мне скинули эту песню в качестве одной из заявок, и драббл я накатала незамедлительно. говорят, вышло атмосферно, ну и да, я люблю такое - ночь, дорога, телефонный разговор. рефлексия.
nightcall, 560 слов
Прослушать или скачать Nightcall бесплатно на Простоплеер
Темнота стирает границы.
Между днем и ночью, правилами и вседозволенностью, рабочим и личным, необходимым и желанным; темнота была самым большим детским страхом, позже – чем-то смутно и необъяснимо нелюбимым, а теперь ассоциируется всего с одним человеком. И пальцы зудят автоматически, на одних рефлексах, потому что за одной ассоциацией следуют другие и хочется прикосновений, их всегда – хочется, как не было ни с кем и никогда. Есть что-то болезненное в желании трогать – ладонями по плечам, губами по шее, подбородком по виску, языком по ключицам; так пытаются распробовать редкий деликатес, стараясь как можно дольше растягивать один-единственный момент.
Самое первое послевкусие.
И пальцы все еще зудят; Крис облизывается, все эти мысли не вовремя, потому что человек этот далеко, а Крис – в машине, по пути из ниоткуда в никуда. Ночью таким кажется самое обычное шоссе в Бостон; самая обычная дорога представляется кинематографично, кадрами из плохо снятой мистической драмы. В подобные моменты кажется, что откуда-то с обочины выскочит, врежется в лобовое стекло какое-нибудь чудовище, но на самом-то деле все монстры – только у людей в головах.
Шумят, шипят неразборчиво, хотят чего-то.
Крис крепче обхватывает пальцами левой руки руль, правой – тянется к бардачку; всю жизнь его учили, что за рулем не стоит разговаривать по телефону.
– Ты сменил часовые пояса?
– Что?
– Время, Эванс. Три часа ночи уже.
– Ты все равно не спишь.
– Не сплю. Подожди, – из трубки слышен смутный, неразборчивый гул – музыка, голоса; типичные звуки вечеринки сплетаются в один, и Себастиану, похоже, приходится перекрикивать, но наконец гул совсем отдаляется. – Ага. Ты ни с кем меня не перепутал? С девушкой своей например?
– Если бы хотел позвонить ей, так бы и сделал, – свет фар от случайной машины на встречной полосе бьет в глаза; Крис раздражается больше на себя, чем на собеседника, все это так глупо, он понятия не имеет, зачем звонит. – Как дела?
– По-старому, – щелчок зажигалки. – Тренировки начались, пить запретили, требуют что-то делать с волосами, чтобы быстрее росли. Тебя уже ждут, кстати. Тренер про Капитана Америка все уши прожужжал.
Себастиан говорит долго, неторопливо, выдерживая паузы, – низкий мягкий голос; Себастиан разговаривает так только наедине с кем-то, Крис помнит, и всегда меняет тон, стоит хотя бы одному еще человеку вмешаться в диалог. Себастиан говорит долго, и самые обычные, будничные вещи звучат чем-то потусторонним, как сказочный сюжет; от этого клонит в сон, и разговаривать по телефону за рулем действительно не стоит, но Крис, как можно внимательнее следя за дорогой, не может заставить себя нажать на кнопку отбоя.
Эти звонки из ежемесячных превратились в еженедельные, и, единожды начав, Крис не может уже прекратить, разучился останавливаться вовремя.
– ...в общем, они издеваются все, надираются в хлам у меня перед носом. Эванс, когда ты в последний раз расслаблялся?
Отличный вопрос.
– Не помню, – Крис барабанит пальцами по рулю, включает поворотник; Бостон уже близко. – Может, сейчас, – он разрешает себе не следить за языком, это просто, когда не смотришь в глаза. – Я скучаю.
Себастиан на другом конце провода смеется – непривычно хрипло, и Крис представляет запрокинутую голову, закушенную губу, прищуренные глаза, тлеющую сигарету на краю пепельницы.
Все эти мелочи.
– Так приезжай уже.
Темнота стирает границы.
