БЛЯТЬ, ДАЙТЕ УЖЕ СИГАРЕТУ.
на заявку: "Баки/Стив. Постмуви. Баки ретируется из штатов и едет в Лондон. Где его и находит Стив. Много описаний города и старинных улочек на фоне заново рождающихся отношений. Рейтинг любой, не ангст желательно."
не смогла удержаться в тоске по лондону, ну да. закончено наконец-то. 6100 слов.
Черт знает, почему именно Лондон.Черт знает, почему именно Лондон.
Он ведь здесь даже ни разу не был; Зимний Солдат - был, в начале восьмидесятых, а он - нет.
Хотя, если не врать себе, город не имел большого значения; в первые недели он пытался свыкнуться с миром, который атаковал со всех сторон громкими звуками, странными взглядами случайных прохожих, слишком высокими небоскребами и полным, абсолютным равнодушием. Не так уж много времени потребовалось, чтобы подстроиться, - вышло так же легко, как когда-то у Баки Барнса выходило делать что-то наперекор; то ли война его научила хвататься за любые возможности и не жаловаться, то ли что-то из детства, а может, это был Зимний Солдат, рациональный, точный и четкий. Но, так или иначе - оказалось несложно найти себе одежду, выдавать не две-три короткие фразы, а десять, разобраться с деньгами; Массачусетс, Нью-Джерси, Висконсин, Айова, Минессота, - они встречали его равнодушно, и это было хорошо.
Он называл себя Джоном Доу, потому что однажды это имя дала ему продавщица в магазине, где он таскал коробки неделю или две.
- Как тебя зовут-то? - спросила она тогда, и он честно ответил, что понятия не имеет; похоже, в этом мире такие вещи никого не удивляют, потому что женщина только махнула рукой, посмотрела сочувственно:
- Ну, будешь Джоном.
Джон Доу легко заводил знакомых, людей того рода, с которыми мало кто хочет знаться; может, дело было во взгляде исподлобья, или в молчаливости, или в протезе, который бессмысленно было скрывать. Руку он чинил сам, - попытался, по крайней мере, почти не задумываясь над тем, что делает, на автомате, и вышло не так уж плохо, хотя былой силы и не имелось; пусть так, у него хотя бы были обе руки.
Просто одна - неживая.
Знакомые Джона Доу громко матерились, курили дурно пахнущие самокрутки и носили за поясом пистолеты; ему было все равно, никакой разницы, пока эти люди олицетворяли реальные возможности Джона, помогали ему в очередной раз сбежать в другой город или штат. Воспоминания возвращались разрозненными, неровными скачками, и Джон не обманывается, понимает, что его тянет обратно в Вашингтон, туда, где был разрушенный авианосец, и немногословные механики, и неприятный человек с просторной квартирой, и тот парень, что звал его Баки.
Какой еще, к черту, Баки.
Он не хочет в Вашингтон.
В Бисмарке Джона Доу пытаются ограбить средь бела дня, прямо у здания Капитолия; через день неудачливый вор, сияя свежими кровоподтеками под глазом и на шее, добывает ему документы; Джона Доу, угрюмого человека с металлической рукой, неровно остриженными волосами, мрачным взглядом и сильным ударом, боятся - и он все еще не имеет ничего против.
В документах он просит указать имя "Джеймс Барнс".
Может быть, он, хоть и продолжает бежать, хочет, чтобы однажды его нашли.
Может быть, ему просто нужна передышка.
Так или иначе, он вспоминает это имя - Джеймс - и не собирается его лишаться; это кажется важным.
Естественно, его находят.
***
Стив понятия не имеет, почему Лондон.
Может, потому, что это не тот выбор, которого можно было ожидать.
В Лондоне красиво, и взгляд Стива машинально цепляется за детали; он стоит на мосту, и перед ним, совсем, кажется, близко, возвышается Биг Бен, - здание Парламента залито солнечными лучами, на небе, несмотря на любые стереотипы, ни облачка, и во всем этом настолько мало Нью-Йорка, что Стив в самом деле отдыхает душой.
Пожалуй, он даже рад.
Рад глазеть по сторонам, как впервые отправившийся на экскурсию школьник; рад идти пешком без нужды постоянно ускорять шаг, - Стиву хотелось бы торопиться, но он знает, что, если Баки сумел добраться до Лондона, значит, по крайней мере, он жив и наверняка может позаботиться о себе сам, - значит, за Баки не надо бежать.
А еще Стиву страшно.
Это малодушие, и Стиву стыдно, вот только он понятия не имеет, какой будет их встреча, что теперь происходит с Баки; он только не сомневается, что встреча состоится, - Стив уже несколько месяцев не мог найти Баки в Штатах, а теперь, зная хоть что-то о его местоположении, не отступится, пока не добьется своего.
Ему просто нужно увидеть Баки, пусть даже тот бежит, заставляя Стива чувствовать себя неудачливым охотником в погоне за слишком смышленой дичью.
Просто посмотреть на него и убедиться, что он в порядке.
Стив прекрасно знает, что поиски могут затянуться; он не знает адреса, зато имеется предположительное место работы - какой-то паб на улице Стрэнд, берущей начало от Трафальгарской площади, - паб, надо же.
Стив не знал, чего ожидать, но точно не этого.
Впрочем, не все ли равно, главное, что есть информация, и есть - Баки, где-то здесь есть Баки, совсем рядом, буквально рукой подать; на площади Стив опускается на ступеньки, всего на минуту - осмотреться. Выходной, вокруг полно людей, у колонны Нельсона важно вышагивает парочка голубей; несмотря на шум автомобилей и гул голосов, Стиву вдруг кажется, что он понимает, почему Баки выбрал именно это место.
А потом он чувствует на себе чужой взгляд.
Это похоже на предсказуемый фильм, из тех, что Стив год назад ради самообразования отсмотрел пачками; и он знает, что так не бывает в жизни, просто - быть такого не может, Стив в большом городе, местное население исчисляется далеко не тысячами, и какова вероятность случайно встретить того, кого так долго искал?
Несмотря на все это, Стив не сомневается, кого увидит, оборачиваясь через плечо.
На две ступеньки выше, замерев с не зажженной сигаретой в зубах, сидит Баки.
Вот в этот момент, думает Стив, должна заиграть какая-нибудь музыка из автомата, или вывернет из-за угла оркестр с трубачами, или все вокруг подскочат с мест и запоют что-то радостное.
Грянет гром, и в памятник Нельсону ударит молния. Подует резкий, холодный восточный ветер. Хихикающая парочка на ближайшей лавке пораженно замолчит.
Стив смотрит на Баки и думает о какой-то чуши; наверное, так его мозг пытается пережить шок, потому что одно дело - желать чего-то, и совсем другое - вдруг получить, вот так, прямо в руки.
- Баки, - говорит он, разворачиваясь всем корпусом и надеясь только, что в этот раз ответ будет отличаться.
- Джеймс, - поправляет вдруг Баки, и это вызывает миллиард новых вопросов. - Меня зовут Джеймс.
Он и выглядит, в общем, соответственно имени; несмотря на некоторую потрепанность и бионическую руку, едва прикрытую закатанным до локтя рукавом рубашки, у него привычная короткая стрижка, привычная идеальная осанка, и это - тот самый Джеймс Барнс, любимчик учителей, первый парень на районе, молодой повеса; Стив видит все это за слоями угрюмости, задумчивости, безразличия, непонятно в чью сторону направленной насмешки.
По крайней мере, Стив почему-то уверен во всем этом; он думает, разница в том, что раньше Джеймс Барнс легко открывался миру, а теперь наверняка лишился этого умения.
Может, он и ошибается, а в голову просто лезет всякий бред; слова Баки, однако, становятся лишь подтверждением.
- Друзья называют тебя Баки, - кидает Стив на пробу, совершенно не представляя, как выстроить этот разговор.
- Может, и так, - он легко пожимает плечами, все-таки закуривает, не обращая внимания на недовольный взгляд какой-то женщины. - Только у меня нет друзей.
Это ничего, думает Стив, это не так уж страшно; по крайней мере, Баки не убегает и не пытается его убить.
- Ты помнишь меня? - он будто кидается в омут с головой, невероятно боясь при этом услышать ответ.
- Ага, - секундное облегчение накрывает Стива целиком, но Баки продолжает, - без понятия, как тебя зовут. Ты тот парень, на которого у меня рука не поднимается.
Стиву хочется думать, что все это - очень неплохо для начала, потому что плана у него нет.
***
Джеймс действительно не помнит имени; у него в голове - размытые образы этого человека, тот почему-то на две головы ниже и выглядит хилым, почти больным, - и есть недавние воспоминания о перестрелке на мосту, о драке на авианосце, о собственных ощущениях. Ощущения - вот что гораздо ярче ошметков памяти; Джеймс четко, безоговорочно уверен, что вот этого парня он не сможет убить никогда.
Да что там, даже пальцем коснуться.
Иметь какой-то злой умысел.
Ничего.
Было бы, конечно, замечательно узнать, почему.
- Хорошо, - тем временем вздыхает знакомый незнакомец, обыденным жестом протягивает руку. - Меня зовут Стив Роджерс.
- Джеймс Барнс, - неопределенно хмыкнув, он отвечает на рукопожатие, быстро, не задерживая чужую ладонь дольше нужного; вот уже которую неделю лишних прикосновений он старается избегать. - Но, видимо, ты и так в курсе, - выражение лица у Стива Роджерса совершенно неописуемое, глаза затуманиваются, будто он внезапно вспомнил что-то важное и на пару секунд накрепко застрял в прошлом.
Джеймс даже немного завидует; собственное прошлое кажется ему не таким уж радужным, и не то чтобы он мог больше, чем по наитию выдернуть из обрывков воспоминаний что-то конкретное.
- У меня смена через полчаса, - сообщает он больше из вежливости, поднимаясь на ноги, - мне пора.
- Я могу пройтись с тобой? - слышит Джеймс такой же вежливый вопрос, из которого следует еще один новый вывод.
Вот так взять и отказать этому человеку он тоже не может.
- Кто тебе запретит, - ухмыляется Джеймс, сунув руки в карманы и, снова зажав в зубах сигарету, продолжает несколько неразборчиво. - Пойдем тогда.
Со всеми этими непонятными чувствами Джеймс снова чувствует себя в ловушке, - словно, как раньше, выполняет приказ, не задавая вопросов; только теперь он понятия не имеет, чей.
Хотелось бы думать, что в кои-то веки все это - его собственный выбор.
Или, по меньшей мере, когда-то был.
Впереди - церкви святой Марии и святого Клемента; Джеймс мало что об этом знает, но за три недели жизни в Лондоне даже не подумал о том, чтобы зайти туда, и отчего-то ему кажется, что он просто не заслужил. А если не заходить, то и смотреть, по его мнению, особенно не на что; Стив же, напротив, глазеет по сторонам восторженно, - Джеймс наблюдает краем глаза по очередной старой привычке, видит, как Роджерс задерживает взгляд на самых обычных вещах вроде проехавшего мимо красного автобуса или ярких часов на здании Королевского суда. Стив выглядит точно как впервые попавший в Англию турист, типичный американец, не хватает только фотоаппарата на шее и бейсболки с крупной надписью "Лондон", - Джеймс подмечает это почти снисходительно; сам он чувствует себя здесь совершенно своим, как и в любом другом месте, где успел побывать.
