет вставать, ноги не держат. Да твою мать, говорит Крис; берёт руки Себастиана в свои, кладёт себе на плечи, смыкает кольцом, поднимает его на ноги и придерживает - Себастиан не сопротивляется даже, глаза полуприкрыты. Крис придерживает не за бока, не за талию, а практически за бедра, чтобы не трогать гематомы.
- Давай, - говорит Крис. - Соберись. Соберись. Пойдем. До машины. Минута всего. Там ляжешь, и что угодно, а сейчас давай.
И они вот так идут, Себастиан еле ноги переставляет, Крис приноравливается. А Себастиан - он зубы сцепил, последний рывок, вроде того, и не думает ни о чем; ни о собственной дурости, ни про Криса, ни о чем, вообще не думает, потому что при каждом вдохе ребра как будто ломаются еще раз. Но отстраненно, сквозь эту боль и отупение, он чувствует тепло там, где Крис его касается. И как будто не с ним это происходит, как будто - со стороны смотреть.
И они доходят до машины наконец, словно целую вечность шли; Крис сажает его на заднее сидение, просто на всякий случай, так удобнее - и перед копами не светить такого красавца, если вдруг остановят.
- В больницу? - спрашивает Крис; и ещё раз, терпеливо, - Себастиан, я везу тебя в больницу?
- Без разницы, - говорит Себастиан спустя минуту.
И Себастиан не держится же, валится на бок, когда машина трогается, хотя Крис пытается осторожнее; но тут же морщится, садится обратно, сидя не так больно, откидывается на спинку. Крис думает - светить его в больнице? Вместе с собой? Ну я ещё могу неоновую вывеску на него повесить, вообще. Но на такой случай, конечно, у Криса есть знакомые, не просто знакомые - Марк; у Марка есть связи, и что-то вроде частной клиники. Потому что нужно сделать хотя бы рентген, хотя бы что-то сделать уже. И Крис звонит Марку, говорит, - подъеду к клинике через двадцать пять минут, и что хочешь делай, но мне нужна палата и рентген-кабинет. Молчит и добавляет, - и анестетик. Жду, говорит Марк.
И они приезжают, и надо выходить из машины - желательно, быстро, но быстро не получается. Крис опять руку Себастиана себе перекидывает через плечо, а тот успел задремать, и ему, кажется, вообще все пофиг, и больно, и в ушах шумит. Крис Себастиана из машины практически вытаскивает. И Себастиан думает - надо же предупредить, и говорит:
- Крис, если я сейчас… - и Крис его прерывает.
- Мы почти пришли, - и бормочет, - надо было еще каталку заказать.
И Себастиан вдруг фыркает:
- Придурок, - и закашливается, снова плохо, и Крис торопится, практически тащит Себастиана за собой, через черный ход и в лифт. Звонит Марку - какой этаж? А сам Себастиана практически подпирает своим телом, он зажат между Крисом и стеной, и не падает только поэтому, сам еле цепляется. Они доезжают, и Себастиан - ему не до бравады и позерства уже - выдыхает Крису в шею:
- Крис. Не могу.

Марк выходит с креслом-каталкой, встречает у лифта, и Себастиан в него прямо валится, говорит, - я как гребаный Профессор Икс; говорит почти неслышно, и теряет сознание. И Марк смотрит на него, спрашивает у Криса, - а почему не реанимацию сразу? - серьезно так, и непонятно, он оценивает состояние Себастиана или кого-то здесь обвиняет. Слушай, сделай что-нибудь, говорит Крис, - он злится, - сделай, а потом поговорим, Марк, ну.
И они делают рентген; Марк говорит, - я всех отпустил, будешь ассистировать. Крис злится:
- Вколи ты ему обезболивающее!
- А аллергии? - возражает Марк невозмутимо.
- Я тебе сейчас вломлю нахуй эту аллергию, - вежливо говорит Крис, и по нему прямо прозрачно все.
- Это немотивированная агрессия, - говорит Марк, пока лезет за обезболивающим, и у Криса пар из ушей почти. И потом очень серьёзно, глядя в глаза. - Успокой себя уже, Крис. Ему, - рукой в сторону Себастиана показывает, - от этого не полегчает.
- Психолог доморощенный, - ворчит Крис. - Сделай, чтобы полегчало, тогда.
Себастиан все еще без сознания, уже под обезболивающим, Крис переносит его на каталку, и в перевязочную; срезает нахрен куртку и майку, думает - будет наезжать, новую куплю. И видит рифленые, четкие следы на ребрах.
Вдыхает.
Выдыхает.
Чувствует, что руки трясутся, и удивленно думает - Крис, ты, кажется, попал. Потому что он ведь таких со своей работой повидал, как некоторые - бухгалтерских книг, но вот никогда не, дыхание не перехватывало; и он не дурак, знает, что это значит, когда смотришь на чужие избитые ребра и тебе за это хочется кого-то в бараний рог скрутить - трижды. А потом разогнуть и снова скрутить.
И Марк впихивает ему в руки перекись и салфетки, молча; у Криса движения автоматические, курсы первой помощи, бесконечная практика, все такое, и он иногда бросает взгляды на лицо Себастиана, - спит, не хмурится, окей, хорошо, надо еще промыть ссадины на щеке и на лбу. И пока делает, запоминает каждый синяк, как зарубка мысленная на лбу, и думает - вот же пиздец. Угораздило.
Марк, у меня еще дела, говорит Крис. Положи его в какую-нибудь палату подальше, а я вернусь.
Дела, думает Марк. Только попробуй пропасть, говорит он, и Крис отвечает, - да нет, я быстро, туда и обратно.
“Ты же понимаешь, что если он захочет уйти, он уйдет?” - получает Крис сообщение уже в машине. У него времени нет отвечать, он за рулем, у него дела, и этот текст в смс - как что-то далекое, не про него тоже, неважно сейчас; у него важные дела, он крысу почти отловил.