Между днем и ночью, правилами и вседозволенностью, рабочим и личным, необходимым и желанным; темнота ассоциируется всего с одним человеком, и какой, к черту, Бостон, Крис виделся с семьей совсем недавно, они всегда могут приехать в Лос-Анджелес, могут позвонить, могут подождать еще, – пусть даже он обещал, пусть так не делают взрослые люди, но Крис едва дожидается возможности не нарушать правила дорожного движения, прибавляя скорость.
Он разворачивает машину.
Впереди – Нью-Йорк.
снова рефлексия, но потяжелее. как вырванный момент из чьей-то головы.
free to choose to see the sign, 417 слов
Прослушать или скачать Where Do We Draw The Line бесплатно на Простоплеер
Серый – цвет одиночества.
Это штукатурка на невыкрашенных стенах студии, и высохший после ночного дождя асфальт, и небо, скрывающее за тучами солнце, и папка с распечатанным новым сценарием. Это цвет, который возникает повсюду, стоит смешать несколько красок, и он не означает никаких крайностей.
Ни позитива, ни негатива; серый – цвет стремления к стабильности, до которой никак не получается добраться.
Крис придает значение символике, и когда в его жизни серого цвета становится много, он рад, потому что это – цвет спокойствия.
Цвет, делающий его менее уязвимым.
– Умеренность, – говорит Крис. На нешироком балконе лондонского номера прохладно этим вечером, где-то неподалеку распевают шутливую песенку дети, фонари на столбах еще не горят; Крис опирается о перила, наклоняясь вперед, это почти опасно. – В дзен-буддизме все об этом. В восточной живописи – много об этом. Как можно меньше туши, как можно меньше мазков, легкость, простые линии, они все рисовали так, знаешь. Чем меньше ты отдаешь, чем меньше добавляешь подробностей и лишних деталей, тем больше энергии сохраняешь в себе. Изображаешь вещи такими, какие они есть. «Береги тушь как свою собственную жизнь», или что-то вроде.
– Я думал, дзен-буддизм – это о легкости, – Себастиан вытягивает ноги, сидя прямо на полу, так, что пятки упираются в перила. – О том, чтобы упростить, а не заморочиться. А ты заморачиваешься, – Крис слышит смешок, и ему не надо оборачиваться, чтобы видеть кривоватую усмешку. – Твоя татуировка, и интервью, и наброски, которые ты показывал. Слишком много думаешь, Эванс. Перестань.
Серый – это любимая толстовка Себастиана, и спортивные штаны Криса, и пепел, оставшийся на дне пепельницы, и купленный в ближайшем магазине карандаш. Это глаза Себастиана в вечернем полумраке, и слабо прорисованный набросок, где он курит, глядя в окно, и туман на вчерашних съемках. Серый – цвет стремления к установлению порядка в жизни, общении, эмоциях – без реальных попыток этого достичь.
Серый – цвет умиротворения.
Цвет борьбы с беспричинной тревогой, и лишними мыслями, и слишком большой вовлеченностью в происходящее.
– Хватит, – просит Себастиан, когда Крис рассказывает о встрече с продюсерами, которые настойчиво обсуждали с ним заключение новых контрактов; на Криса давят, не нагло, но слишком ощутимо, и он лучше снова пошел бы к психотерапевту, но не готов стучаться в кабинет незнакомца; а Себастиан слушает внимательно, не перебивает почти, только говорит наконец: – Хватит.
Он поднимается с пола, подходит со спины, протягивает руку, прикладывает к губам Криса указательный палец; матовые серебряные – серые – кольца на его руках.
Серая краска на перилах, и вывеска магазина напротив, и хмурое небо.
Крис придает значение символике далеко не всегда, но, когда он ищет спокойствия, в его жизни есть человек, рядом с которым это имеет смысл.
Серый – это потребность в стабильности.
Цвет тишины.
написано в мае - все тогдашние штампы вам в лицо. прямо вот ин да фейс, я серьезно. мне этот мини уже не нравится категорически, это уже совсем не мои эванс и стэн, но что поделаешь хд
стена, 2815 слов.
Между ними – стена.
Такая толстая, что и слепой бы заметил.
Журналистам нормально, фанатам тоже; достаточно пары объятий на камеру, одной шутки во время пресс-конференции, небрежно брошенного «мы сдружились на съемках», и люди хавают даже это. Хотят большего, конечно, к фансервису публика привыкла очень быстро, и потому смотрят жадно, ловят каждый случайный взгляд, каждую улыбку.