И, в то же время, настолько же чужим.
Как будто каждый город - не более, чем временное пристанище, пусть и весьма подходящее, а свой дом Джеймс еще не нашел.
- Тебе нравится здесь? - спрашивает вдруг Стив, и это, наверное, хорошо, потому что Джеймс не очень-то представляет, о чем с ним говорить.
- В Лондоне? Ну да, неплохо.
- Люди хорошие? - продолжает Стив, и Джеймс неопределенно дергает плечом:
- Люди везде одинаковые.
Почему-то ему кажется, что Стиву не понравился этот ответ.
Паб затесался в одном из невысоких домов у самого Сити; за пятнадцать минут прогулки медленным шагом они не сказали друг другу почти ничего, и Джеймсу не хочется прощаться прямо сейчас. Он понимает, что у Стива Роджерса, наверное, есть к нему вопросы; он понимает также, что мог бы задать пару-тройку и сам, но ему нужна хоть какая-то передышка от этого странного визита из ниоткуда.
Пусть даже на один вечер.
Стив, кажется, это чувствует, - переминается с пятки на носок, когда Джеймс тянет на себя тяжелую дверь:
- Я приду завтра? - в его взгляде столько чистой, незамутненной, какой-то детской надежды, что Джеймсу становится смешно:
- Я работаю с пяти, - кивает он и, прежде чем скрыться в полумраке паба, быстро отвечает на незаданный, но вполне очевидный вопрос. - И да, я правда буду здесь.
Убегать, думает Джеймс, все-таки уже поздно.
***
Стив бредет, куда глаза глядят, до тех пор, пока город не погружается в темноту.
У него даже нет с собой вещей; он вылетал без плана, без четко продуманных действий, - впервые за долгое время у Стива Роджерса была только цель.
Это вызывает что-то, похожее на ностальгию.
Гостиница - первая попавшаяся; всего двенадцать номеров на двух этажах неподалеку от Чаринг-Кросс. Наверное, это центр, хотя Стив совсем не уверен; он не хочет открывать карту, не хочет планировать - самое главное в этом городе он уже нашел, а остальное приложится.
Горничная, торопливо стелившая чистое белье, представилась Наташей, вызывая улыбку; где сейчас Романофф, Стив понятия не имел. Эта Наташа тоже была рыжей и фигуристой, только английский - ломаный совсем, исковерканный странным произношением, и почему-то в этом было свое очарование.
Стив проспал всю ночь, как убитый.
Наутро он первым делом отыскал гипермаркет, всего в десяти минутах от гостиницы; помимо горничной Наташи, Стив нашел и местный прототип Фьюри, - у негра за кассой на глазу тоже была повязка, лихая, пиратская, - но, в отличие от Ника, этот человек улыбался просто и добродушно; кто знает, что случилось с ним в прошлом, но теперь он явно не ждал от жизни подвоха.
Стив, напротив, успел снова погрузиться в сомнения; что, если Баки все-таки сбежит, как бежал раньше?
Что, если в пабе вечером его не окажется?
"Что, если" - слишком много для одного хорошего утра, а пробежка отлично прочищала мозги.
Стив бежит мимо орла, памятника пилотам морской авиации; бежит по Вестминистерскому мосту, навстречу - люди, одетые совсем просто, гораздо проще, чем даже в Америке, словно им все равно, что надевать. Стив помнит, как Баки травил байки в далеком детстве, - мол, в этой Англии прохожие одеты в мешки с прорезями, потому что какой смысл наряжаться, если пять минут назад шел дождь, а еще через пять - начнется снова.
Стив спускается по ступенькам, бежит по набережной; по правую руку - Аквариум, это он знает, а дальше - колесо обозрения, гигантское, отчего-то манящее, притягивающее взгляд. Поначалу Стиву кажется, что Лондонский Глаз не вписывается в панораму, неожиданно современный, грузный, уродливый, - а потом понимает вдруг, что привык очень быстро; если убрать колесо из пейзажа, останется ощущение, что чего-то не хватает.
Стив возвращается тем же путем, стараясь не бежать слишком быстро, не привлекать слишком много внимания; чтобы отвлечься, замедлиться, он упирается взглядом в Биг Бен, одинаково внушительный в любое время суток. Стиву хочется зарисовать его, - вообще хочется нарисовать все здесь, любой предмет или здание, на которых отдыхает взгляд; он обещает себе, что обязательно так и сделает.
Только сначала разберется с Баки.
Вечером плана все еще нет, одна голая надежда, твердая решимость - как и сутки назад.
Стив не уверен, стоит ли выводить разговор на воспоминания, или лучше попытаться поверить, что этот Баки перед ним - какой-то новый человек, с которым они знакомы всего день, - просто какой-то случайный Джеймс, отличный парень с мрачноватым, но четко считываемым обаянием.
Никогда раньше обаяние Джеймса Барнса не было мрачным.
***
Стив Роджерс появляется в шесть.
Джеймс успевает сменить напарника, принять сразу миллион заказов и в какой-то момент отвернуться в поисках свежего лайма; когда он поворачивается, Роджерс оказывается точно напротив, - сидит за барной стойкой, сложив руки, как отличник в начальной школе, смотрит внимательно, будто пытается запомнить.
Или вспомнить заново.
Интересно, думает Джеймс; когда-то - он уверен в этом, как в себе самом, то есть, не слишком-то сильно - он стоял по другую сторону, рядом со Стивом, вертел полупустой стакан пальцами и чувствовал себя уставшим.
Вот что он помнит - усталость.
И помнит Стива, образ перед глазами, как вспышка, - на Роджерсе выглаженная, начищенная военная форма, волосы аккуратно причесаны, Роджерс явно очень доволен собой, и Джеймс тоже был им доволен, и все вокруг.
Сейчас все иначе; Джеймс отдает завсегдатаям привычные пару пинт, прежде чем подойти к Стиву, и в том нет той, былой восторженности, нет в глазах сияния, присущего, пожалуй, хорошим мальчикам из хороших семей, в очередной раз заработавшим высший балл на экзамене. Зато в глазах Стива спокойствие; он сам весь - как сгусток спокойствия и уверенности, тепла, ощутимого почти физически.
Наверное, думает Джеймс, люди к нему тянутся.
- Выпьешь?
- На твой вкус, - пожимает плечами Стив, - все равно не пьянею.
Джеймс, в общем-то, тоже.
- Ладно, - впервые за все это время человек просит Джеймса сделать выбор за него; пусть даже такой простой, незначительный, неважный совсем, и все-таки. - Не жалуйся, если что.
Стив смеется; этот смех - самый человечный из всех, что Джеймс слышал.
- Не буду.
Он поит Стива стаутом, подливает шесть пинт подряд, а Роджерсу - хоть бы что; на чудака, остающегося абсолютно трезвым, потихоньку начинает пялиться народ, и, похоже, Стив к такому привык, потому что не обращает внимания.
Вообще - ни на что; только наблюдает за Джеймсом, и он думает, что назначил неудачное время, что толку с присутствия Стива здесь в рабочее время? Но самого Роджерса, кажется, это не смущает, он вполне освоился за пару часов, во время которых они толком не перекинулись и словом, познакомился даже с подсевшей на соседний стул расстроенной девицей; отвечал что-то, а смотрел все равно на Джеймса - постоянно.
Это чувствовалось так отчетливо, но почему-то ненавязчиво, и в какой-то момент Джеймс понял, что привык существовать под пристальным взглядом.
Одним, конкретным.
Все остальные - чужие, незнакомые, изучающие - Джеймс терпеть не мог.
- Поздно заканчиваешь? - спрашивает Стив, когда стрелка настенных часов доползает до девяти; такое ощущение, будто ему совсем некуда торопиться, и Джеймс мог бы честно сказать, что да, действительно, поздно, и не обязательно сидеть здесь и ждать неизвестно чего, только вместо этого он задумчиво хмурится:
- Могу отпроситься, наверное. Не зря же ты приходил.
- Я и так не зря, - Стив улыбается, и видно, что он не лукавит; в этом слишком много искренности, теплоты, смутной радости - всего того, чего Джеймс уже долгое время был лишен, - всего того, что Джеймс в своих бесконечных переездах с места на место так и не мог отыскать.
А теперь Стив Роджерс нашел его сам.
Определенно, стоило держаться за имя.
Его действительно отпускают со смены всего через полчаса.
***
Они минуют собор святого Павла, огромный, величественный, памятник королеве Виктории перед входом, - Стив вспоминает похожий собор святого Петра, виденный лишь на фотографиях, и отмечает на будущее, как маркером новую запись в блокноте, - Италия; они проходят улицу за улицей, у них смешные названия, чего стоит одно только "Куриный Рынок"; они разглядывают очередные часы на очередных зданиях, точнее - разглядывает Стив, - Баки лишь приноравливается идти медленее, и Стив понимает, что это только из-за него, самому Баки как будто не очень интересно смотреть по сторонам, хотя в любом городе такое поведение присуще скорее местным.
Впрочем, и раньше Баки нередко выпендривался вместо того, чтобы без прикрас проявлять любопытство; вскидывал подбородок, смотрел насмешливо, как будто ничем его было не удивить, ну конечно, тринадцатилетнего-то мальчишку, - но надолго его никогда не хватало.
Только теперь мало что осталось от того мальчишки, да и от Баки Барнса вообще - попробуй пойми, сколько; а Стив все равно, стараясь вслух называть его Джеймсом, не может делать этого мысленно.
Никогда ведь не называл.
- Как так вышло? - спрашивает Стив, когда они останавливаются на площади - небольшом пятачке, скорее уж - в Сити; вокруг, куда ни взгляни, здания самых разнообразных банков, и даже такое неромантичное место англичане умудрились сделать красивым. - То есть, я имею в виду. Бармен. Никогда бы не подумал.
- Здесь повсюду - одни пабы, - Баки пожимает плечами, засовывает руки в карманы, спокойный, почти расслабленный. - Показалось очевидным. И, наверное, когда-то я знал толк в алкоголе, - он смотрит на Стива искоса, чуть прищурившись, как будто проверяет, правильно ли сказал. Усмехается, - когда пришел проситься на работу, смог даже что-то смешать. Мне, правда, сказали, что так уже лет семьдесят никто не делает, - усмешка становится шире, - но я оказался способным. Не знаю. Не так много вариантов. Вот кем ты работаешь?
Вопрос неожиданно ставит Стива в тупик.
- Капитаном Америкой, - улыбается он наконец; Баки фыркает. - Звучит нелепо, но, вообще-то…
- Да я знаю, - отмахивается Баки, озираясь, - не раз смотрел телевизор. Защитник Америки с огромным щитом, - он медлит. - Щит я помню, Стив. Избавляешь мир от зла.
- Ты не зло, - тут же откликается Стив, моментально, поспешно, делает шаг, оказываясь ближе к Баки, пытаясь поймать его взгляд, и тот не отворачивается.
Смотрит прямо и все так же спокойно, только напрягается челюсть - как всегда происходило, если Баки думал о чем-то неприятном.
Как раньше.
- Откуда тебе знать, - он молчит с минуту, но Стив чувствует, что сказать сейчас что-то - значит, перебить. - Меня… я помню приказы, Стив, - когда Баки произносит это, то выглядит, как человек с сильнейшей зубной болью; потирает левое плечо. - Помню, что нужно опираться на факты. Так вот факты - против меня.
