деанон номер три

[забавная]

тут все остальное в малых формах.

писалось по заявке - для появления арта и косплея, собственно; в процессе вышло очень даже увлекательно - пытаться увязать мувиверс и обрывки комикс-канона, сделать это достаточно достоверно и вообще подумать над подрастающей сиротой наташей романовой. было внезапно, было интересно.

faith, 576 слов. наташа-подросток. сюда же на 2 левеле есть арт и косплей.

Она ничем не отличается от остальных подростков, гуляющих в жаркий июльский день на Мамаевом кургане, обычная девчонка: джинсы, майка, рыжие волосы рассыпаны по плечам; она легко могла бы принадлежать к одной из тех небольших компаний, где ребята угощают друг друга мороженым, отстаивают очередь в Зал воинской славы, улыбаются друг другу, хохочут, целуются.
Она сидит на бордюре, за спиной – Родина-мать, и больше всего на свете Наташе Романовой хочется сбежать отсюда подальше.
Она знает – за ней следят.

Вчера Россия и Китай подписали многолетний договор о сотрудничестве, завтра с благотворительным концертом в Москве выступает Пласидо Доминго, еще сегодня утром Наташа вытаскивала документы из чьей-то пустой квартиры в этом почти незнакомом городе; а уже после полудня – ничего особенного, один из тех редких дней, о которых говорят «выходной». Наташа, конечно, не согласна; вот у того парня, что обеспокоенно и громко, размахивая руками, рассуждает о поступлении в МГУ, или у девушки, на ходу уткнувшейся в тетрадь, – у них, школьников и студентов, бывают выходные или даже каникулы.
У Наташи Романовой вот уже десять лет расписание совершенно иное.
За ней наблюдают всегда, даже когда отпускают «погулять», прямо как сейчас; не дают забыть о том, что возлагают надежды, что обучают и тренируют не просто так.
Не для того, чтобы Наташа в один из выходных сбежала и не вернулась.
А с другой стороны – куда ей бежать? Об этом думать легко и иногда даже приятно, но дальше пустых размышлений дело все равно не зайдет; когда побег – в пустоту, он оборачивается провалом, этому Наташу тоже учили, и если уж уходить, то к кому-то.
А у нее – никого.

Это мог быть любой другой город, в Волгограде Наташа почти случайно; все вокруг кажется абсолютно, невозможно чужим. Она смутно помнит прогулки по тихим улицам, теплые руки матери и строгий голос отца; смутно помнит пожар и крики, и старинного друга семьи, казавшегося надежным и добрым, а потом передавшего ее, совсем еще ребенка, в руки КГБ, как очередной перспективный проект какого-нибудь министерства.
Гораздо лучше Наташа помнит, как ей говорили, что учиться будет интересно и весело, что все слова учителей очень важны и что она, Наташа Романова, растет, чтобы стать частью чего-то значительного; гораздо лучше она помнит бесконечные тренировки, и первые задания, и уколы, о назначении которых не имела ни малейшего представления.
Она знает, что завтра, пока очередная парочка беззаботных выпускников будет увлеченно целоваться где-нибудь на набережной, ей дадут новое особенно важное поручение; и она даже верит, когда в Службе внешней разведки считают, что Наташе уже полгода как шестнадцать, а значит, она способна мыслить разумно, готова к чему-то серьезному, не побоится действовать, пусть даже и под присмотром, но все-таки – сама.
Верить в это проще всего, потому что больше – не во что.

Наташа Романова осматривает местных и приезжих, бесцельных гуляк, по привычке – цепко и внимательно, это одно из тех домашних заданий, выполнять которые приходится всю жизнь; Наташа Романова притворяется такой же, как все, собирая волосы в хвост в поисках спасения от жары, аккуратно открывая банку лимонада, слегка улыбаясь при взгляде на молодую мать и ее смеющегося ребенка. У нее самой от матери – только цвет волос, а от детства – воспоминания об истлевшем в огне игрушечном медвежонке с глазами-пуговицами, и любой выходной дает время воспоминаниям вернуться; Наташа, как и всегда, просто хочет, чтобы этот день побыстрее закончился, чтобы можно было поскорее уехать.
Завтра начнется подготовка в группу защиты для какого-то видного политика, и тогда все ненужные мысли снова уйдут, а смутные желания покажутся нелепой, ненужной прихотью.
Все, что ей говорят, будет единственной истиной.