Брат советует не париться.
Советует уже не в первый раз; говорит – не понимает, почему Криса это все еще волнует. Разумеется, людям нужно давать то, чего они хотят. Разумеется, люди хотят представлять себе двух известных на всю страну мужиков в одной постели. Разумеется, раздетыми.
«Крис, давно пора привыкнуть».
Он-то привык, вот только промоушн «Зимнего солдата» вытягивает из него все соки.
– Есть ли в вашей фильмографии особенно любимые роли? Такие, к которым, может быть, хотелось бы вернуться?
Крис и так рад, что им редко дают совместные интервью, потому что рядом со Стэном ему не по себе; но в этот раз между ними не сажают даже вечно взбудораженного Энтони, да и разговор вряд ли можно назвать позитивным. Себастиан скрещивает руки на груди, смотрит на журналистку, как обычно, заинтересованно – от этой фальши Крису всякий раз просто тошно.
Он понимает, что снова должен тащить все на себе.
– Капитан Америка, – говорит он и смеется вместе с журналисткой; Крис знает, беспроигрышный вариант – упомянуть то, что зрители по крайней мере помнят. – И Джонни Шторм. Отличные парни.
– Забавно вышло, – девчонка, совсем молоденькая, с готовностью кивает. – Сначала «Фантастическая четверка», теперь «Капитан».
– Кто мог знать, – Крис улыбается так, что зубы сводит.
Все хорошо. Всем радостно. Всем весело.
– Себастиан?
Стэн, как всегда, подвисает на пару слишком долгих секунд; Крису очень хотелось бы оказаться на его месте – на месте человека, которому совсем не обязательно каждую секунду выдавать новый бред в ответ на не менее бредовые вопросы. Которому позволительно молчать, равнодушно пожимать плечами и выдавать бесконечные «эээ», и его все равно будут любить.
Себастиана Стэна теперь любит чертова куча народа.
– Не могу, знаете, похвастаться чем-то…ммм… особенно известным, – говорит наконец Стэн, и Крис слышит в этом ответе всю ненависть к миру. Или конкретно к нему, Крису, попробуй еще пойми. – Хорошо, нууу... например, Джефферсон, Шляпник. Ти Джей Хэммонд. Джек Бенджамин.
Крис понятия не имеет, что это за набор случайных имен.
Журналистка радостно улыбается:
– То есть вы человек без предрассудков?
Себастиан склоняет голову к плечу, посмеиваясь, и Крис будто настраивается на радиоволну, по которой транслируют одну и ту же фразу.
Бредовые вопросы. Очень бредовые вопросы. Перестаньте. Просто перестаньте.
Крис давно уже никому не говорит об этом, но он всегда чувствует то же самое.
– Получается, да. Что-то вроде.
Крис который год не может взять в толк, что с Себастианом Стэном, черт его побери, не так.
– Дура, – вполголоса говорит Стэн, когда журналистка скрывается за дверью. – Какая же дура.
Рукопожатия недостаточно.
Недостаточно тысячам любопытных глаз, недостаточно Крису Эвансу; он улыбается во все тридцать два, демонстрируя полный восторг от очередной встречи со Стэном, обнимает, сжимая плечо.
– Хватит, – выдыхает Себастиан прямо в ухо; вот только Крис упрям: похлопывает Себастиана по пиджаку, приглаживает и без того отутюженный галстук, медлит, прежде чем сделать шаг назад.
Он не знает, чего хочет от Себастиана.
Хочет прикасаться к нему каждый раз, как видит; хочет смотреть на него, когда тот улыбается; хочет прижать к ближайшей стенке в те редкие моменты, когда Себастиан искренне смеется, – словить этот чертов смех с его губ, так, чтобы было больно.
Хочет вернуться на съемочную площадку и еще пару раз ударить Стэна сильнее необходимого; хочет свалить на другую планету всякий раз, когда они проводят вместе больше пяти минут.
Крис не знает, действует ли Себастиан так на всех, или ему особенно повезло.
Между ними – стена.
И она прозрачная.