- Неважно, - Стив думал обо всем этом столько раз, что и не сосчитать. - Хоть кем ты будешь. Ты мой друг.
Баки смотрит на него не то чтобы недоверчиво, - скорее, непонимающе, будто Стив встрял в чужой разговор невпопад.
- Был, - говорит он наконец. - Баки - был, - сойдя с места, он ускоряет шаг, не дав Стиву произнести очередное “неважно”.
***
Они проходят мимо памятника, - Джеймс приглядывается машинально, - павшим в обеих Мировых войнах; само понятие “война” откликается в голове чем-то неприятным, почти как фантомные боли в левой руке, - словно, если бы Джеймса попросили назвать самое мерзкое слово английского языка, он назвал бы именно это.
Хорошо, что никто не просит.
- Почему ты приехал? - Джеймс опускается на первую же лавку на их пути, забрасывает руку на спинку, закуривает.
- Я не мог не приехать, - Стив садится рядом, смотрит почему-то с улыбкой; Джеймс поднимает брови, и он поясняет. - Ты полжизни при мне не курил. Непривычно.
- И почему я этого не делал?
- Астма, - легко отвечает Стив; Джеймс снова смотрит недоверчиво - чтобы этот человек болел хоть чем-нибудь? - Повышенное давление, проблемы с сердцем, ну, много чего было раньше. Я не всегда был таким.
Джеймс думает, что это проясняет часть воспоминаний; не объясняет, правда, как из одного Стива Роджерса появился другой.
Джеймс не уверен, что это важно.
Мимо проезжает целая цепочка кэбов.
- Расскажи что-нибудь, - он выдыхает дым, машинально отворачиваясь; есть у Роджерса астма или давно уже нет, это кажется правильным.
- О чем?
- Обо мне. О тебе. О чем-нибудь. Ты же не просто так приехал, - Джеймс поудобнее опирается рукой, взъерошивает волосы, - прикидывал, что будет, если найдешь меня. Или нет?
- Если честно, - Стив округляет глаза, смеется вдруг, - нет. Думал, что надо найти тебя. Отыскать, увидеть, а дальше - не знаю. У меня не всегда есть план.
- Я в курсе, - откликается Джеймс быстрее, чем успевает подумать; слова как будто бы и не его, но Стив, посмотрев удивленно, кивает, подтверждая, и улыбка отчего-то сходит с его лица.
- Еще бы, - он трясет головой, словно отгоняя неприятные мысли, улыбается снова. - Ладно. Вот что, ты… - Стив заминается не больше, чем на секунду; забытая сигарета обжигает палец, и Джеймс чертыхается, отбрасывая окурок в урну; достает новую. - Ты всегда был рядом. И, наверное, я не всегда ценил это. Привык, к хорошему быстро привыкаешь, а теперь думаю, что стоило бы благодарить тебя чаще.
Роджерс искренен от первого до последнего слова, и это настолько заметно, что даже обескураживает.
Джеймс так не привык.
С другой стороны - не так уж и много у него привычек.
- То есть, - Джеймс пробует медленно, подбирая слова, - ты здесь, потому что считаешь, что должен мне что-то?
Стив качает головой:
- Нет. Просто, - он барабанит пальцами по лавке, и взгляд темнеет; Джеймс наблюдает за ним так внимательно, что ловит мельчайшие изменения, пытается запомнить - автоматически, бесцельно, - однажды я решил, что ты умер. И впервые почувствовал, что остался совершенно один, хотя вокруг были люди. Много людей, и я не хочу для тебя того же, - Стив смотрит в сторону. - Тебе не обязательно оставаться одному.
Джеймс крутит неподкуренную сигарету в пальцах; ломает пополам, не замечая.
Слишком много откровений для одного вечера.
Они встречаются так еще неделю.
Они встречаются так еще неделю, и это похоже на зарождение дружбы.
Или, нет, не так, - Джеймсу все это кажется чем-то сродни встрече бывших одноклассников спустя долгие годы молчания; смотришь на человека, и понимаешь, что знал его, знал ведь раньше прекрасно, вы сидели за одной партой, таскали один на двоих учебник и встречались с одними и теми же девчонками, а потом прошло двадцать лет, и тот смешливый пацан, которого ты знал - уже простой работяга, или владелец компании, или военный, у него своя семья, своя жизнь, это немного неловко, но вы продолжаете общаться.
Почему-то это хорошо.
Ассоциации приходят к Джеймсу сами; это удобно, - смотреть на Стива, который выше на полголовы и шире в плечах, и думать, что тот тощий парнишка из участившихся, слишком длинных снов - да, тоже он. И что в метаморфозе этой нет совершенно ничего необычного, так бывает, люди растут, меняются, кто-то отращивает брюхо, а Роджерс - мускулатуру. Это удобно; Джеймсу очень хочется повысить градус нормальности в своей жизни, а не поддающихся объяснению вещей хватает и без того.
А Стив порывается было добавить еще, завести все новые и новые рассказы, но Джеймс пресекает довольно быстро, перебивает, почти не грубо:
- Не надо, - говорит он и вздыхает, когда Стив смотрит непонимающе, замолкая на полуслове. - Голова и так пухнет, понимаешь? Ты появился, и это как, - он усмехается, прищелкивает пальцами, пытаясь подобрать слова. - катализатор. Постоянно что-то снится, а иногда работать не могу, зависаю, вспоминается что-то. Как картинка. С ума сойти можно.
Стив смотрит так, как будто и правда - понимает.
Вообще, все, что Джеймс пытается ему втолковать, и все, о чем Джеймс молчит; конечно, разумеется, естественно, ему это только кажется, потому что не бывает так. Они знали друг друга когда-то, но прошло, - почти сто лет прошло, Роджерс, пытается втолковать однажды вечером Джеймс, когда они останавливаются перед блестящим зданием городской мэрии.
- Для меня - два, - серьезно отвечает Стив, и Джеймс не может ничего противопоставить.
О понятии “прошлое” хочется забыть насовсем.
И Стив вместо общего прошлого рассказывает ему о настоящем, - о ЩИТе, и Мстителях, и сотне комиксов про Капитана, и новых законах, принятых в родном штате, и еще о тысяче упущенных, не восполненных пока толком знаний; Стив как будто никуда не торопится, а Джеймс не спрашивает, думая поначалу, что это потому, что Роджерса не хочется обижать - как еще будет звучать вопрос “когда ты уедешь?”, - но потом честно себе признается.
Страшно.
Страшно, ведь это хрупкое равновесие, что с приездом Стива установилось у Джеймса в голове, может разрушиться в любой день, в любую секунду; но и Стив - не собирается же оседать в Лондоне на веки вечные, Джеймс и сам-то не уверен, что хотел бы остаться именно здесь. И они молчат об этом, Стива, похоже, не напрягает - когда они не видятся, Роджерс гуляет где-то, бродит по музеям, покупает куда-то билеты, и, рассказывая об этом, меняется на глазах. Джеймс не уверен, но ему кажется, что Стива тоже будто что-то отпускает, - будто он почувствовал отголоски той свободы, за которой Джеймс неделями продолжал гнаться. А потом с легкой руки менеджера в пабе вешают большой телевизор, народ стекается смотреть футбол, и одного бармена на смену становится решительно мало; Стив, услышав об этом краем уха, предлагает свою кандидатуру немедленно.
- С ума сошел? - Джеймс не то что удивления - недоверия не скрывает, скептически фыркая. - Ты же не умеешь ничего, тебе это зачем?
- Может, я окажусь способным, - смеется Стив, смотрит как-то иначе; Джеймс вспоминает вдруг этот взгляд, только роста в Роджерсе было меньше, лицо худое и тонкое, но взгляд, взгляд, да, именно он, случался, когда Джеймс - Баки? - тащил его гулять на ночь глядя, или подбил как-то раз стащить пару яблок с рыночного прилавка, а потом они пытались бежать, но остановились в ближайшей подворотне, и Стив даже не кашлял, хохотал только.
Этот взгляд Стива означал, что тот решается на что-то, о чем не имеет понятия, - на что-то, что может оказаться необдуманным и неправильным.
Этот взгляд Стива означал, что ему все равно.
И Стив быстро договаривается с менеджером, очень приветливый, очень деятельный, как будто ничего не делает особенного, пока Джеймса прошибает этим простым осознанием от макушки до самых пяток.
- Твоя жизнь - не здесь, - говорит Джеймс следующим утром, когда они встречаются у центрального входа в полюбившийся обоим Гайд-парк.
Стив, по обыкновению, смотрит серьезно - и озадаченно, словно смысл сказанного до него не доходит. Он молчит, и Джеймс благодарен, потому что устал от слов; а молчание говорит само за себя, ему верится гораздо больше, как и улыбке Стива, как глазам - они знакомы.
Они понятны.
- Смотри, - щурится вдруг от яркого солнца Стив, указывает в сторону; по дорожке для велосипедистов в их сторону бежит чья-то собака, обычная совсем, беспородная явно, счастливая дворняга в простом ошейнике, но важно совсем не это.
Важны рыжие подпалины на темном боку, густая шерсть, хвост торчком, и Джеймс ни слова не может вымолвить, замирает, пока пес не подбегает прямо к нему, жмется к ноге, ластится, - тогда он опускается на корточки, машинально поглаживая собаку по спине живой рукой, вскидывает голову, смотрит на Стива с сомнением:
- Джек, да? У меня была такая, - это не вопрос, уже нет, Джеймс уверен. - Точно такая же. Джек.
Стив кивает с таким видом, как будто гордится.
***
Его не трогают, - Стив уверен, что, если бы он понадобился, ему бы не просто позвонили, а постучали бы в дверь номера, - не трогают, действительно, совсем, как будто Капитан Америка в своих бесконечных локальных войнах получает передышку; ему словно говорят - Стив, отдохни, расслабься, займись тем, что впервые за эти два года подарило тебе смысл. И Стив знает, что долго это не продлится, и благодарен неизвестно кому за каждый свободный день.
В Лондоне - хорошо, прекрасно, в самом деле, и Стив привыкает, запоминает расположение станций метро на карте и маршруты автобусов, что ходят мимо Оксфорд-стрит; Стиву странно, и непривычно, и непонятно немного ощущать не потерянность в чужом городе и чужом веке, а что-то другое.
Возможность делать то, что хочется, может быть.
И Стиву хочется; хочется остаться здесь еще на день, и на другой, и на неделю, и на следующую. Хочется все так же ежедневно уславливаться о встрече с Баки, каждый раз выбирая какое-то новое место, и просто бродить бесконечно, разглядывая дома и людей вокруг, впитывая в себя каждую мелочь, всматриваясь, Лондон, вопреки всему, что Стив слышал об этом городе, словно подпитывает его.
Работать вдруг, впервые за огромное количество времени на совершенно простой работе, зная даже, что это временно настолько, что ускользает сквозь пальцы само по себе, - хочется тоже; стоять за барной стойкой неожиданно забавно, и Баки подпускает Стива только к закускам и посуде, единожды пронаблюдав, в каких пропорциях Стив старательно пытается смешать виски и содовую. Баки отчего-то доволен, и ухмыляется насмешливо, щурится по-кошачьи совсем, весь его вид буквально кричит с вопиющим ехидством - Роджерс, знаешь что, ты сам напросился.