И сегодня – как, впрочем, и в любой другой день – Наташа Романова никуда не бежит.

мой любимый перевод просто не собиралась совершенно ничего переводить. на фб или нет, неважно. но мимо драббла не смогла пройти.

место, чтобы залечь на дно, 575 слов, перевод. сэм уилсон и мстители

Очевидно, поиски Зимнего солдата означают переезд в Нью-Йорк; и нет, черт возьми, Сэм Уилсон не будет жить в Бруклине.
– Нет, чувак, – втолковывал он. – Я, конечно, люблю тебя, но нет, черт возьми. Или Гарлем, или я не согласен.
Стив этого не понял, но какая уж разница. Он хотел отдать Сэму свой этаж в ужасной башне Старка, но, опять-таки, – нет.
– Я знаю людей в Гарлеме, – продолжал объяснять он.
Сэм должен был знать, что это предложение для Стива не имеет смысла, но по крайней мере для него самого этот аргумент был убедительным. В конце концов, для Стива все дело действительно было в Бруклине, а Сэм собирался жить там, где он знал хоть кого-то.
Так он вернулся в Гарлем.

***

В три часа утра в четверг раздался звонок в дверь.
– Если вы пришли, чтобы убить меня, возвращайтесь хотя бы часов через пять, – сообщил Сэм в домофон незваным гостям.
– Прости, Сэм, – послышался голос Наташи. – Нам нужно место, чтобы залечь на дно.
Да к черту все. Он впустил ее.
В этот раз с ней был другой мускулистый светловолосый супергерой. Он представился Клинтом и пожал Сэму руку, затем поморщился и встряхнул кистью, которая, как мог теперь заметить Сэм, была явно нездорового цвета.
Наташа пожала плечами:
– Ты бы видел того парня.
– Тех парней, – поправил Клинт. – Их было много. По крайней мере двадцать.
Сэм поднял бровь.
– Пятьдесят, – продолжил Клинт. – Возможно, пятьдесят.
Да к черту все, мысленно повторил Сэм.
– Я оставил свой выпрямитель для волос в Вашингтоне, – сказал он Наташе. – Он все равно волосы портит.
– Я тебя умоляю, – она усмехнулась. – Прямые волосы – это прошлый век.

***

Два месяца спустя Клинт появился вместе с Брюсом Беннером. Многие в Гарлеме знали, кто такой Брюс Беннер.
Сэм включил диск Энии, который, как он всегда объяснял, был у него только потому, что бывшая забыла его в квартире Сэма. (Это было ложью).
Клинт бросил на него взгляд.
– Слушайте, весь Гарлем благодарен огромному зеленому чуваку, который остановил другого огромного чувака, похожего на динозавра, и все такое, – сказал Сэм. – Но, если что, он не может разваливать мою квартиру. У меня нет денег, чтобы потом отстраивать здесь все с нуля.
Брюс выглядел… не зеленым в плохом смысле, но зеленым как от морской болезни. От похмелья или чего-то еще. Голова у него постоянно свешивалась вниз, и Клинт фактически удерживал его в вертикальном положении.

***

Брюс Беннер появился еще спустя двое суток, днем, в компании Тони Старка. Тони высмеял коллекцию дисков Сэма. Брюс починил протекавший душ.
Ладно, подумал Сэм, о'кей, вот так теперь выглядит моя жизнь.
Тони пришлось помочь с душем. В итоге они с Брюсом промокли насквозь и покинули квартиру в чистой одежде для бега Сэма.