Можно смотреть – нельзя трогать; Крису не нравится эта фиксация. Она отравляет его жизнь, по-настоящему, как будто в воздухе рядом с Себастианом распыляют что-то токсичное вперемешку с феромонами или черт знает чем еще – не получается надолго отвести взгляд.
И Крис смотрит, сам себе напоминая сталкера, который пытается ловко скрываться, только не факт, что хоть кого-то этим обманывает.
Крис смотрит, как Себастиан щурится, ослепленный вспышками камер, поворачивается в нужную сторону, когда выкрикивают его имя, лениво и неохотно, будто делая всем одолжение. Крис смотрит, как Себастиан почти засыпает на очередной конференции, и снова сцепленные в замок руки, взгляд исподлобья, полное равнодушие к происходящему – радуйтесь, мол, что я вообще пришел. Крис смотрит, как Себастиан закусывает губу, приобнимая Энтони на красной дорожке, – даже на расстоянии нескольких метров отлично видно, как он устал.
А потом Себастиан вдруг поворачивает голову, совсем немного, ловит его взгляд; под этим взглядом Крис чувствует себя кроликом.
Тем самым, которого в следующую секунду сожрут.
– Смотри, он заснул, – они летят в Лос-Анджелес, и, разумеется, место Себастиана в салоне бизнес-класса – по соседству; он откинул голову, прикрыв глаза, и, похоже, действительно спит.
Энтони по правую руку от Криса, как обычно, напоминает пятилетнего – кого еще может волновать, что другой человек, о боже, спит.
– Я бы тоже не отказался, – улыбается Крис; им лететь еще три часа, а Энтони слишком бодр – настолько, что смотреть неприятно.
Крису вообще не нравится эта ситуация; чем больше он выкладывается на промо, сияя во все стороны улыбкой и забалтывая каждого встречного, тем чаще ему хочется просто в конце концов остаться уже одному.
Или снять напряжение – любым доступным способом.
Самое страшное, что Крис прекрасно знает, каким.
– Раз мы не спим – он тоже не должен, – не успокаивается деятельный Энтони, весь из себя живчик, в постоянном движении, – разбуди Стэна, поболтаем.
– Тебе что – пять лет? – не выдерживает Крис, стараясь, чтобы звучало добродушно. – Мы все устали, пусть себе спит.
– Только коснитесь – головы откручу, – не открывая глаз, сообщает Себастиан в пространство, и Энтони радостно смеется.
Крис продолжает смотреть.
На ближайшие дни график абсолютно пуст.
Было бы неплохо поехать домой и, к примеру, проспать пару лишних суток, но Крис вместо этого тянет прощание с Себастианом, хотя подозревает, что, когда они перестанут видеться, станет намного легче.
Что-то непонятное перестанет наконец сдавливать мозг Криса; а еще он, может, найдет себе девушку.
Пора бы уже вообще-то обзавестись девушкой, вместо того чтобы искать взгляд Себастиана Стэна; боже, он просто жалок.
– Хочу надраться, – говорит Стэн, когда молчание затягивается. – Не пил тысячу лет с этой гребаной ролью, – он смотрит на Криса оценивающе, смотрит так уже не впервые – Крис каждый раз подмечает такое, как маленькая девочка, отчаянно мечтающая лишиться девственности с первым красавчиком старших классов.
Ловит несуществующие намеки.
Или существующие – со Стэном ни хрена не угадаешь.
– Поехали в клуб? – он предлагает это так, словно они с Крисом только и делают, что шатаются вместе по тусовкам. – Что-нибудь с приличным фейсконтролем, чтобы там не доставали.
– Я по клубам не ходок, – пожимает плечами Крис; ему совсем не улыбается смотреть на Себастиана еще и в клубе.
Ему, мать его, и так более чем достаточно.
– С тобой так весело, – Стэн закатывает глаза и, против ожиданий, приближается на лишний шаг, одним махом нарушая зону комфорта. – А я все думал, что скрывается за этой улыбкой, – сосредоточенно закусив губу, он смотрит на Криса, как ученый на лабораторную мышь, – ну, когда ты скалишься хуже Фассбендера. И нихрена там нет, сплошная скука. Давай, еще увидимся.
Крису хочется сказать: «И это говорит человек, в чье хорошее настроение слабо верится». Крису хочется сказать: «И это говорит человек, который ведет себя так, будто все его бесят». Крису хочется сказать: «Да пошел ты, в самом деле, и хватит мотать мне нервы, хотя, может, ты и не специально».