А Себастиан тем временем просыпается наконец, и что-то, - ничего не помню, где я, кто я, что я, кто-то кричал, какой-то ребенок, и было горячо, почему, от кого же, и чей же знакомый голос; Себастиан не помнит слов - только интонацию, тембр, и сам ведь говорил что-то, но все как в тумане сейчас. И заходит Марк.
- Ты-то что тут забыл? - спрашивает Себастиан.
- Твои лекарства, - сообщает Марк; ставит поднос, поправляет капельницу, проверяет монитор, и Себастиан уныло интересуется, что, блядь, собственно, происходит.
- Предполагаю, - тактично говорит Марк, - что ты во что-то вляпался. А Крис тебя…
- Крис? При чем тут Крис? А, это был Крис, - у голоса начинает наконец появляться лицо. - О, господи, это был Крис.
Себастиан не замечает даже, что весь этот ход мысли проговаривает вслух, и Марк смотрит - понимающе, как обычно, это бесит.
- Я ничего не делал, - на автомате огрызается Себастиан с почти ребяческим вызовом в голосе.
- Ну конечно, - говорит Марк, - ты как маленький. Ничего ты не делал. Да. Лежи лучше, отдыхай, таблетку, вон, выпей, - воду наливает в стакан. - И не волнуйся. И, знаешь, смеяться пока лучше тоже не пробовать.
А у Себастиана как-то и без того все очень подозрительно болит.
- Мне блядь очень смешно, - шипит он, но таблетку и воду берет; Марк не ждет благодарности и, в принципе, не получает, у Себастиана вообще по жизни сложности со всякими там спасибо и пожалуйста.
Губы разбитые, стекло стакана приятно их холодит, но пить больно; и как-то уже бесит, и хочется вспомнить все произошедшее толком - или не хочется?
- Если вдруг, - говорит Марк. - Если вдруг ты чего-то не помнишь. То это нормально, воспоминания вернутся быстро, травма же, ты отключился, все в порядке. Потерпи.
- Зашибись, - отвечает Себастиан. - Вот мне повезло, тебя я зато помню, - и на ассоциации с Марком вспоминает; ребенка из больницы, и, по цепочке - того, другого, с пристани, и дальше - вспоминает, как шел. И что сказал Крису, про “выкупил”, про зубы, и картинка складывается.
Ну нихуя себе, думает Себастиан, как все вышло.
- Да, - опять говорит он, - я везунчик. Однозначно.
Марк снова смотрит на него, - короткая непонятная улыбка, - и подтверждает:
- Да.

А Крис там дела решает, Марк ему сообщением в это время - проснулся, мол. И Крис думает - не сейчас, не сейчас; ему надо быть собранным, умнее и хитрее других, все почти кончилось, надо собраться, а он снова думает про отпечатки подошв на животе и пишет:
“Убедись, что не уйдет.”
И отключает телефон.
А Себастиану, как бы, не то что уйти, ему бы полежать - недельку, желательно, не просыпаясь. И чтобы дышалось как-то полегче, было бы неплохо. А Марк еще, в ответ на заданный ранее вопрос, методично перечислял - гематома тут, гематома там, здесь ребро сломано, жди, пока срастется. И организм буквально спасает, Себастиан засыпает - медленно, проваливается - и вспоминает касание к губам и щеке; думает - привиделось? А может, не привиделось? И засыпает окончательно.
Крис всех раскрыл, Себастиана спас, себя спас, приехал - Марку клинику не разгромил даже, странно как; приехал, наконец, а Себастиан спит, и Крис тупо пялится в монитор, в медкарту, не понимает нихрена толком, не соображает, но продолжает смотреть.
Сидит и смотрит, а потом Себастиан просыпается.

Хэппи энд, конечно. Очень, очень хэппи. Все хорошо.

@темы: графомания, ДНИЩЕ, дитя дьявола, Я НЕ ЗНАЮ КАК ЭТО ВЫШЛО, эванс

---

отлично. отлично. отлично как.

gossipgirlonline.ru/publ/1-1-0-144

- Ты когда-нибудь думал о музыкальной карьере, как твоя девушка Лейтон Мистер?