***

Стив приехал с Зимним солдатом – «это Баки» – посреди ночи через пару недель. Сэм позаботился, чтобы в квартире были аптечки и печенье.
Примерно через час после их появления прибыли Наташа и Тор. Еще через десять минут – Клинт и Тони. Потом – Брюс.
– Всем достанется печенье и пиво, – объявил Сэм, как только открыл Брюсу дверь. – Это все, что у меня есть.
Зимний солдат – Баки – выглядел таким чертовски ошеломленным, что Сэм сделал ему в микроволновке попкорн, только чтобы заглушить внезапную потребность «накормить этого мальчика». Определенно, это было чем-то, что он унаследовал от матери. Она всегда кормила людей, которые выглядели как Зимний Cолдат.
Да. Вот такой была теперь его жизнь.
Супергерои, устраивающие вечеринку с ночевкой в его гостиной.

тоже перевод. это просто красивый, хороший, образный текст.

то, как ты выглядишь, 891 слово, перевод. стив/пегги, наташа, тони, упоминаются баки и говард

иногда

На клочке коричневой плотной бумаги – набросок женщины, высокой тонкой блондинки. Линии нетвердые, но шея прорисована правильно, как и элегантный изгиб руки, там, где она упирается в ключицу.
Стиву девять, и ему только что удался эскиз самой красивой леди (он еще слишком мал, чтобы понабраться слов вроде «дамочка» или «девка») на всем белом свете.
Первой любовью каждого мальчика должна быть его мать.

когда мне ужасно плохо

На открытке со Знаком Голливуда – карикатура на темноволосого солдата в форме и фуражке слегка набекрень. Он смотрит завистливо, с отвисшей челюстью на стайку красивых восхищенных девушек, собравшихся вокруг Капитана Америка, наряженного в костюм силача, парня со слишком идеальной улыбкой. Аккуратная надпись гласит: «Последний пригодный человек в Нью-Йорке выступает с гастролями».
Стив посылает Баки открытки с каждой остановки своего тура. Ему бы хотелось написать о том, в какую сюрреалистичную показуху превратилась теперь его жизнь, но, кажется, слова никак не складываются, так что вместо этого Стив просто отправляет остроумные каракули. Он так и не может собраться с духом, чтобы пригласить куда-нибудь хоть одну девушку из подтанцовки.
Баки не пишет в ответ; ничего страшного, у Стива ведь нет постоянного адреса. Кроме того, скорее всего, он просто занят. Не то чтобы они там в игрушки играли.

когда мир холоден

На внутренней стороне картонной папки – изобретатель стоит перед сложным на вид механизмом скрестив руки, поднятые плечи обтянуты рубашкой. Смелые, уверенные мазки – резкость, четкость, лихая ухмылка, никаких даже намеков на уязвимость.
Спустя десятилетия на полях отчета – другой изобретатель в точно такой же позе.
(От внимания Стива не ускользнуло, что он единственный из Мстителей, кто действительно получает документы на настоящей бумаге).
Тони, поймав его пристальный взгляд, говорит:
– Сделай фотографию, так надежнее.
– Эта шутка устарела, еще когда я был ребенком, – парирует Стив.
Невероятно, но они улыбаются друг другу.