Именно теперь Баки больше всего начинает напоминать себя прежнего.
Стиву, впрочем, нравится он любым.
И проходит еще неделя; Стив рассказывает о былом только тогда, когда Баки спрашивает сам - хмурится, всякий раз замедляя шаг, уточняет что-то про детство, или про соседскую девчонку с огромными зелеными глазами, или про колледж, или даже про войну, но о войне они говорят меньше всего. Баки рядом с ним все больше уверен и спокоен, только смотрит иногда с недоверием, как будто ожидает, что Стив испарится прямо у него на глазах; а иногда - столовый нож за обедом в случайном полупустом пабе втыкает резко прямо в деревянный стол, и стискивает зубы, желваки ходят, и в такие моменты Стив просто не может называть его Джеймсом, срывается на:
- Баки, - и только в такие моменты он по-настоящему откликается, смаргивает тут же, вздрагивает, чертыхается вполголоса.
- Все в порядке, - говорит он, и, - гребаная война.
Это случается снова, Стив почти привык; поздний вечер, они на набережной у моста Ватерлоо, и Баки, остановившись как вкопанный, сжимает виски.
- Все в порядке, - как обычно, морщится он. - Вспомнил что-то… неприятное, - Баки смотрит прямо, пристально, взгляд потемневший, отчаянный почему-то; Стив не знает, что Баки мог вспомнить, неприятного было слишком много, но держит данное ранее обещание, не спрашивает, и тот продолжает сам, неожиданно. - Я пожалею, но спрошу, - и в этом столько от Баки, и от Стива даже, от них обоих, молодых еще, разных, но отчаянных одинаково; пожалею, но сделаю, если необходимо. - Сколько еще, Стив? Ты уже долго здесь, и мир наверняка скоро надо будет спасать, как они там без тебя, а я справлялся и раньше, ты видел. Сколько еще? Твоя жизнь - не здесь.
Фраза снова режет слух, бьет по ушам, неверная, ненужная, и Стив говорит:
- Это неправда, - но Баки не верит, так и стоит с поднятыми руками, впервые отчетливо неуверенный, впервые откровенно отчаявшийся; Стив шагает к нему машинально, и еще шаг, почти вплотную, не знает совершенно, как убедить, как заставить не думать об этом, как объяснить очевидное. - Я не знаю, сколько, - он накрывает его ладони своими, отнимает от висков, опускает - не отпускает, - не знаю, но это вообще не имеет значения.
Слов мало, да и Баки - Стив уже понял - разучился верить словам; они стоят слишком близко, и Стив понимает, что если не решится сейчас, все и без того когда-нибудь будет испорчено.
Все и так всегда портится.
Но, может быть, шанс есть, - Стив подается вперед, целует, осторожно, сухо, целомудренно почти, закрывает глаза сразу, будь что будет, оттолкнет - значит, так тому и быть; а Баки напрягается, как скала, но на секунду всего, а потом отвечает, не дает отстраниться, загорается весь - в первый раз с тех пор, как Стив оказался в Лондоне, - загорается, языком проводит по губам, поцелуй глубже, жестче, и никогда раньше у Стива от такого не кружилась голова.
А впрочем, и не было такого еще.
Машины гудят где-то за спинами, люди проходят мимо; до них никому нет дела.
И все еще кажется, что кружится голова; решился - не отступится, получилось - не оторвется теперь, да и как, вообще, оторваться, Стив и подумать не смог бы об этом.
Когда исполняются давние желания, поверить сложно.
Сложно, и остается только цепляться за реальность, - цепляться за чужие ладони в своих, цепляться за плечи, сильно сжимая пальцы, - за теплоту губ, за жар дыхания, за негромкий гул лондонского вечера, за стук сердца, в конце концов.
И уходят последние сомнения, - Стив верит, верит на самом деле сразу, безоговорочно; они были, эти назойливые голоса в голове, мечущиеся тени прошлого, попытки сравнения двух вроде бы разных людей, которые, на самом-то деле, - Стив верит, Стив уже знает, - одно неделимое целое; и, может быть, ему нужно было время, чтобы убедиться.
Может быть, это уже неважно.
Стив убежден.
Дыхания перестает хватать даже ему, человеку с безупречными теперь легкими; Стив отстраняется минимально, только чтобы отследить, поймать первую реакцию, она нужна сейчас, как воздух, если хоть что-то пойдет не так - восстанавливать заново будет слишком сложно. Но Баки смотрит прямо ему в глаза, и этого взгляда за последние недели Стив не видел ни разу, да что там - с сороковых не видел, - Баки смотрит на него, совершенно ошалелый, абсолютно пьяный при нулевом количестве алкоголя, невыносимо теплый.
Теплота - вот чего не хватало, думает Стив; хочет сказать что-нибудь, - что-то ведь нужно? - и Баки моментально качает головой, отступает еще на полшага, но смотрит все так же, не отрываясь.
- Я не знаю, почему, - говорит он почти озадаченно, - но я хотел этого.
И Стив выдыхает.
- А ты, как всегда, решаешь проблемы методом танка, Роджерс, - смеется вдруг Баки, губы изгибаются не в усмешку, в улыбку наконец, и Стив выдыхает снова, облегчение волной накатывает и от этой улыбки, и от этого “как всегда”. - Напролом.
- Как всегда, - со смешком соглашается Стив, и опять думает, что надо сказать еще хоть что-то, это странно, это должно быть странно для Баки, кто вообще для него Стив сейчас; и Баки избавляет его от ненужных мучений, смотрит пристально, качает головой снова.
Шагнув вперед, обхватывает, приобнимает здоровой рукой поперек спины, чуть ниже плеч, совсем как раньше, - вынуждает сойти с места, пойти вперед, к мосту, и, в общем-то, все равно ведь, куда идти.
- Ну, я так понимаю, - произносит Баки насмешливо-деловито, это новая черта, когда-то он не использовал этот тон так часто, - что в ближайшее время ты никуда не летишь.
- Джеймс, - начинает было Стив, и Баки, глядя перед собой, на отражающиеся в воде огни фонарей, перебивает:
- Если честно, Стив, - они останавливаются синхронно, пропуская зазевавшегося велосипедиста; Баки задумчиво облизывается. - Если честно - без разницы, как ты будешь меня называть.
***
Джеймс понятия не имеет, почему один поцелуй, как монета в один цент простой, обрубил вдруг все, что мешало; может, это наследство от того мальчишки, которым он был когда-то, - от того счастливого повесы, которого чужая война однажды отправила в пропасть; может, это его позабытые желания вылезли наружу, дали нужный толчок.
А может быть, дело в Стиве, - человеке, в которого Джеймс, отстранявшийся по приобретенной привычке, влип все равно с самого первого дня; может быть, Стива просто было почему-то мало, а теперь вдруг стало - достаточно, то, что нужно, и Джеймс только сейчас начинает понимать, как вообще оказался в Лондоне.
Он думал, что бежит, потому что ищет себя, - потому что одиночество давало возможность разобраться, понять о себе хоть что-то, сделать первые нелегкие недели проще, сократить количество проблем.
Только вот от одиночества он и бежал.
И мог бы не понять этого никогда, если бы не Роджерс; Джеймс думает, что, если бы мог, отправился бы в далекое прошлое, самому бы себе спасибо сказал за правильный выбор, за эту дружбу, растянувшуюся на десятки лет, - дружбу с человеком, который, единожды решившись, действительно делает шаг.
Верный шаг.
Он впервые начинает приглашать Стива в свою квартирку неподалеку от реки Брент, съемную, крохотную совсем, не развернуться; и чем больше расслабляется Джеймс, тем сильнее напрягается Стив - тоже впервые, - на него как будто накатывает что-то давно запрятанное, забитое, заглушенное, и на третий день Стива прорывает запутанной речью о войне, и о том, что он, Джеймс, должен ведь винить Стива, - о том, что Стив молчал раньше, но теперь им просто необходимо все прояснить, иначе когда-нибудь это всплывет, и; Джеймс слушает, сколько может, - какая же чушь, Роджерс, в чем-то ты дурак дураком, думает он, - затыкает наконец Стиву рот, бесцеремонно, без предупреждений, холодными металлическими пальцами по губам.
- Стив, - он вздыхает, прищуривается, - честное слово. У меня все еще сплошные белые пятна в голове. Вместо целых месяцев, лет даже - туман, понимаешь? И если ты не готов смотреть вперед, а не назад, - Джеймс пожимает плечами, убирает руку, и Стив молчит, напряженный, весь обращается в слух, это так бросается в глаза, что становится смешно очень некстати, - то не стоило и приезжать.
Стив все понимает.
Все понимает, как раньше, и Джеймс неожиданно обнаруживает в себе эту способность - понимать тоже; прислушиваться, замечать мелочи, - он понимает, с какой целью Стиву звонят, еще до того, как тот вешает трубку.
- Долг зовет? - Джеймс лениво поднимает брови, стоит, облокотившись о перила узкого балкона, на котором можно ступить едва ли пару шагов; Стив морщится, ему явно неловко:
- Что-то вроде, - он подходит ближе, останавливается в дверях. - Я еще не рассказывал, как у нас тут дела. Что с тобой все в порядке.
- Значит, устроим сюрприз, - Стив так удивляется, как будто в самом деле не надеялся даже, и это снова смешно, Джеймс ухмыляется, не сдерживаясь: - Что?
- Ты поедешь? - уточняет Стив, хотя в этом нет никакой надобности, и Джеймс, вздохнув, протягивает руку, тянет к себе, сжимая плечо.
- Припоминаю чьи-то слова, - очень серьезно говорит он, поймав взгляд. - Что-то очень пафосное.
Он добивается своего - Стив улыбается, мягко, еле уловимо:
- Припоминаешь, как называл меня придурком?
- Нет, не то, - хмыкнув, Джеймс поворачивает голову в сторону, глаза слепит выглянувшее после очередного ливня солнце, и рука Стива ложится на перила за спиной. - Пафосное, а не просто правдивое.
С Лондоном определенно настала пора прощаться, и Джеймс наконец поясняет, цитируя едва ли не нараспев.
- Я с тобой до конца.
Ему нравится, как звучат эти слова.
не смогла удержаться в тоске по лондону, ну да. закончено наконец-то. 6100 слов.
Черт знает, почему именно Лондон.Черт знает, почему именно Лондон.
Он ведь здесь даже ни разу не был; Зимний Солдат - был, в начале восьмидесятых, а он - нет.
Хотя, если не врать себе, город не имел большого значения; в первые недели он пытался свыкнуться с миром, который атаковал со всех сторон громкими звуками, странными взглядами случайных прохожих, слишком высокими небоскребами и полным, абсолютным равнодушием. Не так уж много времени потребовалось, чтобы подстроиться, - вышло так же легко, как когда-то у Баки Барнса выходило делать что-то наперекор; то ли война его научила хвататься за любые возможности и не жаловаться, то ли что-то из детства, а может, это был Зимний Солдат, рациональный, точный и четкий. Но, так или иначе - оказалось несложно найти себе одежду, выдавать не две-три короткие фразы, а десять, разобраться с деньгами; Массачусетс, Нью-Джерси, Висконсин, Айова, Минессота, - они встречали его равнодушно, и это было хорошо.
Он называл себя Джоном Доу, потому что однажды это имя дала ему продавщица в магазине, где он таскал коробки неделю или две.
