история без начала и конца, очень много личных кинков в тексте. очень много вообще личного в тексте. ебу мозг им обоим и себе самой.
плейлист - тут.
эванс, стэн, рейтинг везде самый разный, мата много, сюжета мало, вы сами все знаете. на данный момент 2600 слов.
"Те из нас, кто чего-то стоит, не уверены ни в чём. Быть безмятежно уверенным может только животное."
- Хулио Кортасар. Экзамен
- Хулио Кортасар. Экзамен
- И вот они спрашивают уже в сотый раз, ты же знаешь, как это бывает, - Себастиан высасывает из бутылки остатки пива, перекинув свободную руку на спинку дивана; народ вокруг шумит, вечеринки их компании вечно превращаются в сборище полузнакомых любителей “Проекта Икс”, и Себастиан всякий раз думает - дорвались. - Спрашивают - а вы знали, что станете сниматься в еще одном фильме Марвел? А вы будете еще играть Шляпника? А вы не знаете, продолжит ли Крис чертов Эванс сниматься после шести фильмов? А когда вы вернетесь к съемкам? И я говорю, не знаю, не знаю, не знаю, они смеются, ах, вы такой скрытный, - он выхватывает едва прикуренную сигарету у протанцовывающей мимо Джессики, та подмигивает, - ах, вы такой загадочный, сука, уебать хочется. Нихрена же не знаю, Чейс, по-честному, никогда. Мальчик по вызову, блять.
- Да брось, - Кроуфорд смеется, похлопывает по плечу, тянется к столу за бокалом, - сейчас поутихнут на полгода, а потом премьера ваша, новые вопросы придумают. Или нет, - тут же поправляется он с сомнением, - скорее, ты что-то будешь знать к тому времени.
- Ну да, - Себастиан усмехается скептически, затягивается, пепел падает на диван, надо не забыть извиниться перед хозяином за прожженную уже за пару часов обивку, надо вспомнить - в чьем они доме вообще. - Если кто-то придумает вопрос, на который я буду знать, что ответить, - он вертит сигарету в пальцах, - без понятия, что сделаю. Посвящу этому человеку свою очередную хуевую роль.
Чейс откидывается назад, сидят плечом к плечу, и кто-то прибавляет громкость так, что колонки разорвутся минут через пять, музыка бьет по ушам, приходится повышать голос, черт возьми, как же Себастиан ненавидит орать без толку.
- Ты сегодня король оптимизма, - отмечает Чейс, как будто Себастиан и так не в курсе, смотрит почти с беспокойством. - Я думал, Моррисон, но сколько времени-то прошло уже.
- Да при чем тут Джен, - они расстались друзьями, почти полюбовно, непривычно донельзя, такой контраст после Дианны, разбитой посуды и потока матов; никакой ревности, ничего, просто, может, у кого-то из них угасли чувства, или, может, они с Эвансом стали трахаться слишком часто, и Себастиан решил, что бесцельно держать возле себя девушку как-то нечестно. Непорядочно, да боже ты мой. - У нее отлично все. А меня впервые в жизни затрахала нахрен эта работа.
- Приятель, я снимаюсь в фильме про бейсбол, - Чейс ржет, невозмутимый, спасибо ему за это огромное, и Себастиан подхватывает, безуспешно пытаясь выпустить дым кольцом. - Мне чертовы биты снятся уже, и форма хуже, чем твой этот костюм. Кого тут что затрахало.
В такие моменты - единственные в своем роде - Себастиан знает, за что может быть благодарен “Сделке с дьяволом”.
В кармане вибрирует телефон; Себастиан не торопится, вытаскивая его из джинсов, кому там еще не спится в ночи посреди недели, подождут, - у единственного человека, который может в такое время отправлять Себастиану свои ебанутые сообщения, сейчас снова какие-то съемки, и этот человек прекрасно знает слово “режим”. Но, видимо - забыл его уже, потому что знакомое имя мелькает на экране; Чейс отвлекается на кого-то, в его бокале, зажатом в руке, виски - пара капель на самом дне, и Себастиан кидает туда окурок, не глядя, вчитывается.