– Выпить можно и у меня, – в конце концов произносит он вполголоса; поднимает брови, уверенный, что услышит отказ; усмехается вызывающе: – Поехали?
Себастиан кивает с таким видом, как если бы ждал приглашения с самого начала.
Крис, распахивая дверцу автомобиля, злится то ли на Стэна, то ли сам на себя.
Между ними – стена.
Все еще нерушимая.
Журналистам нормально, фанатам – тоже, а вот Крису хотелось бы, чтобы гость в его доме был хоть немного похож на обычного человека.
– У тебя вообще есть друзья? – спрашивает он, отпирая двери, и Себастиан немедленно изображает этот свой вежливый интерес, как перед журналистами.
Вы что-то сказали? Как охуительно интересно.
– Что за дебильный вопрос? – Стэн на ходу скидывает куртку, бросает прямо на пол, и Крис смотрит, как торчат лопатки, угадываются мышцы под тонкой футболкой. – Бар у тебя где?
– Прямо, налево, – Крис не знает, что они забыли рядом друг с другом, – там, где двери стеклянные.
Они не друзья, не приятели, а на ближайший год – даже не коллеги.
У них не слишком много общих тем, а еще – Криса не привлекают мужчины.
Впрочем, думает он, кто сказал, что Стэн вообще человек?
– Нихуя себе! – слышится из столовой, выход из которой ведет на террасу. – Бассейн, – когда Крис заходит, Себастиан направляет на того указательный палец, это выглядит обвинением, – огромный чертов бассейн. Огромный чертов дом. Моя мама тебя обожает. Расскажу ей, что ты типичный житель Голливуда.
– Завидуешь? – Криса будто прошибает осознанием, тем, что на самом деле жило в нем еще с первой встречи; по взгляду Стэна абсолютно ясно, что Крис попал в точку.
Но не проходит и секунды, как из глаз Себастиана исчезает злоба – появляется любопытство, которого Крис по отношению к себе не видел еще никогда; не тот интерес исследователя, готового препарировать очередную пойманную для опытов лягушку.
Нормальный, живой человеческий интерес.
А потом ощущение пропадает, потому что Себастиан облизывается, и Крис снова может только пялиться на его невозможное лицо.
– Я же большой мальчик, умею принимать поражения, – Стэн запрокидывает голову, присасываясь к бутылке, обхватывая губами горлышко.
– Блять, – кажется, Крис сказал это вслух; кажется, ему все равно.
Он никогда еще не встречал человека настолько закрытого – и настолько же откровенного, до полного бесстыдства.
– Блять, серьезно, прекрати, – он не хотел просить, но просит; Себастиан всего лишь пьет, всего лишь виски, а у Криса уже ощущение, будто они оба стоят тут, раздетые догола, и это значит только одно – совсем скоро он не сможет терпеть.
– Прекратить что? – он специально, теперь Крис точно знает, он специально делает это: проводит языком по нижней губе, слизывая каплю.
Нахрен все, думает Крис.
Нарывается – получит.
– Зачем ты приехал? – в этот раз он первым подходит ближе, чем следует, отнимает виски, делает глоток; когда-то, в школе, девчонки называли это поцелуем.
Поцелуем через бутылку.
Крис слишком давно не школьник; этого мало, это просто смешно.
– У меня все просто, – да, этот парень не любит стандартные ответы, каким бы ни был вопрос. – Когда есть, что брать, – беру, - Стэн смотрит на Криса, его взгляд темнеет, и ясно как белый день, что он хочет. – Когда хочу отдать – отдаю.
Крис едва не выпускает бутылку из ослабевших пальцев, чудом успев поставить на столешницу:
– Это, типа, загадка, которую я должен отгадать?
Себастиан молча придвигается вплотную, грубо хватает за плечо; Крис отвечает на поцелуй не задумываясь.
Он бы даже сказал «спасибо», если вообще сможет когда-нибудь дышать.
Между ними – стена.
Осыпается наконец осколками битого стекла.