- Как тебя зовут-то? - спросила она тогда, и он честно ответил, что понятия не имеет; похоже, в этом мире такие вещи никого не удивляют, потому что женщина только махнула рукой, посмотрела сочувственно:
- Ну, будешь Джоном.
Джон Доу легко заводил знакомых, людей того рода, с которыми мало кто хочет знаться; может, дело было во взгляде исподлобья, или в молчаливости, или в протезе, который бессмысленно было скрывать. Руку он чинил сам, - попытался, по крайней мере, почти не задумываясь над тем, что делает, на автомате, и вышло не так уж плохо, хотя былой силы и не имелось; пусть так, у него хотя бы были обе руки.
Просто одна - неживая.
Знакомые Джона Доу громко матерились, курили дурно пахнущие самокрутки и носили за поясом пистолеты; ему было все равно, никакой разницы, пока эти люди олицетворяли реальные возможности Джона, помогали ему в очередной раз сбежать в другой город или штат. Воспоминания возвращались разрозненными, неровными скачками, и Джон не обманывается, понимает, что его тянет обратно в Вашингтон, туда, где был разрушенный авианосец, и немногословные механики, и неприятный человек с просторной квартирой, и тот парень, что звал его Баки.
Какой еще, к черту, Баки.
Он не хочет в Вашингтон.
В Бисмарке Джона Доу пытаются ограбить средь бела дня, прямо у здания Капитолия; через день неудачливый вор, сияя свежими кровоподтеками под глазом и на шее, добывает ему документы; Джона Доу, угрюмого человека с металлической рукой, неровно остриженными волосами, мрачным взглядом и сильным ударом, боятся - и он все еще не имеет ничего против.
В документах он просит указать имя "Джеймс Барнс".
Может быть, он, хоть и продолжает бежать, хочет, чтобы однажды его нашли.
Может быть, ему просто нужна передышка.
Так или иначе, он вспоминает это имя - Джеймс - и не собирается его лишаться; это кажется важным.
Естественно, его находят.
***
Стив понятия не имеет, почему Лондон.
Может, потому, что это не тот выбор, которого можно было ожидать.
В Лондоне красиво, и взгляд Стива машинально цепляется за детали; он стоит на мосту, и перед ним, совсем, кажется, близко, возвышается Биг Бен, - здание Парламента залито солнечными лучами, на небе, несмотря на любые стереотипы, ни облачка, и во всем этом настолько мало Нью-Йорка, что Стив в самом деле отдыхает душой.
Пожалуй, он даже рад.
Рад глазеть по сторонам, как впервые отправившийся на экскурсию школьник; рад идти пешком без нужды постоянно ускорять шаг, - Стиву хотелось бы торопиться, но он знает, что, если Баки сумел добраться до Лондона, значит, по крайней мере, он жив и наверняка может позаботиться о себе сам, - значит, за Баки не надо бежать.
А еще Стиву страшно.
Это малодушие, и Стиву стыдно, вот только он понятия не имеет, какой будет их встреча, что теперь происходит с Баки; он только не сомневается, что встреча состоится, - Стив уже несколько месяцев не мог найти Баки в Штатах, а теперь, зная хоть что-то о его местоположении, не отступится, пока не добьется своего.
Ему просто нужно увидеть Баки, пусть даже тот бежит, заставляя Стива чувствовать себя неудачливым охотником в погоне за слишком смышленой дичью.
Просто посмотреть на него и убедиться, что он в порядке.
Стив прекрасно знает, что поиски могут затянуться; он не знает адреса, зато имеется предположительное место работы - какой-то паб на улице Стрэнд, берущей начало от Трафальгарской площади, - паб, надо же.
Стив не знал, чего ожидать, но точно не этого.
Впрочем, не все ли равно, главное, что есть информация, и есть - Баки, где-то здесь есть Баки, совсем рядом, буквально рукой подать; на площади Стив опускается на ступеньки, всего на минуту - осмотреться. Выходной, вокруг полно людей, у колонны Нельсона важно вышагивает парочка голубей; несмотря на шум автомобилей и гул голосов, Стиву вдруг кажется, что он понимает, почему Баки выбрал именно это место.
А потом он чувствует на себе чужой взгляд.
Это похоже на предсказуемый фильм, из тех, что Стив год назад ради самообразования отсмотрел пачками; и он знает, что так не бывает в жизни, просто - быть такого не может, Стив в большом городе, местное население исчисляется далеко не тысячами, и какова вероятность случайно встретить того, кого так долго искал?
Несмотря на все это, Стив не сомневается, кого увидит, оборачиваясь через плечо.
На две ступеньки выше, замерев с не зажженной сигаретой в зубах, сидит Баки.
Вот в этот момент, думает Стив, должна заиграть какая-нибудь музыка из автомата, или вывернет из-за угла оркестр с трубачами, или все вокруг подскочат с мест и запоют что-то радостное.
Грянет гром, и в памятник Нельсону ударит молния. Подует резкий, холодный восточный ветер. Хихикающая парочка на ближайшей лавке пораженно замолчит.
Стив смотрит на Баки и думает о какой-то чуши; наверное, так его мозг пытается пережить шок, потому что одно дело - желать чего-то, и совсем другое - вдруг получить, вот так, прямо в руки.
- Баки, - говорит он, разворачиваясь всем корпусом и надеясь только, что в этот раз ответ будет отличаться.
- Джеймс, - поправляет вдруг Баки, и это вызывает миллиард новых вопросов. - Меня зовут Джеймс.
Он и выглядит, в общем, соответственно имени; несмотря на некоторую потрепанность и бионическую руку, едва прикрытую закатанным до локтя рукавом рубашки, у него привычная короткая стрижка, привычная идеальная осанка, и это - тот самый Джеймс Барнс, любимчик учителей, первый парень на районе, молодой повеса; Стив видит все это за слоями угрюмости, задумчивости, безразличия, непонятно в чью сторону направленной насмешки.
По крайней мере, Стив почему-то уверен во всем этом; он думает, разница в том, что раньше Джеймс Барнс легко открывался миру, а теперь наверняка лишился этого умения.
Может, он и ошибается, а в голову просто лезет всякий бред; слова Баки, однако, становятся лишь подтверждением.
- Друзья называют тебя Баки, - кидает Стив на пробу, совершенно не представляя, как выстроить этот разговор.
- Может, и так, - он легко пожимает плечами, все-таки закуривает, не обращая внимания на недовольный взгляд какой-то женщины. - Только у меня нет друзей.
Это ничего, думает Стив, это не так уж страшно; по крайней мере, Баки не убегает и не пытается его убить.
- Ты помнишь меня? - он будто кидается в омут с головой, невероятно боясь при этом услышать ответ.
- Ага, - секундное облегчение накрывает Стива целиком, но Баки продолжает, - без понятия, как тебя зовут. Ты тот парень, на которого у меня рука не поднимается.
Стиву хочется думать, что все это - очень неплохо для начала, потому что плана у него нет.
***
Джеймс действительно не помнит имени; у него в голове - размытые образы этого человека, тот почему-то на две головы ниже и выглядит хилым, почти больным, - и есть недавние воспоминания о перестрелке на мосту, о драке на авианосце, о собственных ощущениях. Ощущения - вот что гораздо ярче ошметков памяти; Джеймс четко, безоговорочно уверен, что вот этого парня он не сможет убить никогда.
Да что там, даже пальцем коснуться.
Иметь какой-то злой умысел.
Ничего.
Было бы, конечно, замечательно узнать, почему.
- Хорошо, - тем временем вздыхает знакомый незнакомец, обыденным жестом протягивает руку. - Меня зовут Стив Роджерс.
- Джеймс Барнс, - неопределенно хмыкнув, он отвечает на рукопожатие, быстро, не задерживая чужую ладонь дольше нужного; вот уже которую неделю лишних прикосновений он старается избегать. - Но, видимо, ты и так в курсе, - выражение лица у Стива Роджерса совершенно неописуемое, глаза затуманиваются, будто он внезапно вспомнил что-то важное и на пару секунд накрепко застрял в прошлом.
Джеймс даже немного завидует; собственное прошлое кажется ему не таким уж радужным, и не то чтобы он мог больше, чем по наитию выдернуть из обрывков воспоминаний что-то конкретное.
- У меня смена через полчаса, - сообщает он больше из вежливости, поднимаясь на ноги, - мне пора.
- Я могу пройтись с тобой? - слышит Джеймс такой же вежливый вопрос, из которого следует еще один новый вывод.
Вот так взять и отказать этому человеку он тоже не может.
- Кто тебе запретит, - ухмыляется Джеймс, сунув руки в карманы и, снова зажав в зубах сигарету, продолжает несколько неразборчиво. - Пойдем тогда.
Со всеми этими непонятными чувствами Джеймс снова чувствует себя в ловушке, - словно, как раньше, выполняет приказ, не задавая вопросов; только теперь он понятия не имеет, чей.
Хотелось бы думать, что в кои-то веки все это - его собственный выбор.
Или, по меньшей мере, когда-то был.
Впереди - церкви святой Марии и святого Клемента; Джеймс мало что об этом знает, но за три недели жизни в Лондоне даже не подумал о том, чтобы зайти туда, и отчего-то ему кажется, что он просто не заслужил. А если не заходить, то и смотреть, по его мнению, особенно не на что; Стив же, напротив, глазеет по сторонам восторженно, - Джеймс наблюдает краем глаза по очередной старой привычке, видит, как Роджерс задерживает взгляд на самых обычных вещах вроде проехавшего мимо красного автобуса или ярких часов на здании Королевского суда. Стив выглядит точно как впервые попавший в Англию турист, типичный американец, не хватает только фотоаппарата на шее и бейсболки с крупной надписью "Лондон", - Джеймс подмечает это почти снисходительно; сам он чувствует себя здесь совершенно своим, как и в любом другом месте, где успел побывать.
И, в то же время, настолько же чужим.
Как будто каждый город - не более, чем временное пристанище, пусть и весьма подходящее, а свой дом Джеймс еще не нашел.
- Тебе нравится здесь? - спрашивает вдруг Стив, и это, наверное, хорошо, потому что Джеймс не очень-то представляет, о чем с ним говорить.
- В Лондоне? Ну да, неплохо.
- Люди хорошие? - продолжает Стив, и Джеймс неопределенно дергает плечом:
- Люди везде одинаковые.
Почему-то ему кажется, что Стиву не понравился этот ответ.
Паб затесался в одном из невысоких домов у самого Сити; за пятнадцать минут прогулки медленным шагом они не сказали друг другу почти ничего, и Джеймсу не хочется прощаться прямо сейчас. Он понимает, что у Стива Роджерса, наверное, есть к нему вопросы; он понимает также, что мог бы задать пару-тройку и сам, но ему нужна хоть какая-то передышка от этого странного визита из ниоткуда.
Пусть даже на один вечер.
Стив, кажется, это чувствует, - переминается с пятки на носок, когда Джеймс тянет на себя тяжелую дверь:
- Я приду завтра? - в его взгляде столько чистой, незамутненной, какой-то детской надежды, что Джеймсу становится смешно:
- Я работаю с пяти, - кивает он и, прежде чем скрыться в полумраке паба, быстро отвечает на незаданный, но вполне очевидный вопрос. - И да, я правда буду здесь.
Убегать, думает Джеймс, все-таки уже поздно.