я чувствую свет

В блокноте, который он хранит на кухонном столе, – танцовщица в изящной балетной позе с большим охотничьим ножом.
Оказывается, Наташа хранит бутылку водки в морозильнике.
В морозильнике каждого.
Стив бы не поверил, что водка есть и у него, если бы не увидел своими глазами, как Наташа вытаскивает эту бутылку с таким видом, словно чувствует себя как дома. Бутылка покрыта инеем, значит хранилась там уже какое-то время.
Стив никогда раньше не приглашал Наташу на кухню.
– Водка очень полезна, – как ни в чем не бывало рассказывает она, побрызгав прозрачной жидкостью на бумажное полотенце. – Даже если ты ее не пьешь, – она стирает пятна засохшей крови с его формы; звезда теперь кажется чище, чем когда-либо, блестящее серебро на синем фоне.
– Ловко, – задумчиво говорит Стив. Он немного вздрагивает, когда Наташа прикладывает чистую часть полотенца к углу его разбитого рта.
– Вот так в России и чистят балетные костюмы.
– Ты была танцовщицей, – Стив вспоминает, что читал упоминание об этом в ее деле.
– Нет, – ее губы изгибаются в легкой улыбке. – Но я должна была быть.
Каждый раз, когда Стив думает, будто знает что-то о Наташе, оказывается, что он ошибается.

(просто подумав о тебе)

В армейском блокноте – грубый, нечеткий набросок женщины в форме, сидящей на столе, ноги скромно скрещены в лодыжках. У нее темные волосы и длинные ловкие пальцы. Ее лицо было стерто уже несколько раз.
– Ты снова пошевелилась.
– Нет.
– Да.
– Смешно. Ничего подобного.
– Пегги! – в отчаянии восклицает он.
Она наклоняется вперед, всматриваясь в линии на бумаге:
– Боже мой, – говорит она. – Так не пойдет. Ты нарисовал меня без лица.
– Я знаю, это безнадежно.
– Мое лицо? – сухо спрашивает она.
– Нет!
Она смеется – это редкость, смех мимолетный.
– Придется вносить еще один сеанс позирования в расписание.
Стив хотел бы быть достаточно быстрым, чтобы успеть зарисовать эти ямочки, появившиеся вместе с улыбкой.
– Как насчет фотографии, с которой я мог бы работать? – спрашивает Стив, прежде чем застенчивость смогла бы взять над ним верх. То, что он вообще набрался наглости, чтобы предложить нарисовать Пегги, само по себе удивительно.
Пегги, потянувшись через стол, берет в руки запечатанный конверт, аккуратно вскрывает его ногтем.
– Я собиралась послать это своей сестре, – она разворачивает недавний выпуск Дейли Телеграф со статьей о женщинах в армии; придавливает книгой, чтобы убрать складки.
– Ты не должна…
– Все в порядке, – она отмахивается от возражений; кончики пальцев запачканы газетной бумагой, завитки и спирали на них появляются как по волшебству. – Где-то должна быть еще одна копия.
Стив не знает, как объяснить, что эта фотография будет бесполезной; выражение лица Пегги на резком черно-белом изображении слишком серьезное, почти отталкивающее. Он не агента Картер хочет нарисовать.
Надежно закрепив вырезку между страницами своего блокнота, Стив уверяет Пегги:
– Я верну фото, как только закончу рисунок, обещаю.
– Ты мог бы оставить снимок себе, – говорит она. – Уверена, ты сможешь найти ему применение.
Он может.

нужен был гет. написался гет. давно хотела бакинат, когда-нибудь после вторых авенджеров или третьего кэпа, если еще к тому времени буду писать, я бы попробовала развить мувиверсный бакинат во что-то масштабное. а пока что это потрахушки хд

