две тыщи двести и они в италии потому что хочу такОни летят в Рим, потому что так хочет Арс.
Потому что “я был там всего один раз и очень соскучился, потому что “ага, Шаст, конечно, еще я на пляжах с тобой не валялся”, потому что “на площади Навона есть отличный отель, совсем небольшой, по-домашнему все, а теперь и денег на него реально хватает”.
Потому что Антон согласен.
В их распоряжении - три несчастных дня, даже два с небольшим, из которых стоит выжать максимум; февральский Рим - ничего такой, балует, никаких обещанных дождей или слишком сильных ветров, только часть прохожих зябко кутается в воротники пальто по утрам, но зима не портит этот город так, как портит Москву, мучает Питер и уничтожает Воронеж. Февральский Рим - это куда меньшее количество туристов, слишком холодное вино в бокале и донельзя счастливый, светящийся буквально Арс, поедающий только что купленное у какого-то добродушного усача мороженое.
- Мужчина, вам сколько лет? - хохочет Антон, наблюдая за тем, как Арсений слизывает каплю подтаявшего мороженого с тыльной стороны ладони. - Пять?
- Мне семь, - с достоинством отвечает Арсений, сидящий по-турецки на каменной лавке; за его спиной - какой-то монастырь, не узнать даже, в чью честь назван, все надписи только на итальянском. - Мне семь, и я уже большой. Хочу есть мороженое - и ем.
- Когда ты простудишься, я не буду тебя лечить, - предупреждает Антон, озираясь в поисках знака, запрещающего курение, и не находя ничего похожего; тянется за брошенной утром в карман кожаной куртки пачкой. - Ты такой будешь хрипеть, ох, ах, Антоха, че ж я за дебил такой, мороженое в феврале начал жрать…
- Отвянь, дядя, - заявляет Арс и, в ответ на вскинутые брови Антона, пожимает плечами. - Ну, мне ж семь.
Любовь Арсения к холоду все еще не поддается, на взгляд Шастуна, никаким разумным объяснениям; когда Антон закапывается в воротники и капюшоны целиком, Арс разве что соглашается застегнуть наконец куртку, - когда народ вокруг явственно дрожит под валящим с неба снегом, Арс, подумав, красиво заматывает шарф, - да и шапки если и надевает, то, кажется, исключительно в эстетических целях, модник херов. Арсений торчит на холодных барнаульских балконах в декабре, отгуливает всю новогоднюю ночь по морозным питерским улицам, покупает уже третий рожок мороженого за один римский день.
Либо намекает на то, что его неплохо бы отогреть, либо намекает на то, что мозги уже совсем отмороженные.
Сам Арсений обычно отвечает, что просто не любит зимнюю одежду, а кровь у него - горячая.
- Ты такой горячий, - чаще всего, с наибольшим придыханием, соглашается после таких заявлений Антон и - чаще всего - уворачивается от и без того невесомых подзатыльников, без толку пытаясь подавить уместный разговору ржач. - И без одежды лучше смотришься, точно.
Это, кстати, не то чтобы правда; Арс всегда смотрится круто, если спросить Антона, и это умение, которому он иногда немного завидует. Ну, примерно как может завидовать случайный посетитель музея человеку, изображенному на портрете перед ним, - или читатель, перелистнувший страницу журнала и зависший над чьей-то классной фоткой, - вроде видишь, насколько этот человек хорош, но это же, блин, картинка; чудо, хрен знает кем изображенное.
Не простой смертный.
Антон никогда ничего подобного вслух не скажет; он же не идиот, чтобы вот эту вот хрень лепетать, Арс его засмеет просто.
Не засмеет, возражает всезнающий внутренний голос, зачастую подозрительно напоминающий то ли Диму, то ли Волю.
Антон молчит все равно.
Большую часть второго дня они тратят на Авентину; с вершины холма вид настолько крутой, что Антон теряется иногда в бесконечных попытках выбора между тем, чтобы вытащить телефон и начать фотографировать все, что находится в поле зрения, и тем, чтобы забить на дурацкую необходимость хранить что-то на карте памяти, если его собственная память вполне себе еще работает; чтобы просто смотреть.