***
Стив бредет, куда глаза глядят, до тех пор, пока город не погружается в темноту.
У него даже нет с собой вещей; он вылетал без плана, без четко продуманных действий, - впервые за долгое время у Стива Роджерса была только цель.
Это вызывает что-то, похожее на ностальгию.
Гостиница - первая попавшаяся; всего двенадцать номеров на двух этажах неподалеку от Чаринг-Кросс. Наверное, это центр, хотя Стив совсем не уверен; он не хочет открывать карту, не хочет планировать - самое главное в этом городе он уже нашел, а остальное приложится.
Горничная, торопливо стелившая чистое белье, представилась Наташей, вызывая улыбку; где сейчас Романофф, Стив понятия не имел. Эта Наташа тоже была рыжей и фигуристой, только английский - ломаный совсем, исковерканный странным произношением, и почему-то в этом было свое очарование.
Стив проспал всю ночь, как убитый.
Наутро он первым делом отыскал гипермаркет, всего в десяти минутах от гостиницы; помимо горничной Наташи, Стив нашел и местный прототип Фьюри, - у негра за кассой на глазу тоже была повязка, лихая, пиратская, - но, в отличие от Ника, этот человек улыбался просто и добродушно; кто знает, что случилось с ним в прошлом, но теперь он явно не ждал от жизни подвоха.
Стив, напротив, успел снова погрузиться в сомнения; что, если Баки все-таки сбежит, как бежал раньше?
Что, если в пабе вечером его не окажется?
"Что, если" - слишком много для одного хорошего утра, а пробежка отлично прочищала мозги.
Стив бежит мимо орла, памятника пилотам морской авиации; бежит по Вестминистерскому мосту, навстречу - люди, одетые совсем просто, гораздо проще, чем даже в Америке, словно им все равно, что надевать. Стив помнит, как Баки травил байки в далеком детстве, - мол, в этой Англии прохожие одеты в мешки с прорезями, потому что какой смысл наряжаться, если пять минут назад шел дождь, а еще через пять - начнется снова.
Стив спускается по ступенькам, бежит по набережной; по правую руку - Аквариум, это он знает, а дальше - колесо обозрения, гигантское, отчего-то манящее, притягивающее взгляд. Поначалу Стиву кажется, что Лондонский Глаз не вписывается в панораму, неожиданно современный, грузный, уродливый, - а потом понимает вдруг, что привык очень быстро; если убрать колесо из пейзажа, останется ощущение, что чего-то не хватает.
Стив возвращается тем же путем, стараясь не бежать слишком быстро, не привлекать слишком много внимания; чтобы отвлечься, замедлиться, он упирается взглядом в Биг Бен, одинаково внушительный в любое время суток. Стиву хочется зарисовать его, - вообще хочется нарисовать все здесь, любой предмет или здание, на которых отдыхает взгляд; он обещает себе, что обязательно так и сделает.
Только сначала разберется с Баки.
Вечером плана все еще нет, одна голая надежда, твердая решимость - как и сутки назад.
Стив не уверен, стоит ли выводить разговор на воспоминания, или лучше попытаться поверить, что этот Баки перед ним - какой-то новый человек, с которым они знакомы всего день, - просто какой-то случайный Джеймс, отличный парень с мрачноватым, но четко считываемым обаянием.
Никогда раньше обаяние Джеймса Барнса не было мрачным.
***
Стив Роджерс появляется в шесть.
Джеймс успевает сменить напарника, принять сразу миллион заказов и в какой-то момент отвернуться в поисках свежего лайма; когда он поворачивается, Роджерс оказывается точно напротив, - сидит за барной стойкой, сложив руки, как отличник в начальной школе, смотрит внимательно, будто пытается запомнить.
Или вспомнить заново.
Интересно, думает Джеймс; когда-то - он уверен в этом, как в себе самом, то есть, не слишком-то сильно - он стоял по другую сторону, рядом со Стивом, вертел полупустой стакан пальцами и чувствовал себя уставшим.
Вот что он помнит - усталость.
И помнит Стива, образ перед глазами, как вспышка, - на Роджерсе выглаженная, начищенная военная форма, волосы аккуратно причесаны, Роджерс явно очень доволен собой, и Джеймс тоже был им доволен, и все вокруг.
Сейчас все иначе; Джеймс отдает завсегдатаям привычные пару пинт, прежде чем подойти к Стиву, и в том нет той, былой восторженности, нет в глазах сияния, присущего, пожалуй, хорошим мальчикам из хороших семей, в очередной раз заработавшим высший балл на экзамене. Зато в глазах Стива спокойствие; он сам весь - как сгусток спокойствия и уверенности, тепла, ощутимого почти физически.
Наверное, думает Джеймс, люди к нему тянутся.
- Выпьешь?
- На твой вкус, - пожимает плечами Стив, - все равно не пьянею.
Джеймс, в общем-то, тоже.
- Ладно, - впервые за все это время человек просит Джеймса сделать выбор за него; пусть даже такой простой, незначительный, неважный совсем, и все-таки. - Не жалуйся, если что.
Стив смеется; этот смех - самый человечный из всех, что Джеймс слышал.
- Не буду.
Он поит Стива стаутом, подливает шесть пинт подряд, а Роджерсу - хоть бы что; на чудака, остающегося абсолютно трезвым, потихоньку начинает пялиться народ, и, похоже, Стив к такому привык, потому что не обращает внимания.
Вообще - ни на что; только наблюдает за Джеймсом, и он думает, что назначил неудачное время, что толку с присутствия Стива здесь в рабочее время? Но самого Роджерса, кажется, это не смущает, он вполне освоился за пару часов, во время которых они толком не перекинулись и словом, познакомился даже с подсевшей на соседний стул расстроенной девицей; отвечал что-то, а смотрел все равно на Джеймса - постоянно.
Это чувствовалось так отчетливо, но почему-то ненавязчиво, и в какой-то момент Джеймс понял, что привык существовать под пристальным взглядом.
Одним, конкретным.
Все остальные - чужие, незнакомые, изучающие - Джеймс терпеть не мог.
- Поздно заканчиваешь? - спрашивает Стив, когда стрелка настенных часов доползает до девяти; такое ощущение, будто ему совсем некуда торопиться, и Джеймс мог бы честно сказать, что да, действительно, поздно, и не обязательно сидеть здесь и ждать неизвестно чего, только вместо этого он задумчиво хмурится:
- Могу отпроситься, наверное. Не зря же ты приходил.
- Я и так не зря, - Стив улыбается, и видно, что он не лукавит; в этом слишком много искренности, теплоты, смутной радости - всего того, чего Джеймс уже долгое время был лишен, - всего того, что Джеймс в своих бесконечных переездах с места на место так и не мог отыскать.
А теперь Стив Роджерс нашел его сам.
Определенно, стоило держаться за имя.
Его действительно отпускают со смены всего через полчаса.
***
Они минуют собор святого Павла, огромный, величественный, памятник королеве Виктории перед входом, - Стив вспоминает похожий собор святого Петра, виденный лишь на фотографиях, и отмечает на будущее, как маркером новую запись в блокноте, - Италия; они проходят улицу за улицей, у них смешные названия, чего стоит одно только "Куриный Рынок"; они разглядывают очередные часы на очередных зданиях, точнее - разглядывает Стив, - Баки лишь приноравливается идти медленее, и Стив понимает, что это только из-за него, самому Баки как будто не очень интересно смотреть по сторонам, хотя в любом городе такое поведение присуще скорее местным.
Впрочем, и раньше Баки нередко выпендривался вместо того, чтобы без прикрас проявлять любопытство; вскидывал подбородок, смотрел насмешливо, как будто ничем его было не удивить, ну конечно, тринадцатилетнего-то мальчишку, - но надолго его никогда не хватало.
Только теперь мало что осталось от того мальчишки, да и от Баки Барнса вообще - попробуй пойми, сколько; а Стив все равно, стараясь вслух называть его Джеймсом, не может делать этого мысленно.
Никогда ведь не называл.
- Как так вышло? - спрашивает Стив, когда они останавливаются на площади - небольшом пятачке, скорее уж - в Сити; вокруг, куда ни взгляни, здания самых разнообразных банков, и даже такое неромантичное место англичане умудрились сделать красивым. - То есть, я имею в виду. Бармен. Никогда бы не подумал.
- Здесь повсюду - одни пабы, - Баки пожимает плечами, засовывает руки в карманы, спокойный, почти расслабленный. - Показалось очевидным. И, наверное, когда-то я знал толк в алкоголе, - он смотрит на Стива искоса, чуть прищурившись, как будто проверяет, правильно ли сказал. Усмехается, - когда пришел проситься на работу, смог даже что-то смешать. Мне, правда, сказали, что так уже лет семьдесят никто не делает, - усмешка становится шире, - но я оказался способным. Не знаю. Не так много вариантов. Вот кем ты работаешь?
Вопрос неожиданно ставит Стива в тупик.
- Капитаном Америкой, - улыбается он наконец; Баки фыркает. - Звучит нелепо, но, вообще-то…
- Да я знаю, - отмахивается Баки, озираясь, - не раз смотрел телевизор. Защитник Америки с огромным щитом, - он медлит. - Щит я помню, Стив. Избавляешь мир от зла.
- Ты не зло, - тут же откликается Стив, моментально, поспешно, делает шаг, оказываясь ближе к Баки, пытаясь поймать его взгляд, и тот не отворачивается.
Смотрит прямо и все так же спокойно, только напрягается челюсть - как всегда происходило, если Баки думал о чем-то неприятном.
Как раньше.
- Откуда тебе знать, - он молчит с минуту, но Стив чувствует, что сказать сейчас что-то - значит, перебить. - Меня… я помню приказы, Стив, - когда Баки произносит это, то выглядит, как человек с сильнейшей зубной болью; потирает левое плечо. - Помню, что нужно опираться на факты. Так вот факты - против меня.
- Неважно, - Стив думал обо всем этом столько раз, что и не сосчитать. - Хоть кем ты будешь. Ты мой друг.
Баки смотрит на него не то чтобы недоверчиво, - скорее, непонимающе, будто Стив встрял в чужой разговор невпопад.
- Был, - говорит он наконец. - Баки - был, - сойдя с места, он ускоряет шаг, не дав Стиву произнести очередное “неважно”.
***
Они проходят мимо памятника, - Джеймс приглядывается машинально, - павшим в обеих Мировых войнах; само понятие “война” откликается в голове чем-то неприятным, почти как фантомные боли в левой руке, - словно, если бы Джеймса попросили назвать самое мерзкое слово английского языка, он назвал бы именно это.
Хорошо, что никто не просит.
- Почему ты приехал? - Джеймс опускается на первую же лавку на их пути, забрасывает руку на спинку, закуривает.
- Я не мог не приехать, - Стив садится рядом, смотрит почему-то с улыбкой; Джеймс поднимает брови, и он поясняет. - Ты полжизни при мне не курил. Непривычно.
- И почему я этого не делал?
- Астма, - легко отвечает Стив; Джеймс снова смотрит недоверчиво - чтобы этот человек болел хоть чем-нибудь? - Повышенное давление, проблемы с сердцем, ну, много чего было раньше. Я не всегда был таким.
Джеймс думает, что это проясняет часть воспоминаний; не объясняет, правда, как из одного Стива Роджерса появился другой.