семнадцать минут, 763 слова. баки/наташа, пост!зс

– Это твоя стихия, Романова, – замечает Баки, перехватывая у быстроногого официанта в черном жилете два бокала шампанского, передает один Наташе, – не моя.
Наташа улыбается одними губами, едва смачивает их алкоголем, стреляет глазами по сторонам; вокруг – бесконечная мешанина богатства, воплощение которого в двадцать первом веке не слишком-то отличается от двадцатого. Дорогие костюмы, длинные облегающие наряды, бриллианты в ушах прекрасных дам, ненавязчивая музыка от специально нанятого небольшого оркестра. Наташа среди всего этого выглядит неожиданно своей: невозможно длинные ноги на каблуках, черное платье, уложенные рыжие волосы, расшитая серебряными нитями маска прикрывает глаза; никто бы не смог заподозрить в ней специального агента.
Никто и не может.
– Вся эта мишура, – продолжает Баки, приобнимая Наташу за талию; медленно, аккуратно уводит в сторону, высматривая охранников – четверо в толпе, двое у главного входа, еще шестеро рассредоточены по коридорам. – Никак не привыкну.
– Привыкай, солдат, – они выходят из зала, оставляя мерно шумящий народ позади; Баки преувеличенно галантно, откровенно дурачась, распахивает перед Наташей дверь в одну из гостиных, подмигнув охраннику, проходящему мимо. – Иногда винтовка и нож – слишком топорная работа.
– Твоя правда, Романова, – насмешливый голос Старка в наушнике заглушает хлопок двери. – Еще семнадцать минут, если верить Уилсону, – Баки, быстро обежав взглядом помещение, резко, всем телом прижимает Наташу к стене; времени у них мало, хочется многого. – Через пятнадцать начну отвлекать господ хозяев.
– Понял, – усмехается Баки, нажатием кнопки на электронных часах отключая микрофон.
Хочется многого – забрать наконец нужные Фьюри документы, свалить отсюда побыстрее; хочется Наташу – до дрожи, до боли, иногда Баки думает, что вся его хваленая выдержка, приобретенная, въевшаяся с годами, – не более чем насмешка, пшик, когда дело доходит до женщин. Их много, все они хороши, Баки вспоминает это теперь.
Наташа помогает ему вспомнить; быстро, нетерпеливо лезет пальцами под рубашку, выдергивая ее из-за пояса, прикрывает глаза, когда Баки рывком задирает на ней платье, стонет, когда он лапает ее за задницу. Целует его – сама, первая, всегда первая, каждый раз как заново, Баки почти рычит, кусая ее губы, оттягивая нижнюю, пока Наташа возится с его ремнем, молнией, спускает брюки вместе с бельем; Баки рвет ее белье на ней – сорвав перчатку, опускает левую руку, не церемонясь, не спрашивая, Наташа хрипло хохочет ему в рот:
– Купишь мне новые.
– Еще чего, Романова, – ухмыляется, вводя сразу два; этими пальцами, предупреждал он не раз, можно убить. Внутренности разорвать на хуй, и ты просто сумасшедшая, если не понимаешь этого.
Наташа понимает, ее спокойная уверенность слишком заразительна, и ей больше не нужно просить самой; Баки двигает пальцами, даже не стараясь быть осторожным – получается само, – сгибает, вводит третий, Наташа откидывает голову, обнажая шею, закусывает губу, чтобы не стонать, сейчас нельзя, шипит только:
– Время.
Баки не спорит, он помнит, Наташа забрасывает ногу вверх, обвивая его талию, он поддерживает ее под коленом, левой рукой упирается в стену у ее головы, входит, забывая опять о резинке; мелькает дурацкая мысль – Уилсон вечно ржет, представляя, какие у Романовой были бы дети.
На хрен.
Двигается резкими толчками, губами уткнувшись в шею Романовой, покрывая ее быстрыми поцелуями, укусами, не глядя, куда придется; Наташа рвано дышит, цепляясь за его плечи, подаваясь навстречу, стоны – низкие, негромкие – пропадают на выдохе. Она вскидывается, и Баки опускает голову ниже, языком ведет по ключицам к груди, облизывает сосок – у платья слишком удачное декольте, – прежде чем подняться к шее снова, заглушить рвущийся наружу возглас; Наташа стонет опять, не сдержавшись, и он увеличивает темп – так, что удерживаются они на месте разве что чудом, а стена под напрягшейся левой ладонью начинает идти еле заметными, мелкими трещинами. Плевать и на это тоже – длинные ногти впиваются Баки в затылок, Наташа жмется губами к его виску, размазывая яркую помаду; Баки перехватывает ее поудобнее, поддерживая за бедра, вынуждая закинуть ногу выше, ухмыляется; Наташа распахивает глаза шире, и он отрывает от стены руку, зажимает Романовой рот, лишние меры предосторожности засели в голове, чистый автоматизм: Баки уносит самого, перед глазами темнеет, он сдерживается, только зубами впиваясь в плечо, не прикрытое тонким рукавом, но не хватало им сейчас зрителей.