“Скажи, что не бухаешь прямо сейчас.”
Себастиан, фыркнув, быстро набирает ответ, мысленный перевод в голове возникает на автомате уже, - скажи это, я устал чертовски, скажи, чтобы я не завидовал, скажи, что не клеишь никого на какой-нибудь дерьмовой вечеринке.
“Я не бухаю прямо сейчас.”
Смотря что принимать за “сейчас”, ну да; Себастиану не сложно соврать Эвансу любую чушь, особенно когда тот отмалчивается пару недель, а потом присылает какую-то бессмысленную хрень.
“Лучшая ложь в моей жизни.”
И чего же не спится придурку.
“Я могу еще лучше.”
"Я совершал какие-то глупости неосознанно, но потом начинал анализировать, почему я поступил так или иначе, и приходил к выводу, что я сделал это из-за того, что устал, или мне надоело прежнее течение вещей, или я понял, что пора что-то изменить. Но у меня никогда не получается контролировать свои поступки в тот момент, когда я их совершаю."
- Джереми Айронс
- Джереми Айронс
Эта связь немного ебет Крису мозг, но и разгружает его - настолько же; эта связь, мысленно проговаривает он всегда, отношениями назвать язык не поворачивается. Друзья с привилегиями, эксклюзивные права, секс без обязательств, вся эта херня не подходит тоже, и Крису, вообще-то, не нужно было никогда давать таким вещам какое-то особое название, а вот теперь нужно почему-то.
Отличный вопрос для визита к психотерапевту, думает он иногда.
Здравствуйте, проясните, будьте добры, почему мне так важно придумать название для ебаного ничего.
Потому что это и есть - ничего, - ничего хорошего толком, - это соседние трейлеры, и тупые шутки на Комик Коне, и пара слов друг о друге в интервью, и брошенные девушки, и самый охренительный в жизни секс, и демонстративный холодок на людях, и, - какого же черта это приносит столько проблем. Никакой серьезности, думает Крис, и, на самом деле, вот же она, зацепка, никакой серьезности; зачем Крису то, что он совершенно никак не может контролировать?
Зачем это должно присутствовать в его жизни.
- Зачем? - спросил Крис, когда они переспали впервые, Лос-Анджелес, квартира подруги, пустая, “Крис, присмотри за котом”, как будто, мать ее, заняться ему больше нечем; спросил больше сам себя, только вслух, не уследил за языком, и Себастиан расхохотался тут же:
- Часто от тебя сваливали после таких вопросов? - он натягивал брюки, продолжая посмеиваться, пытался хоть немного разгладить скомканную футболку, прежде чем заметил, что она порвана. - Представляю, как какая-нибудь классная девчонка затаскивает тебя в постель. Вся такая, о боже, это же Крис Эванс, лучшие десять минут в моей жизни.
- Какие десять, блять, минут, - Крис смотрел на Себастиана, смотрел, смотрел, сложно этого не делать, он понял это задолго до; а тот двигался плавно, расслабленно, помятый весь после секса, коленом уперся в кровать, подойдя, посмотрел сверху вниз, продолжил, как ни в чем не бывало:
- Не знаю, забыл время засечь. И вы потрахались, она ложится рядом, думает - это же Крис Эванс, он такой охренительный, должен сейчас сказать что-то милое, все говорят, он такой джентльмен, - кто бы мог подумать, что Стэн столько болтать станет, уставший, сонный, затраханный, Крис позаботился, вроде бы, откуда только силы, у него самого не было совсем, а Себастиан не унимался, - и тут ты смотришь на нее и говоришь. Зачем.
- Отвали, а?