Джеймс не уверен, что это важно.
Мимо проезжает целая цепочка кэбов.
- Расскажи что-нибудь, - он выдыхает дым, машинально отворачиваясь; есть у Роджерса астма или давно уже нет, это кажется правильным.
- О чем?
- Обо мне. О тебе. О чем-нибудь. Ты же не просто так приехал, - Джеймс поудобнее опирается рукой, взъерошивает волосы, - прикидывал, что будет, если найдешь меня. Или нет?
- Если честно, - Стив округляет глаза, смеется вдруг, - нет. Думал, что надо найти тебя. Отыскать, увидеть, а дальше - не знаю. У меня не всегда есть план.
- Я в курсе, - откликается Джеймс быстрее, чем успевает подумать; слова как будто бы и не его, но Стив, посмотрев удивленно, кивает, подтверждая, и улыбка отчего-то сходит с его лица.
- Еще бы, - он трясет головой, словно отгоняя неприятные мысли, улыбается снова. - Ладно. Вот что, ты… - Стив заминается не больше, чем на секунду; забытая сигарета обжигает палец, и Джеймс чертыхается, отбрасывая окурок в урну; достает новую. - Ты всегда был рядом. И, наверное, я не всегда ценил это. Привык, к хорошему быстро привыкаешь, а теперь думаю, что стоило бы благодарить тебя чаще.
Роджерс искренен от первого до последнего слова, и это настолько заметно, что даже обескураживает.
Джеймс так не привык.
С другой стороны - не так уж и много у него привычек.
- То есть, - Джеймс пробует медленно, подбирая слова, - ты здесь, потому что считаешь, что должен мне что-то?
Стив качает головой:
- Нет. Просто, - он барабанит пальцами по лавке, и взгляд темнеет; Джеймс наблюдает за ним так внимательно, что ловит мельчайшие изменения, пытается запомнить - автоматически, бесцельно, - однажды я решил, что ты умер. И впервые почувствовал, что остался совершенно один, хотя вокруг были люди. Много людей, и я не хочу для тебя того же, - Стив смотрит в сторону. - Тебе не обязательно оставаться одному.
Джеймс крутит неподкуренную сигарету в пальцах; ломает пополам, не замечая.
Слишком много откровений для одного вечера.
Они встречаются так еще неделю.
Они встречаются так еще неделю, и это похоже на зарождение дружбы.
Или, нет, не так, - Джеймсу все это кажется чем-то сродни встрече бывших одноклассников спустя долгие годы молчания; смотришь на человека, и понимаешь, что знал его, знал ведь раньше прекрасно, вы сидели за одной партой, таскали один на двоих учебник и встречались с одними и теми же девчонками, а потом прошло двадцать лет, и тот смешливый пацан, которого ты знал - уже простой работяга, или владелец компании, или военный, у него своя семья, своя жизнь, это немного неловко, но вы продолжаете общаться.
Почему-то это хорошо.
Ассоциации приходят к Джеймсу сами; это удобно, - смотреть на Стива, который выше на полголовы и шире в плечах, и думать, что тот тощий парнишка из участившихся, слишком длинных снов - да, тоже он. И что в метаморфозе этой нет совершенно ничего необычного, так бывает, люди растут, меняются, кто-то отращивает брюхо, а Роджерс - мускулатуру. Это удобно; Джеймсу очень хочется повысить градус нормальности в своей жизни, а не поддающихся объяснению вещей хватает и без того.
А Стив порывается было добавить еще, завести все новые и новые рассказы, но Джеймс пресекает довольно быстро, перебивает, почти не грубо:
- Не надо, - говорит он и вздыхает, когда Стив смотрит непонимающе, замолкая на полуслове. - Голова и так пухнет, понимаешь? Ты появился, и это как, - он усмехается, прищелкивает пальцами, пытаясь подобрать слова. - катализатор. Постоянно что-то снится, а иногда работать не могу, зависаю, вспоминается что-то. Как картинка. С ума сойти можно.
Стив смотрит так, как будто и правда - понимает.
Вообще, все, что Джеймс пытается ему втолковать, и все, о чем Джеймс молчит; конечно, разумеется, естественно, ему это только кажется, потому что не бывает так. Они знали друг друга когда-то, но прошло, - почти сто лет прошло, Роджерс, пытается втолковать однажды вечером Джеймс, когда они останавливаются перед блестящим зданием городской мэрии.
- Для меня - два, - серьезно отвечает Стив, и Джеймс не может ничего противопоставить.
О понятии “прошлое” хочется забыть насовсем.
И Стив вместо общего прошлого рассказывает ему о настоящем, - о ЩИТе, и Мстителях, и сотне комиксов про Капитана, и новых законах, принятых в родном штате, и еще о тысяче упущенных, не восполненных пока толком знаний; Стив как будто никуда не торопится, а Джеймс не спрашивает, думая поначалу, что это потому, что Роджерса не хочется обижать - как еще будет звучать вопрос “когда ты уедешь?”, - но потом честно себе признается.
Страшно.
Страшно, ведь это хрупкое равновесие, что с приездом Стива установилось у Джеймса в голове, может разрушиться в любой день, в любую секунду; но и Стив - не собирается же оседать в Лондоне на веки вечные, Джеймс и сам-то не уверен, что хотел бы остаться именно здесь. И они молчат об этом, Стива, похоже, не напрягает - когда они не видятся, Роджерс гуляет где-то, бродит по музеям, покупает куда-то билеты, и, рассказывая об этом, меняется на глазах. Джеймс не уверен, но ему кажется, что Стива тоже будто что-то отпускает, - будто он почувствовал отголоски той свободы, за которой Джеймс неделями продолжал гнаться. А потом с легкой руки менеджера в пабе вешают большой телевизор, народ стекается смотреть футбол, и одного бармена на смену становится решительно мало; Стив, услышав об этом краем уха, предлагает свою кандидатуру немедленно.
- С ума сошел? - Джеймс не то что удивления - недоверия не скрывает, скептически фыркая. - Ты же не умеешь ничего, тебе это зачем?
- Может, я окажусь способным, - смеется Стив, смотрит как-то иначе; Джеймс вспоминает вдруг этот взгляд, только роста в Роджерсе было меньше, лицо худое и тонкое, но взгляд, взгляд, да, именно он, случался, когда Джеймс - Баки? - тащил его гулять на ночь глядя, или подбил как-то раз стащить пару яблок с рыночного прилавка, а потом они пытались бежать, но остановились в ближайшей подворотне, и Стив даже не кашлял, хохотал только.
Этот взгляд Стива означал, что тот решается на что-то, о чем не имеет понятия, - на что-то, что может оказаться необдуманным и неправильным.
Этот взгляд Стива означал, что ему все равно.
И Стив быстро договаривается с менеджером, очень приветливый, очень деятельный, как будто ничего не делает особенного, пока Джеймса прошибает этим простым осознанием от макушки до самых пяток.
- Твоя жизнь - не здесь, - говорит Джеймс следующим утром, когда они встречаются у центрального входа в полюбившийся обоим Гайд-парк.
Стив, по обыкновению, смотрит серьезно - и озадаченно, словно смысл сказанного до него не доходит. Он молчит, и Джеймс благодарен, потому что устал от слов; а молчание говорит само за себя, ему верится гораздо больше, как и улыбке Стива, как глазам - они знакомы.
Они понятны.
- Смотри, - щурится вдруг от яркого солнца Стив, указывает в сторону; по дорожке для велосипедистов в их сторону бежит чья-то собака, обычная совсем, беспородная явно, счастливая дворняга в простом ошейнике, но важно совсем не это.
Важны рыжие подпалины на темном боку, густая шерсть, хвост торчком, и Джеймс ни слова не может вымолвить, замирает, пока пес не подбегает прямо к нему, жмется к ноге, ластится, - тогда он опускается на корточки, машинально поглаживая собаку по спине живой рукой, вскидывает голову, смотрит на Стива с сомнением:
- Джек, да? У меня была такая, - это не вопрос, уже нет, Джеймс уверен. - Точно такая же. Джек.
Стив кивает с таким видом, как будто гордится.
***
Его не трогают, - Стив уверен, что, если бы он понадобился, ему бы не просто позвонили, а постучали бы в дверь номера, - не трогают, действительно, совсем, как будто Капитан Америка в своих бесконечных локальных войнах получает передышку; ему словно говорят - Стив, отдохни, расслабься, займись тем, что впервые за эти два года подарило тебе смысл. И Стив знает, что долго это не продлится, и благодарен неизвестно кому за каждый свободный день.
В Лондоне - хорошо, прекрасно, в самом деле, и Стив привыкает, запоминает расположение станций метро на карте и маршруты автобусов, что ходят мимо Оксфорд-стрит; Стиву странно, и непривычно, и непонятно немного ощущать не потерянность в чужом городе и чужом веке, а что-то другое.
Возможность делать то, что хочется, может быть.
И Стиву хочется; хочется остаться здесь еще на день, и на другой, и на неделю, и на следующую. Хочется все так же ежедневно уславливаться о встрече с Баки, каждый раз выбирая какое-то новое место, и просто бродить бесконечно, разглядывая дома и людей вокруг, впитывая в себя каждую мелочь, всматриваясь, Лондон, вопреки всему, что Стив слышал об этом городе, словно подпитывает его.
Работать вдруг, впервые за огромное количество времени на совершенно простой работе, зная даже, что это временно настолько, что ускользает сквозь пальцы само по себе, - хочется тоже; стоять за барной стойкой неожиданно забавно, и Баки подпускает Стива только к закускам и посуде, единожды пронаблюдав, в каких пропорциях Стив старательно пытается смешать виски и содовую. Баки отчего-то доволен, и ухмыляется насмешливо, щурится по-кошачьи совсем, весь его вид буквально кричит с вопиющим ехидством - Роджерс, знаешь что, ты сам напросился.
Именно теперь Баки больше всего начинает напоминать себя прежнего.
Стиву, впрочем, нравится он любым.
И проходит еще неделя; Стив рассказывает о былом только тогда, когда Баки спрашивает сам - хмурится, всякий раз замедляя шаг, уточняет что-то про детство, или про соседскую девчонку с огромными зелеными глазами, или про колледж, или даже про войну, но о войне они говорят меньше всего. Баки рядом с ним все больше уверен и спокоен, только смотрит иногда с недоверием, как будто ожидает, что Стив испарится прямо у него на глазах; а иногда - столовый нож за обедом в случайном полупустом пабе втыкает резко прямо в деревянный стол, и стискивает зубы, желваки ходят, и в такие моменты Стив просто не может называть его Джеймсом, срывается на:
- Баки, - и только в такие моменты он по-настоящему откликается, смаргивает тут же, вздрагивает, чертыхается вполголоса.
- Все в порядке, - говорит он, и, - гребаная война.
Это случается снова, Стив почти привык; поздний вечер, они на набережной у моста Ватерлоо, и Баки, остановившись как вкопанный, сжимает виски.
- Все в порядке, - как обычно, морщится он. - Вспомнил что-то… неприятное, - Баки смотрит прямо, пристально, взгляд потемневший, отчаянный почему-то; Стив не знает, что Баки мог вспомнить, неприятного было слишком много, но держит данное ранее обещание, не спрашивает, и тот продолжает сам, неожиданно. - Я пожалею, но спрошу, - и в этом столько от Баки, и от Стива даже, от них обоих, молодых еще, разных, но отчаянных одинаково; пожалею, но сделаю, если необходимо. - Сколько еще, Стив? Ты уже долго здесь, и мир наверняка скоро надо будет спасать, как они там без тебя, а я справлялся и раньше, ты видел. Сколько еще? Твоя жизнь - не здесь.