– Животное, – фыркает Наташа тридцатью секундами позже, подбирая слетевшую туфлю; одергивает платье, комкает в руках порванное белье, подходит вплотную, засовывая его Баки в карман брюк; он ловит Наташу за руку, прижимая к себе. – Никакого уважения к женщинам, Барнс.
– Я очень уважителен, – возражает Баки, прикусывая ее мочку уха; сдвигает собственную маску со лба на глаза, жмет на часах кнопку. – Может, несдержан. Так говорят.
– Сто восемьдесят секунд, – отрывисто сообщает Сэм, – и в западном коридоре будет чисто. У вас не больше четырех минут, – голос его сбивается на полузадушенный хохот. – О, кстати, Наташа, к твоему сведению. Ты не выключила микрофон.
Наташа усмехается, отстраняется, деловито поправляя на Баки рубашку, заново завязывает галстук; пальцы ее замирают у шеи, губы – у подбородка.
– Я знаю, Сэм. Мог бы и не подслушивать.
– Гребаный извращенец, – комментирует Баки, взглядом указывая на дверь.
Шестьдесят секунд.

и третий перевод. очень странный текст. и снова не смогла пройти мимо, стив милейший вуайерист на планете.

единственная настоящая слабость, 384 слова, перевод. баки/наташа, стив

Там не на что смотреть: голая, порозовевшая от прикосновений кожа, изгибы тел, мускулов, случайно показавшееся лицо, или рука, или нога, или пальцы в волосах, – и он действительно не должен смотреть. Совсем не должен. Не должен стоять здесь, уставившись из полумрака общей ванной через щель слегка приоткрытой двери на своих друзей.
Но звуки тяжелого дыхания, периодической ругани, ворчания, стонов, шлепков, ударов рукой о стену – страсти, которая просачивается из соседней комнаты, – ошеломили его.
Там не на что смотреть, но ему и не обязательно видеть все. Стив считает, что частей тела и звуков более чем достаточно. Гораздо лучше, чем те картинки из интернета, которые Тони пытался показывать Стиву, чтобы «вылечить» его девственность. И настолько же душераздирающе, как то, что он прячет звуки собственного дыхания под воротником футболки, плотно зажатым в зубах.
Он знает, что не должен быть здесь. Смотреть с лихорадочным вниманием и мокрыми, пунцовыми от вины щеками, пока обе руки – его и ее – двигаются с тем же ритмом и страстью, что и тела в комнате. Он не знает, когда успел сползти на пол, когда в комнате стало слишком жарко, и ему пришлось приспустить штаны, сомкнуть пальцы на своем члене – на необходимости, желании, вожделении – и сжать.
Он не должен этого делать. Только не это. Только не здесь.
Но осознание этого не помогает, и Стив скользит пальцами дальше, дразня напряженные мышцы. Обе руки – его и ее – тесно сжимают кулак и скользят-трогают-поддразнивают, пока не оказываются скользкими от недель разочарования и целой жизни стыда.
Стыд и вина заставляют его сидеть на полу ванной; светлые, влажные от пота волосы прилипли к лицу, футболка с тем самым щитом вздернута вверх, штаны болтаются низко, спущенные с бедер. Так тихо. Так осторожно. Так отчаянно. Так необходимо. Смотреть на них. Кончать вместе с ними.
Беззвучно. Задыхаясь. Лицо и живот – влажные от следов его любви – блестят в свете, что пробивается через кусочек пространства между ними и Стивом. На мгновение он чувствует себя освобожденным от безумия, что сам взращивал внутри себя.
А потом свет погасает, и он снова остается один.

@темы: графомания, winter captain