- Крис Эванс после секса. Охуеть, кто бы знал. “Зачем? Отвали”, - Себастиан склонился, подбираясь ближе, ладонями упираясь в сбитую простыню, голым животом к животу, губами к губам. - Не еби себе мозги, - сказал он.
Еби меня, говорил весь его вид.
С самой первой встречи еще говорил.
И Крис не мальчик уже, чтобы хоть какая-то связь его держалась на одном сексе, на одном только желании к чертям собачьим сорвать все эти футболки, рубашки, толстовки, куртки, на одной только мысли о том, как человек охренительно стонет, как позволяет - вообще все позволяет, открывается, как никто никогда не должен открываться, тайный поклонник Камасутры; но это уже происходит, и как-то случилось, что одного только желания, одних только мыслей стало слишком, - слишком, блять, - много, и вполне достаточно для того, чтобы каждый раз сбрасывать сообщением адрес.
Чтобы раздражаться от случайной фотографии с какой-нибудь бабой.
Чтобы напрягаться постоянно на любом мероприятии не потому, что все эти люди вокруг чего-то хотят, а потому, что Себастиан на соседнем стуле слушает чей-то вопрос, задумчиво облизывает губы, и это отличное средство забыть обо всех остальных людях, разве что мечтать, чтобы они провалились куда-нибудь этажом ниже, все сразу.
Чтобы плевать на перепады настроения, свои и чужие, Крис выучил уже отличный способ их пресечь, стоит начать раздеваться, отпадают проблемы, любые, вообще.
Чтобы слушать пьяный бред Себастиана, на который того периодически пробивает, и вычленять оттуда что-то болезненное, зарубку ставить в памяти, отмечать машинально, не думая об этом почти, просто потому, что интересно - интересно, правда, любопытно, они же вроде как подружились когда-то.
Друзья, да, пиздец.
Ничего страшного, думал Крис несколько месяцев назад; ничего такого, просто Стэн слишком охренительно трахается, чтобы от этого отказываться без причин.
Мы взрослые люди, думал Крис, это ничего не меняет.
Зачем.
"Я не знаю ответа на ваш вопрос, но секс — определённо лучший ответ."
- Вуди Аллен
- Вуди Аллен
Вся его жизнь превращается в какой-то гребаный цирк, или карусель, которая крутится, крутится бесконечно, убыстряет ход, и не знаешь, что принесет тебе следующий круг, то ли попутный ветер, то ли тягу сблевануть, - стоматологи, врачи еще какие-то, стилисты, парикмахеры, тренеры, папарацци, приглашения, никогда еще этого не было так много, и вот уже который месяц, до премьеры и после, Себастиан привыкает, - пора бы уже, говорит Крис, все уже началось, серьезно, блять, в руки себя возьми, сколько еще раз надо сказать, что ты молодец? Перед зеркалом себе повтори.
И Себастиан, самому смешно и обидно за славную кучку заебов в голове, - честно стоит по утрам перед зеркалом, ему нравится то, что он видит, нравится больше, чем когда-либо, и он сам-то вообще не видит причин продолжать нервничать, и теряться от дебильных вопросов, и дергаться от количества фанаток, и вызывать у Эванса раз за разом этот выбешивающий взгляд, такой понимающий, Эванс же так часто думает, что все понимает.
Себастиан думает, что он ошибается.
- Ты молодец, - сообщает он своему отражению, растирая лосьоном выбритые щеки, закатывает глаза. - Блять.
Крис звонит очень вовремя.
- Мне тридцать с хером лет, - говорит Себастиан, едва принимая вызов; рукой упирается в раковину. - И я занимаюсь аутотренингом. Доктор, что мне делать?
- Дверь открой.