Фраза снова режет слух, бьет по ушам, неверная, ненужная, и Стив говорит:
- Это неправда, - но Баки не верит, так и стоит с поднятыми руками, впервые отчетливо неуверенный, впервые откровенно отчаявшийся; Стив шагает к нему машинально, и еще шаг, почти вплотную, не знает совершенно, как убедить, как заставить не думать об этом, как объяснить очевидное. - Я не знаю, сколько, - он накрывает его ладони своими, отнимает от висков, опускает - не отпускает, - не знаю, но это вообще не имеет значения.
Слов мало, да и Баки - Стив уже понял - разучился верить словам; они стоят слишком близко, и Стив понимает, что если не решится сейчас, все и без того когда-нибудь будет испорчено.
Все и так всегда портится.
Но, может быть, шанс есть, - Стив подается вперед, целует, осторожно, сухо, целомудренно почти, закрывает глаза сразу, будь что будет, оттолкнет - значит, так тому и быть; а Баки напрягается, как скала, но на секунду всего, а потом отвечает, не дает отстраниться, загорается весь - в первый раз с тех пор, как Стив оказался в Лондоне, - загорается, языком проводит по губам, поцелуй глубже, жестче, и никогда раньше у Стива от такого не кружилась голова.
А впрочем, и не было такого еще.
Машины гудят где-то за спинами, люди проходят мимо; до них никому нет дела.
И все еще кажется, что кружится голова; решился - не отступится, получилось - не оторвется теперь, да и как, вообще, оторваться, Стив и подумать не смог бы об этом.
Когда исполняются давние желания, поверить сложно.
Сложно, и остается только цепляться за реальность, - цепляться за чужие ладони в своих, цепляться за плечи, сильно сжимая пальцы, - за теплоту губ, за жар дыхания, за негромкий гул лондонского вечера, за стук сердца, в конце концов.
И уходят последние сомнения, - Стив верит, верит на самом деле сразу, безоговорочно; они были, эти назойливые голоса в голове, мечущиеся тени прошлого, попытки сравнения двух вроде бы разных людей, которые, на самом-то деле, - Стив верит, Стив уже знает, - одно неделимое целое; и, может быть, ему нужно было время, чтобы убедиться.
Может быть, это уже неважно.
Стив убежден.
Дыхания перестает хватать даже ему, человеку с безупречными теперь легкими; Стив отстраняется минимально, только чтобы отследить, поймать первую реакцию, она нужна сейчас, как воздух, если хоть что-то пойдет не так - восстанавливать заново будет слишком сложно. Но Баки смотрит прямо ему в глаза, и этого взгляда за последние недели Стив не видел ни разу, да что там - с сороковых не видел, - Баки смотрит на него, совершенно ошалелый, абсолютно пьяный при нулевом количестве алкоголя, невыносимо теплый.
Теплота - вот чего не хватало, думает Стив; хочет сказать что-нибудь, - что-то ведь нужно? - и Баки моментально качает головой, отступает еще на полшага, но смотрит все так же, не отрываясь.
- Я не знаю, почему, - говорит он почти озадаченно, - но я хотел этого.
И Стив выдыхает.
- А ты, как всегда, решаешь проблемы методом танка, Роджерс, - смеется вдруг Баки, губы изгибаются не в усмешку, в улыбку наконец, и Стив выдыхает снова, облегчение волной накатывает и от этой улыбки, и от этого “как всегда”. - Напролом.
- Как всегда, - со смешком соглашается Стив, и опять думает, что надо сказать еще хоть что-то, это странно, это должно быть странно для Баки, кто вообще для него Стив сейчас; и Баки избавляет его от ненужных мучений, смотрит пристально, качает головой снова.
Шагнув вперед, обхватывает, приобнимает здоровой рукой поперек спины, чуть ниже плеч, совсем как раньше, - вынуждает сойти с места, пойти вперед, к мосту, и, в общем-то, все равно ведь, куда идти.
- Ну, я так понимаю, - произносит Баки насмешливо-деловито, это новая черта, когда-то он не использовал этот тон так часто, - что в ближайшее время ты никуда не летишь.
- Джеймс, - начинает было Стив, и Баки, глядя перед собой, на отражающиеся в воде огни фонарей, перебивает:
- Если честно, Стив, - они останавливаются синхронно, пропуская зазевавшегося велосипедиста; Баки задумчиво облизывается. - Если честно - без разницы, как ты будешь меня называть.
***
Джеймс понятия не имеет, почему один поцелуй, как монета в один цент простой, обрубил вдруг все, что мешало; может, это наследство от того мальчишки, которым он был когда-то, - от того счастливого повесы, которого чужая война однажды отправила в пропасть; может, это его позабытые желания вылезли наружу, дали нужный толчок.
А может быть, дело в Стиве, - человеке, в которого Джеймс, отстранявшийся по приобретенной привычке, влип все равно с самого первого дня; может быть, Стива просто было почему-то мало, а теперь вдруг стало - достаточно, то, что нужно, и Джеймс только сейчас начинает понимать, как вообще оказался в Лондоне.
Он думал, что бежит, потому что ищет себя, - потому что одиночество давало возможность разобраться, понять о себе хоть что-то, сделать первые нелегкие недели проще, сократить количество проблем.
Только вот от одиночества он и бежал.
И мог бы не понять этого никогда, если бы не Роджерс; Джеймс думает, что, если бы мог, отправился бы в далекое прошлое, самому бы себе спасибо сказал за правильный выбор, за эту дружбу, растянувшуюся на десятки лет, - дружбу с человеком, который, единожды решившись, действительно делает шаг.
Верный шаг.
Он впервые начинает приглашать Стива в свою квартирку неподалеку от реки Брент, съемную, крохотную совсем, не развернуться; и чем больше расслабляется Джеймс, тем сильнее напрягается Стив - тоже впервые, - на него как будто накатывает что-то давно запрятанное, забитое, заглушенное, и на третий день Стива прорывает запутанной речью о войне, и о том, что он, Джеймс, должен ведь винить Стива, - о том, что Стив молчал раньше, но теперь им просто необходимо все прояснить, иначе когда-нибудь это всплывет, и; Джеймс слушает, сколько может, - какая же чушь, Роджерс, в чем-то ты дурак дураком, думает он, - затыкает наконец Стиву рот, бесцеремонно, без предупреждений, холодными металлическими пальцами по губам.
- Стив, - он вздыхает, прищуривается, - честное слово. У меня все еще сплошные белые пятна в голове. Вместо целых месяцев, лет даже - туман, понимаешь? И если ты не готов смотреть вперед, а не назад, - Джеймс пожимает плечами, убирает руку, и Стив молчит, напряженный, весь обращается в слух, это так бросается в глаза, что становится смешно очень некстати, - то не стоило и приезжать.
Стив все понимает.
Все понимает, как раньше, и Джеймс неожиданно обнаруживает в себе эту способность - понимать тоже; прислушиваться, замечать мелочи, - он понимает, с какой целью Стиву звонят, еще до того, как тот вешает трубку.
- Долг зовет? - Джеймс лениво поднимает брови, стоит, облокотившись о перила узкого балкона, на котором можно ступить едва ли пару шагов; Стив морщится, ему явно неловко:
- Что-то вроде, - он подходит ближе, останавливается в дверях. - Я еще не рассказывал, как у нас тут дела. Что с тобой все в порядке.
- Значит, устроим сюрприз, - Стив так удивляется, как будто в самом деле не надеялся даже, и это снова смешно, Джеймс ухмыляется, не сдерживаясь: - Что?
- Ты поедешь? - уточняет Стив, хотя в этом нет никакой надобности, и Джеймс, вздохнув, протягивает руку, тянет к себе, сжимая плечо.
- Припоминаю чьи-то слова, - очень серьезно говорит он, поймав взгляд. - Что-то очень пафосное.
Он добивается своего - Стив улыбается, мягко, еле уловимо:
- Припоминаешь, как называл меня придурком?
- Нет, не то, - хмыкнув, Джеймс поворачивает голову в сторону, глаза слепит выглянувшее после очередного ливня солнце, и рука Стива ложится на перила за спиной. - Пафосное, а не просто правдивое.
С Лондоном определенно настала пора прощаться, и Джеймс наконец поясняет, цитируя едва ли не нараспев.
- Я с тобой до конца.
Ему нравится, как звучат эти слова.
@темы: графомания, winter captain
-
-
03.07.2014 в 10:27-
-
03.07.2014 в 12:30Это мой самый любимый текст с феста вообще. И я хочу носить тебя на ручках, печь пироженки и плести венки из полевых цветов. Спасибо тебе огромное за эту радость - читать тебя.
-
-
03.07.2014 в 12:31-
-
03.07.2014 в 13:29-
-
03.07.2014 в 13:29Любимый Лондон, любимые герои - именно такие, какими я их вижу, без пафоса, без истеричности, без "он машина для убийств, он сам даже есть не умеет". Всё так реалистично, так по-хорошему просто.
И как же захотелось в лондонский паб! на самом деле, мне всегда хочется в лондонский паб, по умолчанию, но тут аж защемило Через три недели пойду искать паб на слиянии Флит-стрит и Стрэнда
-
-
03.07.2014 в 16:19Нравится это сравнение, мне кажется, оно очень верное.
Вообще люблю, когда персонажи постепенно заново узнают друг друга.
Баки за барменской стойкой! *.* На эту тему непременно нужен арт! Какой-нибудь. где Баки стоит, протирает стакан, волосы собраны в хвост, а на лице легкая улыбка (стив напротив за кадром).
-
-
03.07.2014 в 18:30Perfect_criminal, аввввв. лондон тут такой, каким я его помню, если еще кто-то его таким видит - это прекрасно
Alexxa_Im, спасибо вам! и да, иногда и без перестрелок и ссор можно обойтись. тем более, это же лондон
Sapfira23,
hermits_united, оооо, пойдете через три недели, как я завидую
Misaki-uke, только баки тут стриженый, никаких хвостов, у меня это почти сквик
но да! нужен арт!
-
-
03.07.2014 в 18:32забавная, ваши тексты это нечто! *кажется я повторяюсь, но не могу молчать*
Столько чувств, мыслей, каких-то маленьких деталей, но все они дают такую ярко-эмоциональную картину, что ощущается все как в реальности...
спасибо!
-
-
03.07.2014 в 21:04перечитала описание Баки Точняк. А почему сквик? На артах мило выглядит)
-
-
03.07.2014 в 21:07Misaki-uke, я не люблю длинные волосы, хоть сколько-то длинные у мужчин. вообще, у выдуманных и настоящих ))) поэтому почти всегда нахожу повод для него постричься хд
-
-
04.07.2014 в 12:59-
-
02.03.2016 в 14:02Спасибо!
-
-
02.05.2018 в 12:04я хочу зацитировать все и много плакать от восхищения.
надеюсь, что в дальнейшем Вы будете писать еще.
ЕЩЕ!!!-
-
02.05.2018 в 15:30я пишу сейчас, много хд но только по импровизации пока что