Арс смотрит, - долго, словно тоже пытается запомнить получше, не зная, когда получится еще раз здесь побывать, получится ли, - а потом, как обычно, просит щелкнуть его пару раз, заранее изображает все самые идиотские позы из своего арсенала, и достать смартфон все-таки приходится.
- Давай только по-нормальному, - просит Антон, убирая вспышку; Арсений, успевший сесть на корточки и притвориться придурком, закатывает глаза и поднимается на ноги.
- Ну Шаст.
- Ну Арс, - передразнивает Антон, отходя на пару шагов назад. - Давай-давай.
- Ну Шаст, - продолжает ныть Арсений, но больше позы не меняет. - И что, просто стоять вот так? Неинтересно никому.
- Можешь сесть, - разрешает Антон и, усмехаясь, добавляет, - ты и так хорош.
- Это да, - бодро кивает Арс, скрещивает руки на груди, смотрит куда-то вдаль, на невысокие светлые крыши и полуголые деревья; ухмылка рвется с его губ на свободу.
- Не в инстаграм же снимаю, - объясняет зачем-то Антон, как будто Арс и без того не догадался уже. - Так, просто.
Жилые кварталы на Авентинском холме - забавные и немного нелепые, череда похожих как братья домов по обеим сторонам узкой проезжей части, отовсюду торчит зелень и какие-то цветы в разноцветных горшках, за самыми высокими заборами прячутся жители богатых особняков; Антон даже удивляется в какой-то момент:
- Как же тут тихо, - но провожает взглядом очередной симпатичный дом, который они медленно проходят, и исправляется, - но классно.
- Я бы жил тут.
- Да ладно? Со скуки бы не помер?
- А что, спускаешься, - Арсений неопределенно взмахивает руками, вроде как обозначая движение куда-то вниз, - с холма сойдешь - уже и город тебе, и все что хочешь. С экономикой полная задница, ну да, но людей смешить - не мешки ворочать.
- Все равно лучше мегаполис, - Антон чешет затылок, закидывает затем обе руки за голову, сцепляет пальцы в замок на шее; после холодного утра город будто разогревается, просыпается, приходит в себя, солнце наконец выходит нормально и начинает даже вроде бы еле заметно греть, а ветер стихает. - Ну в смысле, чтобы жить. Люди там. Живое все. И, блин, в Европе ничего круглые сутки не работает, как они существуют-то вообще?
- Это чтобы ты спать пораньше ложился, - фыркнув, Арс обгоняет его, разворачивается и продолжает идти спиной вперед с такой легкостью, словно знает каждый участок пустой дороги. - И за бухлом не бежал в последние три минуты до того, как продавать перестают.
- Один раз всего было, - дуется Антон, хмыкает в ответ на всезнающий взгляд. - Ну, три. Пять. Ой, да отвали.
- Я тебя спою сегодня, - обещает Арсений, потягиваясь на ходу.
- Как песню?
- Как танец, блин, Тох. Спаивать буду. Когда еще теперь…
- Тогда ладно, - улыбается Антон. - Тогда не отваливай.
Они добираются сначала до отеля, потому что Арс, верный привычкам и имея такую возможность, не собирается весь день таскаться в одном и том же; меняет одну футболку на другую, затем - не без помощи Антона стаскивает и ее, потому что, несмотря на то, что они в Риме, а не в любом городе России, привлекать к себе внимание огромной надписью про “я перестал волноваться” - это как с огнем играть; Антона более чем устраивает, что на них здесь никто не смотрит.
То есть, - смотрят, конечно, они местами все равно выделяются, - Арса уже разок приняли за своего, а самого Антона - за, мать его, модель, Арс умилялся часа два, но, - никто не подбегает просить автограф, не фоткает исподтишка, не задает тупых вопросов; вообще по-русски не говорит никто, кроме горничной в отеле, давно перебравшейся в Италию из Украины, но этой женщине вообще на все, кажется, пофигу.