Крис не знает, как они добрались до пустой спальни, когда успели избавиться от одежды; в этой мешанине рук, губ, языка, обволакивающих, осаждающих со всех сторон, мешающих соображать, Крис может только ловить свои и чужие стоны, хватать за пальцы – или за что придется; они не отлипают друг от друга вообще, отстраняясь только чтобы вдохнуть, хотя Крис не делал бы и этого. Стэн целуется, как в последний раз, как будто через час наступит апокалипсис, а он еще ни разу в жизни не трахался, спешит восполнить упущенное; потому что это не поцелуй – это секс в чистом виде, Крис мог бы кончить прямо сейчас, и, может, у Себастиана много талантов, может, он отличный актер, – целуется он точно как гребаный бог.
Или дьявол, Крис еще не решил, он не станет думать об этом сейчас.
О чем-то думать в принципе – кроме Себастиана.
– Тормозишь, – шипит Стэн, и стена рушится; Крис ловит его желания на лету, точно знает, что делать; пихает на кровать, и как, черт возьми, хорошо, что можно не осторожничать, выискивая в себе больше нежности, чем есть.
Нежность – последнее слово, которое пошло бы Себастиану.
Глаза у него безумные, сверкающие, яркие – никогда еще Крис такого не видел, и если, чтобы это продолжалось, им нужно потрахаться, – ну так никто и не против; Крис падает сверху, тянет руку, обхватывает оба члена сразу, у него стояк, как у свихнувшегося от гормонов подростка, и, в общем-то, похуй; Стэн кусает губы, свои и Криса, лижет, снова кусает, беззастенчиво, открыто, куда уж открываться еще больше – а у него получается.
– Тормозишь, – повторяет Себастиан, дыхание рваное, взгляд пьяный, и Крис почти рычит:
– Торопишься? – двигает рукой, раз, другой, еще, еще; Стэн стонет протяжно, во весь голос, запрокидывая голову; подставляет шею, и Крис тут же приникает губами, зачем-то пытается быть осторожным, только Себастиан раздраженно бросает:
– Я не стеклянный.
Крис всегда был хорошим мальчиком.
С ним не случалось ничего настолько же сумасшедшего.
– Я сверху, – говорит он, потому что думает, что это не очевидно; Себастиан вместо ответа хватает его руку, так, что Крис лишается опоры, валится сверху, другая рука все еще зажата между телами, и как же хорошо, как – же – хорошо.
– Да что ты, – Стэн смотрит прямо в глаза, облизывая его пальцы, каждый по очереди; у Криса просто башню срывает. – Так делай уже, – и снова – невозможно быть более откровенным, а у Себастиана выходит, – делай уже, блять, что-нибудь.
И он делает.
Проталкивает палец, боже, да, то, что нужно, и Себастиан стонет на выдохе, притягивает к себе, нажимая на затылок, слизывает пот над верхней губой; Крис не знает, как вообще это делать, это не его, он не трахается с мужиками, он и с женщинами не трахается так, но Себастиан снова стонет ему в губы, и отпадают любые вопросы.
– Еще, – требует, вновь делая себя хозяином положения, и Крис вводит второй, уже совсем забывая об осторожности – им обоим плевать; он оставляет на шее Стэна засосы, один за другим – так, чтобы запомнил, чтобы на следующий день не ходил с этим своим похуистичным видом, чтобы в зеркало смотрел – вспоминал.
– Я сейчас сдохну, – Себастиан цепляется за волосы Криса, еще немного – выдернет нахрен; Крис с ним согласен, сдохнуть можно в любую секунду, и что там про апокалипсис? – Давай.
От Себастиана немного пахнет потом и виски, очень много – сексом, Крис дуреет совсем от этого запаха, толкаясь внутрь; Стэн раздвигает ноги шире, и Крис почти вспоминает свои идиотские вопросы брату насчет возможностей мужской анатомии, но ни одну мысль не выходит додумать до конца; по лицу Себастиана видно – ему больно, да, но как же, черт возьми, он от этого кайфует.
– Ты невозможный просто, – выдыхает Крис куда-то ему в плечо, и Себастиан тянет его за волосы, заставляет поднять голову, снова целует, как будто ему мало, ему всегда мало; смеется – дьявольски, нечеловечески, возбуждающе.
Он все делает возбуждающе и давно уже поймал этим Криса, как рыбку на крючок.