Себастиан: Я думаю, что остановлюсь на караоке. Я люблю караоке. Я думаю, что я участник группы Guns ’n’ Roses, родившийся не в то время. Я не знаю насчет музыки, но может быть я попробую себя в роли продюсера или буду писать песни, ведь это весело. Я бы хотел сам выбирать проекты, над которыми бы работал.

*

- Ты наслаждаешься своей славой?

Себастиан: Как сказал Аль Пачино: "Я не просил нажимать на курок, но это бизнес, который я сам выбрал". На самом деле, это в вашей голове всего лишь пять секунд. Потом вам требуется уйма энергии для воплощения разнообразных задач.

*

- Чем ты занимаешься, когда не работаешь?

Себастиан: Нью-Йорк- это удивительное место. Профессия актера достаточно спорная, ведь вам все время приходится работать. Вы можете дать себе расслабиться и пойти посмотреть фильм, но я всегда смотрю представление, что вдохновляет меня. Или, когда я ем, я наблюдаю за другими и их характерами. Работа потихоньку проползает в твою личную жизнь. Я слушаю музыку, гуляю по городу, открываю для себя новые ресторанчики. Ищу вдохновения.

*

- Если бы ты не был актером, то кем бы стал?

Себастиан: Думаю, что делал бы игрушки. Мне всегда нравился фильм Big, где главный герой работал на фабрике игрушек.

@темы: дитя дьявола

---

да, мы все это видели. да, я это уже постила тоже. да, мне все равно.

30.06.2014 в 22:17

Пишет  Шкав:

филиал тумблера тумблера тумблера



(с)

и видео для тех, кто не видел еще (как странно, где же вы были!). узрите же.

@темы: ДНИЩЕ, дитя дьявола

---

приехала, собиралась лечь спать, но вместо этого конечно продолжаю пить с подругой по скайпу, потому что ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ИЮНЯ, я считаю, это весомый повод. очень весомый. не знаю, как я буду дописывать кусок рпс в таком состоянии, но уж как-нибудь

а вообще, выходные! за выходные спасибо всем, кто был, вы прекрасные и чудесные, всех рада была видеть, познакомиться, все такое я скажу это один раз и больше не повторю - но даже марретьен!

---

и снова немножко взвыла.

27.06.2014 в 22:57

Пишет  Maira:

Да.
Еще до его "Not without you!"

archeralli:

_{a weak and tortured bucky making sure steve gets to safety first}

@темы: ДНИЩЕ, winter captain

---

нам ведь нечем заняться, дубль два.

23.06.2014 в 01:04

Пишет  венди лу:

а еще хочу флешмоб на 7 дней. если дадите мне персонажа, с которым я у вас ассоциируюсь, я неделю буду постить с ним картиночки. красивые.

и, если захотите, дам вам персонажа в ответ )))

от  нахохлившийся Баки и  eto-da: Баки

день 1

не знаю, входили ли в понятие "картиночки" гифки, но у меня входить будут, потому что вот.

день 2

день 3

пусть будет парной. и очень отражает, на самом деле хд

день 4

день 5

от  Джейн Паркер: Себастиан Стэн

день 1

по-моему, одно из моих типичных выражений лица да и вообще поза, руки, все.

день 2

день 3

день 4

день 5

от  Louise de la Valliere: Ти Джей Хэммонд

день 1

если я котик, то зачастую какой-то такой.

день 2

ох, ну.

день 3

день 4

день 5

от  TylerAsDurden: Хаул из "Ходячего замка"

день 1

самая внезапная и неожиданно очень объяснимая ассоциация. )) а вот с визуализацией нужной приходится покопаться.

день 2

день 3

день 4

день 5

от  dzianta: Джек Бенджамин

день 1

мне сказали, что ассоциация такая, потому что меня тоже хочется любить и кормить вкусным хдд а у меня, если уже ассоциации проводить, они совершенно другие. поэтому.

день 2

день 3

день 4

от  Ms. Potts: Мэри Морстен версии BBC

день 1

день 2

день 3

день 4

запись создана: 23.06.2014 в 01:58

@темы: ф-моб

---

бляяяя.
раз в жизни, сука РАЗ В ЖИЗНИ зашла в анонимный стэно-тред.
читаю значит.
постят люди гифки, где стэна и маки на коне спросили про смерть их персонажей. и стэн говорит про то, что солдат оторвал бы себе руку и забил бы ей себя до смерти, типа "stop the music in my head!", ха-ха, все посмеялись.
а аноны развивают тему.
музыка. а представьте, говорит кто-то, что в голове у зс после "озарения" не смолкает барабанная дробь.
БАРАБАННАЯ. ДРОБЬ. читаю я. и думаю - знакомое что-то. знакомое очень.
а другой анон отвечает ему (простите, если вы есть в моих пч, я не в курсе ) " ВЫ ДАЛИ МНЕ СТАРШНУЮ ИДЕЮ. Маста!Симм регенерировал в Баки."
бляяяяааааааа.
просто это ну. немножко больная тема у меня. с мастером. и с его барабанами в голове.
нет, нет, нет, я не думаю об этом!
что-то как-то плохо

@темы: ДНИЩЕ, winter captain