и еще полторы тыщи слов
которые я написала в три часа ночи под баттлы kotd вместо саундтрека лол и мари виноватаВечерние съемки заканчиваются, и Антон не хочет даже смотреть на часы; по его ощущениям, сейчас примерно десять, - или, может, одиннадцать, - но с таким же успехом он мог бы выдумывать наугад совершенно любые цифры, который уже месяц потерянный во времени и пространстве, между съемками и концертами, не слишком долгими отпусками и жестким рабочим режимом.
Ему нравится.
Ему охренительно нравится, он мечтал об этом еще в Воронеже, - еще когда впервые приперся на Comedy Баттл, - да блин, еще когда в КВН только начинал играть; чтобы уставать до отвала ног и башки, но кайфовать при этом с равноценной силой, чтобы научиться черпать вдохновение и энергию из всякой банальной херни вроде трех часов сна, лишней чашки вкусного кофе или ощущения чужого плеча под боком.
Абстрактное плечо к нынешнему году успело превратиться в достаточно конкретное, и это - тоже кайфово.
Антон выматывается под конец недели так, что ему не хочется приблизительно ничего, но и менять он тоже ничего бы не стал.
Каким-то образом он всегда оказывается самым вымотанным из всех, несмотря на то, что вроде бы младший, вроде бы моложе. Поз просто воспринимает работу чуть больше именно работой, чем все остальные, и как-то держит в голове все эти условности типа переключения между бодрым рабочим режимом и всем, что остается; Серега либо уходит с головой в очередную влетевшую ему в голову идею так, что и танком не остановишь, либо валится на диван на манер умирающего лебедя, чтобы через полчасика подскочить как ни в чем не бывало; а Арсений…
Арсений - это Арсений.
Человек, блин, загадка.
Арсения не предугадаешь; не сможешь предсказать, когда его организму вдруг приспичит наконец окончательно вырубиться, не поймешь до конца, о чем он думает, не определишь, обидится он на что-то всерьез или отбросит через секунду.
Все, что Антон знает наверняка: Арс всегда смеется над его шутками, всегда ловит ход его мысли на лету, но при этом при всем, - всегда, регулярно, - таращится на Антона так, словно он восьмое чудо света или что-то такое, удивительное и обезоруживающее; Арс всегда ершится, чтобы потом смягчиться, и с Антоном это правило работает без особенных перебоев, как, в общем, и со всеми остальными.
Только между ними - острее; Антон не смог бы сказать как-то еще, да и не то чтобы он был силен в подборе слов, если дело выходит за рамки сценических импровизаций. В реальной жизни на язык первым делом просится разве что мат.
Вот как сейчас, ага.
- Ебаный свет! - восклицает Антон, завернувший за угол по пути к гримеркам и немедленно врезавшийся в кого-то; в Арса, конечно.
Арс ловит его за предплечья, чуть пошатнувшись, ловит машинально, на автомате, так же, как предотвращает регулярные падения Антона с высоты его роста на какой-нибудь гололедице, как подхватывает шутки в миниатюрах, как поправляет Антону галстук перед редким совместным корпоратом; не думая, не тратя на оценку своих действий лишней доли секунды.
Антон тащится с этого так, что иногда боится себе признаться.
- Давно уже не ебаный, - тем временем заявляет Арсений, губы его подрагивают в ухмылке. - Дня три. Но свет, конечно.
- В конце тоннеля, - ржет Антон, плавно расцепляет их руки, задерживая пальцы на запястьях Арса.
- Нет, скорее, как этот… Свет мой зеркальце, вот что-то такое.
Арс впервые поцеловал его здесь же, - в полутемных коридорах Главкино, чуть ли не в этом самом закутке, после похожих вечерних съемок, - по ощущениям - то ли год назад, то ли день, Антон не взялся бы определять; каждый день, при всей мнимой рутине, все еще в новинку, каждый день и каждый час. Он тогда так охренел, что растерялся даже, застыл, замер, как дебил полный, Арс почувствовал, отстранился, - и взгляд у него был такой, Антон до сих пор помнит и до сих пор страдает, - горящий, решительный, напуганный, ошарашенный, все сразу, как будто Арсений перед этим накидался хорошенько, достаточно, чтобы пойти и сделать что-нибудь глупое; только они оба были тогда абсолютно трезвы, под конец рабочего-то дня на рабочем еще месте, и глупостью все это тоже не было.
Они целовались тогда, очнувшись от обоюдного ступора, пока Паша не спалил, совершенно случайно, нарочно не придумаешь; Паша ржал так громко, что Арсений начал уже шикать на него всерьез, - Воля, мол, твою мать же, услышат, сейчас все Главкино сюда сбежится на нас посмотреть, - и Паша сказал, что было бы круто, народ же ставками давно балуется, кто-то срубит неплохое бабло.
Арс тогда перестал шикать и начал шипеть, до сих пор смешно; никто, конечно, никаких ставок на их срыв башки не делал, - окей, никто из лично знакомых точно, - но Паша все равно продолжал угорать, потом заткнулся, смягчился, по-доброму так посоветовал, как умеет, - продолжайте, ребятня, - и свалил домой.
Ржали после этого уже сами Антон с Арсом.
Они так и остаются стоять, боками прижавшись к стене, лицом друг к другу, молча, так уютно, как будто дома уже давно, на любой из квартир; Антон ловит взгляд Арса и, кажется, не у него одного случился внезапный приступ ностальгии.
Голоса Стаса и Димы слышны как-то глухо, но в то же время - так хорошо, словно ребята где-то за стенкой или за углом.
- Страшно тогда было, знаешь как, - говорит вдруг Арс, шепчет почти, вскидывает брови, - стремно.