– Сука, – он все смеется, и это лучше любого глупого «люблю» от очередной девчонки в постели Криса. – Быстрее.
И Крис входит до конца – надо, наверное, дать привыкнуть, но надолго его не хватает; он двигается быстрее, еще быстрее, Стэн комкает пальцами простыни, другой рукой цепляется за плечи, руки, спину, зажимает, точно оставляет синяки; Крис не остается в долгу, кусая у самых ключиц, замедляет темп, – ускоряет снова, как только слышит протестующий стон; за эти звуки он что угодно готов отдать, и зачем человеку, который так стонет, целуется, трахается, бьет одним взглядом, – зачем ему вообще делать в этой жизни что-то еще?
Крис уже на пределе, а Себастиан – на пределе всегда, теперь Крис знает, Себастиан этим живет; он ловит еще один поцелуй, хочется, чтобы медленный, чтобы растянуть подольше, – но Крис двигается слишком быстро, и выходит смазанно; Стэн оттягивает его нижнюю губу зубами, держит так, блять, держит, пока Крис оставляет на его боку синяки от пальцев, – взгляд ищущий, требовательный, поплывший совсем, и Крис накрывает рукой его член, обхватывает, – достаточно пары движений, прежде чем Стэн кончает.
Крис – за ним, впервые в жизни не заботясь куда.
Кровать, простыни, живот Себастиана – похуй.
Стэн заводит руку за голову, пытается отдышаться – мокрый, потный, запачканный, расхристанный, растраханный весь, все еще бесстыдный; Крис думает: неужели он так со всеми.
Неужели ему вообще все равно.
Он, конечно, не спрашивает, да и кому нужны разговоры, когда Себастиан вновь этим своим невозможным движением облизывает припухшие, искусанные губы, и кажется, что если не поцеловать его – точно можно прощаться с жизнью.
Они наконец целуются неторопливо, лениво, торопиться теперь вроде бы некуда; Крису в самом деле не хочется прекращать – это был лучший секс в его жизни, а еще где-то внутри поселяется гадкое ощущение, что, когда они встанут с кровати, все вернется на круги своя.
Стэну, наверное, плевать на такие тонкости, потому что он отстраняется сам.
– Давно хотел? – спрашивает так, будто Крис купил в магазине торт.
А, собственно, смысл врать.
– Столько не живут, – криво усмехается Крис, откидываясь на спину, и Себастиан опять ржет, хрипло и довольно, насколько вообще оттраханный мужик может быть довольным.
Крис и не представлял, что может – так.
– Сигареты есть?
– Я не курю.
– А, я забыл, – Стэн потягивается, как налакавшийся молока кот, переворачивается на живот, касается губами груди, прикусывает сосок, как бы между делом. – Хороший парень Крис Эванс.
Крис устал, но готов завестись в любую секунду, если чертов Себастиан Стэн не остановится.
– Уж получше тебя, – говорит Крис с непонятным подростковым желанием оставить за собой последнее слово, только Стэн не дает: вскидывает голову, смотрит все так же пьяно – и пусть смотрит так всегда.
Своим живым, настоящим, откровенно блядским взглядом Себастиан уничтожает все остальное, что есть вокруг, и Крис знает, что входит в это «остальное».
И будь что будет.
– Я в куртке оставил, – Стэн подтягивается, чуть морщась, ухмыляется, шепчет в губы: – Сходишь?
Крис бьет его в плечо – прямо по одному из свежих синяков, но идет без вопросов.
Между ними – стена.
На самом деле ее легко сломать, и только Крис Эванс знает – насколько.
у эванса кинк на военную форму. написано исключительно ради этого кинка, он не мой, но было забавно хд
о пользе реквизита, 626 слов
– Блядь. Блядь. Блядь. Эванс. Ох, блядь.
Словарный запас Стэна за последние полчаса сузился до пяти-шести слов, и Крис не смог бы сейчас посмеяться над этим. Он и слова-то не в состоянии вымолвить, пока Стэн вколачивается в него: выскальзывает и входит тут же на всю длину – каждый раз, как остервенелый, как безумный.
Как будто ждал.