На площади Испании темновато и людно; народ расселся дружными группами по всей Испанской лестнице, поддерживая вечную жизнь в присмиревшем городе, но сегодня, в отличие от вчерашнего вечера, ни Антону, ни Арсению не особенно хочется здесь задерживаться.
Прелесть в том, чтобы свалить с наиболее популярных мест в чужом городе чужой страны, в том, чтобы начать приобщаться; Антон не понимал раньше.
Да и не то чтобы много путешествовал.
Арс ведет их куда-то, - так уверенно, что Антон почти всерьез удивляется, когда Арсений признается, что вообще понятия не имеет, куда они держат путь, - и, поддавшись теплому вечеру, стаскивает все-таки куртку; в черном джемпере Арс похож на кого-то важного, даже если совершенно не старается.
Может, потому, что для Антона он важен всегда, прилагает усилия или же нет; в голове такие вещи все еще продолжают звучать по-идиотски, так что об этом Антон тоже, чаще всего, молчит. Но не удерживается хоть от чего-то; уже в случайно выбранном ими, совершенно наугад, ресторане, когда они устраиваются за угловым неприметным столиком и ждут заказ, Антон берет руку Арса в свою, разглядывает задумчиво, хотя голова от мыслей в основном блаженно пуста; стаскивает со своих пальцев пару колец и примеряет их на Арсения.
- Шаст, - негромко зовет Арсений, улыбка слышна в его голосе; уже начиная улыбаться в ответ, Антон поднимает взгляд.
- А? - осмелевший здесь, в отсутствие привычной российской публики, он все равно ищет любые намеки на то, что делает нечто неверное, но Арс только качает головой, не меняя до странности мирного выражения лица:
- Ничего, - удовлетворенный этим абсолютно, Антон возвращается к своему занятию; покрутив еще немного, оставляет кольца на пальцах Арсения, сжимает его ладонь в своих; вздрагивает от неожиданности, когда Арс вдруг продолжает, - здесь, кстати, за что-то такое… наехать могут неслабо, не слабее, чем у нас, - поймав взгляд Антона, Арсений кривится слегка, - к сожалению.
- Да ладно? - в представлении Шастуна Европа - единый организм, слаженный в своем стремлении к свободе, к толерантности, хер там знает к чему еще, вот к этим всем вещам, что они сами-то в себе оба все еще продолжают воспитывать, но так же продолжают и отчаянно выискивать.
- Католики, - невнятно поясняет Арсений, не делая ни малейшей попытки убрать руку. - У Сереги приятель в Лондоне живет, рассказывал как-то про подругу свою, она с Сицилии. Призналась как-то семье, что и по мальчикам, и по девочкам, думала, ну, взрослая же, на две страны уже давно, пускай знают.
- А они что?
- Сказали, ничего общего иметь не хотят с ней. И пускай в свой Лондон проваливает, раз стала такая, - машинально поглаживая запястье Антона большим пальцем, Арс откидывает голову на спинку дивана. - В общем. Не такие уж мы все и разные иногда.
- Хуйня это, а не семья, значит, - решает Антон, во взгляде Арсения читая то же, что думает сам; своим семьям они рассказывать ничего такого не стали бы. Сейчас - чтобы на скандалы не нарываться, потом - родители уже пожилые будут, с хрена ли их волновать.
Но когда-то придется.
Антон разглядывает Арса, на ломаном английском флиртующего со смешливой официанткой, притащившей им пару огромных тарелок на огромном подносе, и понимает: придется, придется.
Никак они уже не отвертятся, после стольких лет дружбы, после пары лет вроде как вместе, с шоу или без него, и пропади пропадом.
Арсений утверждает, что Антон не сможет рассказывать анекдоты десять минут без передышки, и он с удовольствием принимает вызов; уже двенадцатая минута пошла, а Антон радостно шпарит практически без остановки, пока они обходят по периметру очередную красивую церковь, название которой Антон снова забыл.