- Чего? - он выходит из ванной, все еще прижимая трубку к уху, выходит в коридор, поворачивает ключ, Крис оттесняет его с порога обратно в квартиру тут же, осматривает пару секунд, цепко, как будто виделись не вчера, целует, вжимая в стену, лопатки сбиваются о край фоторамки, но похрен, незаметно даже, заметно другое, - жадность, и горячие пальцы, Себастиан был бы вообще не против проводить так каждое утро, и дело не в Эвансе, убеждает он себя, совершенно не в нем, просто это кайф, это кайф всегда, никакой осторожности, никакой медлительности, это кайф, когда Эванс не целует его, а трахает рот, когда поцелуи круче секса, сами как секс, все - как секс, - Себастиан задыхаться уже начинает, но оторваться невозможно, наклоняется только, губами накрывает точку на шее, находит нужную безошибочно, всасывает кожу, зализывает, прикусывает, зализывает снова, охуительное доброе утро, Крис стонет, вцепившись в загривок, и Себастиан ухмыляется, поднимая голову.
- У вас же съемки уже, - затылком упирается в стену, угол рамки давит теперь на руку, но Себастиан не двигается в сторону, только смахивает заебавшую фотографию на пол, не плевать ли.
- Завтра вылет.
Дни, значит, спутал; сейчас, впрочем, Себастиан вообще все путает, и не знает даже, зачем разговор начал, зачем отвлекся, Крис стоит очень близко, пальцы еще впиваются в бок, другая рука упирается рядом с головой Себастиана, и бороду все-таки сбрил перед Сеулом, моложе сразу кажется, добрее, почти мирный - в любое другое время, конечно, сейчас всего этого ни на грамм, зрачки расширены, взгляд жесткий, жгучий, Крис Эванс, когда знает, чего хочет, смотрит именно так.
Чаще всего этот взгляд Себастиан ощущает на себе.
- Заебись, - облизывается, тянет Эванса к себе еще чуть ближе, сдвигается к дверному проему все-таки, шаг назад, еще один, в сторону спальни. - И сколько у нас времени сегодня?
- Часа четыре, - Крис замирает резко, заставляя остановиться тоже, вовлекает в новый поцелуй, и это отлично, это все еще лучше любых разговоров, это лучше любых непродуманных объяснений дает им понять, что любую херню между ними, чем бы она ни была, стоит продолжать; Себастиан плечом бьется о косяк, на кровать уже валятся, Крис уже без куртки, без футболки, черт знает кто из них снял, Себастиан ничего не соображает, все тело Эванса еще горячее, чем руки, это преступление просто, думает Себастиан, падая на разобранную постель спиной, - это наказание, думает он, вылизывая губы Криса, губы, переносицу, подбородок, шею, да все на свете готов, пока Эванс ладонями шарит по телу, руку опускает между ног, тонкая ткань собственных пижамных штанов кажется ебаным издевательством, - это охренительно.
Это всегда охренительно.
И Крис, сползая ниже, коленями на полу, языком ведет по груди, животу, ниже, сдергивает долбанные штаны, сдергивает совсем, нахрен их, правильно, - берет сразу чуть ли не на всю длину, сука, так редко это делает, они чаще торопятся, чаще обходятся без пародии даже на прелюдии, времени нет, ничего нет, просто хочется, слишком хочется, - выпускает, берет снова, языком опять, по головке, и снова заглатывает, глаза открыты, никогда во время минета не закрывает, у Себастиана иначе, для него это иначе; он опускает руку, пальцы запускает Крису в волосы, захватывает прядь, сжимает, тот стонет - глухо, отстраняясь, задирает подбородок, и неизвестно, у кого сейчас взгляд безумнее, господи, и кто из них больше ебанутый, и Крис выглядит таким серьезным, пиздец, как будто задачу перед собой поставил - нахуй задачи:
- Джинсы сними, - требует Себастиан, сердце колотится как бешеное, садится сам, сам же расстегивает ремень, пуговицу, молнию вниз рывком, джинсы тоже рывком с бельем вместе, Крис подтягивается на кровать, кусает плечо, отстраняется, смотрит вопросительно, Себастиан чертыхается, - в тумбочке.