Антону не нужно спрашивать, когда именно.
- Да что плохого могло бы случиться. В худшем случае, я бы тебе в морду дал.
- Я и говорю - страшно, - хмыкнув, Арсений пожимает плечами, все еще слишком резко, от сцены не отошел. - Моя морда, с твоего позволения, мое главное достояние.
- Я бы вот поспорил.
- Поспорь, - легко соглашается Арс, касается плеча Антона и, кивнув в сторону, сдвигается все-таки с места; они идут наконец к гримеркам, Антону хотелось бы медленнее, но он подстраивается под стремительный шаг Арсения уже через секунду; делает вид, что задумывается.
- У тебя полно достояний, - предлагает он; щурится от долбанувшего вдруг в глаза более яркого света, бьющего от ламп на стене очередного коридора. - Прям с каждой стороны парочка найдется.
Арс с размаху прикладывает ладонь к груди, над сердцем, ахает:
- Столько комплиментов, Шаст, и все мне!
- Милуетесь опять? - приоткрыв одну из ближайших на их пути дверей, из гримерки высовывает голову Матвиенко, хлопает глазами, всем своим видом выражая умиление. - Голубки.
- Хвостик подрежу, - ярко улыбается ему Арсений; Антон, не слушая завязавшуюся дальше привычную тихую перебранку, оглушительно зевает.
И зевает еще громче снова через час или полтора, в тысячный, кажется, уже раз; Антон в самом деле не уловил до конца, когда Арсений успел отправить Серегу с Позом по домам, попросив не дожидаться, и, - чуть важнее, - как он уломал Антона потащиться гулять по Москве.
Романтик херов.
- Романтик херов, - ворчит Антон, закутываясь в толстовку так, что только глаза и видно; Арсений, на полшага впереди, пружинистым шагом рвется вперед по пустынной улице, словно и не замечая ночной прохлады в одной футболке.
Антон, как обычно, не в курсе, который сейчас час и где они находятся; Арс попросил высадить их где-то в Строгино, и это не самый радующий глаз район, ничего тут такого нет, но - вот же - этому придурку все нравится.
- Ты придурок, - категорично сообщает Антон, у которого к ночи фильтр между мыслями и прямой речью отрубается наглухо. - За что ты такой. Бля, - фыркает он, споткнувшись о валяющуюся на асфальте бутылку; Арс, не глядя, выбрасывает руку в сторону, удерживая Антона за плечо в вертикальном положении. - За что ты. Почему я.
- За все хорошее, Тоха, - беззаботно откликается Арсений, вертя головой по сторонам; ну, серьезно, это жилой район Москвы, время давно перевалило за полночь, и Антон почти всерьез начинает подозревать, что через пару кварталов на них в лучших традициях нападет кучка обдолбанных бандитских подростков. - За все самое хорошее.
Он замолкает, и Антон недоверчиво щурится:
- А где это все твое, “самое хорошее, прямо как я, прекрасный Арсений”?
- Ты и так знаешь, к чему слова, - Арс подмигивает ему и переводит взгляд вперед, в сторону мутно горящей вывески круглосуточного супермаркета.
- Возьму тебя и для сториз в инстаграм сниму щас, - объявляет Антон, как будто это угроза. - Будешь знать, полночный гуляка.
- Да-а, возьмешь и снимешь.
- Одинокий бродяга.
- Ничего и не одинокий, - отвечает Арсений так, будто они тут о чем-то серьезном говорят; притормаживает, заставляя остановиться и Антона, поворачивается к нему, поднимает руки, большими пальцами тянет уголки губ Антона вверх, правый повыше левого. - Ну улыбнись, чего ты.
Арс улыбается первым, настаивает, не отнимает рук, и Антон сдается, хотя и не битва это, чтобы сдаваться, он бы пошел на поводу и так; всегда почти идет на поводу у Арсения, у взгляда его гребаного, кто глаза такие только придумал, - улыбка Антона сама уже рвется наружу, непроизвольно, ярко, достаточно, чтобы Арс засветился весь, удовлетворенно закивал, придурок с шилом в заднице.
- Пойдем хоть нажремся, - предлагает Антон. - Тачку до бара поймаем.
- А пойдем, - Арсений, не теряя времени зря, уже приближается к проезжей части, изредка освещаемой светом фар проезжающих мимо машин, вытягивает руку, бросает подошедшему Антону, - алкаш.
- Ты ж поддерживаешь.
- И курить из-за тебя не могу бросить.
- И беды все из-за меня, - подхватывает Антон, уже прикурив. - Кстати, я без налички.
- Вот точно, все беды из-за тебя, - смеется Арс. - Не парься, все при мне. Я тебя тут не брошу, так уж и быть.
- Так уж и быть, - в наигранном возмущении передразнивает Антон; по дороге, ничего удивительного, все еще никто не едет, а свет фонаря красиво падает на Арса, и Антон вытаскивает телефон, не задумываясь; делает одну фотографию, другую, удовлетворяется вроде бы третьей.
Арс не меняет даже позы, не выебывается и не превращает это в игру; продолжает стоять, подставив профиль под объектив, улыбается со всем спокойствием мира; в такие моменты он кажется старше.
То есть - выглядит на собственный возраст.
- Выложу потом, - обещает Антон, бросив последний взгляд на экран, и убирает телефон обратно в карман. - Без твоих хештегов тупых.
- Момент не порти, - фыркает Арс, впервые за ночь поежившись; Антон делает лишний шаг, останавливаясь практически вплотную, и Арсений делает едва заметное движение навстречу, ловя тепло; снова вытягивает руку.
Тачка, наконец, подъезжает.