– Блядь, – новый резкий выдох, новый вздох, Крис обхватывает Себастиана ногами крепче, притягивая на себя, от суматошного движения брюки Стэна – форменные, армейские, реквизитные – скатываются, болтаясь в районе щиколоток. Похуй.
Кто бы мог подумать, сказал Стэн полчаса назад – простонал, прошептал в губы, когда Крис вбил его в стену номера, припечатал всем собой, отшвырнув ненужную часть формы, стянув широкий черный ремень, сбив рукой фуражку, – что ты так прешься от мужиков. От мужиков из армии, Эванс, серьезно, это же пиздец, ты же сам как они.
Дело не в армии, хотелось сказать Крису, но он предпочитал не объяснять.
Дело в форме.
– Ооо, мать твою, – шепчет как заведенный, без остановки, пальцы Криса цепляются за пуговицы темно-зеленой рубашки, расстегивая, срывая; он тянет Стэна на себя за ослабленный галстук, Себастиан кусает за плечо, целует куда-то: то в шею, то в скулы, то вообще мимо.
Как и Крис, не соображает ни хрена; толчки становятся короче и чаще, всех возможных звуков извне будто не существует, остаются только бесконечная брань, отчаянные вздохи, рваные выдохи, ритмичные шлепки.
Гребаная форма.
– Эванс, ты пиздец, – Крис ловит наконец нормальный поцелуй, мокрый, горячий, настойчивый, он словно старается передать свое безумие изо рта в рот, говорить все еще не выходит; Стэн поднимается с колен, нависая теперь над кроватью так, что Крису приходится задрать ноги выше – неудобно ни черта, зато обзор лучше, – и он шарит рукой где-то справа, хватает забытую фуражку за козырек, притягивает Себастиана за шею:
– Надень, – сам надевает на голову, фуражка сидит криво, сдвинута набок, практически так же, как в представлении режиссера сдвигал ее Баки Барнс.
Крису плевать на Баки Барнса.
Может, дело в старых военных фильмах, которые он в старшей школе отсматривал пачками. Может – во временном помешательстве Скотта: брат когда-то три месяца трахался с военным и рассказывал об этом всем, кто желал и не желал его слушать; Крис не желал. Он вообще не знает, как так получилось.
Вообще не знает, как вышло так просто – стоило месяц глазеть на Себастиана в гребаной форме, подглядывать на примерках, молчать, мать его, чтобы однажды «ради шутки» поспорить, что Стэн не сможет стащить у костюмеров ненужный уже костюм. Не сможет надеть. Не сможет проехать так до самого отеля.
Кто бы знал, что объяснять ничего не понадобится.
Стэн двигается размашисто, ладонями обводит бока Криса, спускается на ягодицы, разводит шире, сжимает – бросает взгляд вниз и ухмыляется, выдавая очередное:
– Блядь, – что он может там видеть, задницу, собственный член, это хуже, чем в самой дерьмовой порнушке, но, – охуеть, – Стэна явно устраивает.
Криса – тем более; он на выдохе, на одном сплошном стоне подается вперед, вверх, приподнимаясь, почти садясь, Себастиан тут же притягивает его вплотную, валится сверху, опуская обратно, едва не вгрызаясь зубами в мочку уха, его фуражка совсем съезжает, того и гляди – упадет; только никто не смотрит.
Крис кончает – с громким, опасно громким криком, – выгибается, пальцами впивается в плечи Стэна, обтянутые рубашкой, губами – в его шею, вырывая новый крик, теперь уже чужой; Себастиан не торопится, его член все еще внутри; чертов армейский ремень – вместо подушки у Криса под головой, и тому все еще не на что жаловаться.
– Кажется, – Стэн фыркает, с удобством укладываясь сверху, губами собирает капли пота с груди Криса, – эту форму придется вернуть.
Крис, приподняв голову, косится на рукав Стэна, ухмыляется широко:
– Я ее порвал.
Может, если бы не съемки, не реквизит, не костюмы, не зеленый цвет разных оттенков, не гребаный козырек – он бы вообще не обратил на Себастиана внимания, не сошел бы с ума.
Теперь уже поздно.
– Ну, – Стэн наконец отстраняется, подтягивает штаны, пытается застегнуть, у него немного дрожат пальцы, – значит, повторим.
Точно, поздно.