Смазка, резинка, какая еще Эвансу нужна атрибутика, чтобы чувствовать себя классно, Себастиану все равно, для него это мелочи, кайф не в деталях, - кайф наступает тремя минутами позже, когда Эванс наконец на нем, накрывает собой, ложится почти, двигается быстрыми толчками, с ума как будто сошел, как будто месяц не виделись, как раньше, хотя - и вчера, и позавчера, и неделю назад, - и все равно как будто чокнулся, сжимает руку так, что пальцы, кажется, хрустнут, не целует - кусается, и именно в такие моменты Себастиан ощущает, что Крис его словно больше.
И именно в такие моменты Себастиан совершенно от этого балдеет.
Балдеет, и ни слова не сказать, стонать только выходит, раскрываться навстречу, ноги, сука, раздвигать, тянуть за шею к себе, губами ловить губы, дышать в рот, и не выходит сказать, чтобы притормозил, скотина, что время есть, Себастиану не нравится кончать через ебаную секунду, но он на пределе уже, Крис тоже, быстрее, еще быстрее, и не останавливать - поторапливать уже, Себастиану хочется еще, всегда хочется, постоянно, и когда так близко, и вообще - стоит на Эванса только взглянуть, он же невозможный, сука, Себастиан думает так скорее именно о нем, чем о себе.
- Будешь скучать по этому, - Крис шепчет, шипит, стонет в ухо, прихватывая губами мочку, и это должен быть вопрос, но не звучит вопросом, нихрена. - Будешь скучать по мне.
Себастиан кончает, едва к себе прикоснувшись.
Крис двигает бедрами еще пару раз, дергается, ахает, это забавно, если смотреть со стороны, но Себастиану не смешно ни капли; замирает, - лбом в подушку, подбородком в плечо, наваливается совсем, тяжелый, а за последний месяц словно стал еще крупнее, сколько вообще времени человек может проводить в тренажерном зале, - похуй, так нормально, лежать, вообще не ощущая себя отдельным человеком, они одно затрахавшееся, заебанное, слившееся в одно целое из двух существо, и ни одной мысли, вышибло с концами на ближайшее время, никто не справляется с этой задачей лучше Эванса, никто и не справлялся раньше.
Себастиан обнимает его крепче, сжимает руки, прежде чем отпустить, пробормотать все же:
- Слезай, - Крис откатывается послушно, снимает презерватив, как же Себастиана они бесят, но так влом хоть что-нибудь говорить, и вместо него говорит Крис - откидывается на спину, головой мимо подушки, на поехавшую простыню.
- Мозги себе еби поменьше, пока меня не будет.
Фраза почти кодовая, они повторяют ее друг другу так часто, что Себастиан сбился бы со счета, если бы вдруг всерьез вздумал считать; они повторяют ее друг другу, - Себастиан морщится, поворачиваясь, жмурится, снова хочется спать, сдвигается снова вплотную, голову укладывает на груди, заснуть бы, было бы охуенно, - повторяют, и дальнейший смысл ясен, это то единственное между ними, что не требует объяснений.
Не еби себе мозг, говорит Крис, и имеет в виду - нормально все, все в порядке, все круто, ты охуенен, ты знаешь вообще, как тебя все любят?
Не еби себе мозг, говорит Себастиан, и имеет в виду - не парься, твою мать, твоя жизнь у тебя под контролем.
Они оба предупреждали друг друга, - между делом, еще давно, год назад, или сколько там времени прошло, нет смысла запоминать, - что неплохо умеют лгать.
Во спасение, конечно же.
Всегда - во спасение.
еще 1800 слов
"Мне не нужна стена, на которую я мог бы опереться. У меня есть своя опора и я силен. Но дайте мне забор, о который я мог бы почесать свою усталую спину."