(Сант-Аньезе-ин-Агоне, поучительно повторял Арсений каждый раз, когда они покидали или возвращались в отель.)
Перед церковью - облепленный скульптурами обелиск; перед Антоном - довольно ухмыляющийся Арсений, который, по его собственному признанию, устал уже просто ржать. Вино, которое они неизвестно каким образом все-таки перестали в себя вливать минут сорок назад, все еще занимает законное место в крови, замедляя разгон только под действием ночной прохлады; будоражит и делает жизнь легче.
Антон не хочет уезжать.
- Ты чего? - вскидывает голову Арс, когда Антон прерывается наконец на полуслове.
- Чемодан собирать еще, - бормочет Антон; хорошо хоть, один на двоих, поездка слишком короткая. - Так впадлу.
Арсений читает его с одного внимательного взгляда; вздыхает, обхватывает ладонью предплечье, тянет в сторону показавшегося впереди отеля.
- Я тоже не хочу, - соглашается он, зная, с чем на самом деле.
Дима с Сережей звонили уже по скайпу днем, напоминали, сволочи, что выходные кончились, ближайшее мероприятие послезавтра, и не охренели ли они сваливать в свои европы и италии, подлецы; просили привезти сувениры, Матвиенко верещал, что требует магнитик.
Хрен вот им, а не магнитик.
Не отпуская Антона, Арс тянет его по лестнице на второй этаж, в номер, в такой внезапной спешке, что они оба сталкиваются у порога номера, Арс будто нервничает, пока Антон пытается выискать в карманах ключ; накидывается, как только они оказываются внутри, прижимает Антона к захлопнувшейся двери, расцеловывает до мгновенной, непрекращающейся больше дрожи; хлопает Антона по запястью, когда тот рефлекторно тянется к выключателю.
В номере темно, но глаза у Арса светятся получше любого ночника, любой гребаной звезды, Антон не может держать собственные глаза открытыми долго, стонет, рвано выдыхает, но смотреть тоже хочется, это почти мучение, - чья-то музыка на незнакомом языке слышна из-за приоткрытого окна, негромкие голоса доносятся из комнаты этажом выше, одеяло сбивается под упавшим на него спиной Антоном, летят куда-то в сторону сброшенные кеды, и Арсений.
Бля, Арсений.
Они не слышат будильников, конечно; просыпаются на полчаса позже, чем собирались, и Антон все еще не особенно хочет вставать, потому что встать - означает собирать вещи, собирать вещи - значит сваливать.
Арс таращится на него полусонными глазами, обхватив левой рукой подушку; тянет правую к лицу Антона, и тот, загораясь не вырвавшимся наружу смехом, кусает его за палец.
- До аэропорта полно времени еще, пошли, - провозглашает Арс сразу после выселения и, бесцеремонно схватив Антона за руку, тянет его за собой, чуть не спотыкаясь о чемодан; они практически добегают до ближайшей остановки двухэтажного туристического автобуса, за который Арсений поспешно расплачивается и немедленно торопится на второй этаж, туда, где нет крыши, только жесткие сиденья, голос гида в ненужных им наушниках и вновь выглянувшее сегодня солнце.
Не сойдя ни на одной остановке, они проезжают большую часть маршрута, осматривая с высоты автобуса практически весь город; Арс садится на ряд позади, вытягивается вперед, обнимает сползшего пониже по сиденью Антона за плечи, губами жмется к виску; это, сука, так хорошо, что почти больно.
- Пиздец, - выдыхает Арс редким еле слышным матом. - Давай останемся, забьем и останемся.
- И спрячемся, и симки выкинем, и имена сменим, - подхватывает Антон, жмурясь на солнце. - Я в модели пойду.
- Я ресторан открою, чтобы с вином и всеми делами, - помолчав секунду, Арс улыбается ему в висок. - И шоурум.
- Ну нахрен, - смеется Антон, закрывая уже и так прикрытые солнечными очками глаза; ветер ерошит нерасчесанные волосы, Арс сжимает руки чуть крепче на его плечах. - Я тогда в Москву.