- Венедикт Ерофеев
- Венедикт Ерофеев
Огромную махину съемочного процесса не остановить, Марвел, как та выдуманная Гидра, везде запускает свои щупальца, один проект, второй, пятый, десятый, три “Железных человека”, два “Капитана”, бесконечные сюжетные арки, бесконечные кастинги, бесконечные промо-ролики, бесконечное “неужели вы бросите все, неужели осталось только три фильма, вы не шутите?”, - и Сеул становится лишь еще одним винтиком в гигантской машине.
Еще одним пунктом; а когда они все закончатся, Крис, наверное, сможет сказать себе - стоп.
Остановись.
Уже можно.
Он отвечает честно, - я не шучу; отвечает не менее честно, - все может быть, конечно, ребята, жизнь - штука непредсказуемая (и я так хотел бы хоть немного ее упорядочить), но мне нужно больше свободы, понимаете? Больше пространства. Больше возможностей сказать “нет”. Всем вокруг. И вам тоже. И вам. Да. Еще три фильма, и я смогу снова поэкспериментировать с режиссурой. Или вернуться к малобюджетным инди-фильмам. Или съебаться на Луну. Полеты в космос для богачей все еще устраивают?
Но пока об этом не стоит даже думать, пока есть Сеул, который дарит им душный воздух, дежурящих у площадки с пяти утра папарацци, невкусную воду и труп под мостом, найденный кем-то из осветителей.
Ничего страшного, ребята, говорит им Джосс после принесения официальных публичных извинений жителям города - за доставленные неудобства, конечно. Ничего страшного, ребята, мы ведь с вами видели и не такое; у кого тут нежная психика? Кто-то, может быть, верит в приметы? Нет? Тогда - работаем.
Крис не верит в приметы, судьбу и божественное вмешательство, но мертвец, двое суток пролежавший в двух шагах от съемочной площадки, воспринимается им как тревожный знак; даже нет, не так, - это просто пиздец. Они еще не добрались до полноценных совместных съемок, Дауни пока нет, Скарлетт отснялась месяц назад, сотни дублей отрабатываются тупо, подряд, раз за разом, и в новом неудобном костюме Крис иногда чувствует себя не менее мертвым; куда-то улетучивается привычное удовольствие.
Может быть, ему просто не нравится Южная Корея.
“Осветители нашли труп”, - пишет он, опускаясь на неудобный раскладной стул.
“Я уже говорил, что все твои шутки - тупые?”
“Не шучу.”
“Рад, что у тебя все отлично. У меня сегодня интервью с Челси. Рассказать ей эту историю?”
“Иди к черту.”
“Окей. Просто расскажу про свой любимый фильм.”
Сутки спустя Крис, раскопав в сумке наушники и настроив наконец интернет, ржет, слушая про “Горбатую гору”.
“Что ты там нес про смазку?”
“Тоже по ней скучаешь? Это становится похоже на секс по телефону.”
“Почему нет? У меня немного альтернатив.”
Ответ приходит не сразу.
“Потерпи.”
Они говорили об этом - об отношениях - со Скарлетт, подробно и не раз; говорили еще восемь лет назад, говорили после расставания с Келли, и у Скарлетт все было более чем замечательно, а у Криса был Себастиан Стэн, и насчет его замечательности можно было спорить бесконечно.
Поэтому он в основном отмалчивался.
Это самое стремное в отношениях, говорил он тогда. Понимаешь? В какой-то момент все это становится больше тебя. Разрастается куда-то, лезет в душу, и ты перестаешь это контролировать, отношения управляют тобой, чувства управляют тобой, а не наоборот. И вот ты однажды оглядываешься вокруг себя и понимаешь, что твоя жизнь совершенно не такая, как ты себе представлял, и ты занимаешься тем, чем не собирался, говоришь так, как не привык, одеваешься иначе, смотришь иначе, принимаешь решения, которые не хочешь принимать, а те, которые хотел бы, принимаются за тебя. И ты уже ничего не можешь с этим поделать, потому что упустил момент, когда можно уйти и ничего после себя не сломать. И над тобой все это берет верх, и привычка, удобство, все это становится важным; ты говоришь себе - окей, пусть будет так. Окей, ваша взяла.
Хреновый же у тебя опыт, сказала ему Скарлетт. Крис, серьезно, хреновый, только ты еще, может, не понял, что он не единственный. Ты просто слишком много думаешь, Крис, зачем усложнять себе жизнь?
Я знаю, отвечал он.
Я не знаю.
"Творчество - это болезнь души."
- Генрих Гейне
- Генрих Гейне
Себастиан чувствует себя откровенно хреново, передвигаясь по квартире почти ползком; он не знает, как вообще умудряется каждый раз подхватить простуду к началу лета, но это происходит почти каждый год. И снова этот марафон лекарств, и дежурные звонки агенту, сообщения тренеру, - отбой на ближайшие три дня, не трогайте меня, - и лишь бы не трогали, в самом деле, не лезли с опекой, не вымучивали заботу, не пытались лечить, Себастиан терпеть не может, когда его лечат, во всех смыслах.
Просто, предупредив всех, кого надо, отключает телефон совсем, собираясь проторчать в кровати эти самые три дня, или, может, до скончания веков - было бы неплохо, потому что по вискам как будто стучат отбойным молотком, а голос больше похож на воронье карканье.
Себастиан не ждет никаких звонков в дверь.
Эванс на пороге - сияющий, светящийся весь, как налакавшийся сливок кот; волосы темнее, чем были, едва пробивается щетина, в руках подставка с двумя стаканами с эмблемой сетевой кофейни.
- Я не заказывал доставку, - хмуро сообщает Себастиан, закрывая за Крисом дверь; да ладно, он рад его видеть, был бы рад в любое другое время. - Как дела у мстителей?
- Вырвал два дня, потом снова в Лондон, - Крис проходит на кухню, забирает себе один стакан, оборачивается, разглядывает, как всегда после долгого перерыва, внимательно, собирая взглядом любые мелочи.
Себастиан знает - Эванс замечает вообще все, даже если не подает виду.
- Ты вообще как себя чувствуешь? - конечно, замечает и это; Себастиан машет рукой:
- Как будто меня пропустили через мясорубку, - он отступает назад, в гостиную, к зеркалу, придирчиво рассматривает свое отражение, которое не показывает нихрена хорошего. Спортивные штаны, старая футболка, всклокоченные волосы, взгляд заправского убийцы. - Выгляжу так же, - констатирует Себастиан, возвращаясь. - Что у тебя там?
- Хрень какая-то, - Эванс, не отрывая взгляда, протягивает ему стакан. - Двойной по-американски. Почти пол-литра свежезаваренной смерти.
- Хоть что-то хорошее, - кофе еще горячий, кисловатый привкус обжигает язык, но Себастиану и без того жарко, а от присутствия Эванса еще хуже, его хочется затащить в постель, или на стол завалить, или похуй уже, где, он соскучился, невозможно просто, только вот все, на что Себастиан способен - это стоять на ногах и не покачиваться от усталости.
Пока что.
- Ты лечишься вообще? - с подозрением уточняет Крис, недоверчиво поднимает брови в ответ на кивок. - Не похоже нихрена. Иди ложись.
- Эванс, у меня температура, - стонет Себастиан демонстративнее, чем нужно. - Я не трахаюсь с температурой.
- Да кто тебя, больного, захочет, - Крис настойчиво подталкивает его в спину, не дает запротестовать, склоняется к самому уху, языком касается мочки, его голос звучит искренним страданием. - Ладно, я хочу. Но это все равно почти некрофилия.
- Мудак.
Они добираются до спальни, и Себастиан, стащив мокрую уже футболку, валится на кровать лицом в подушку; он как бы говорит - да похер, делай, что хочешь, сам приехал, сам и развлекайся как тебе угодно, в покое меня оставь, дай сдохнуть в одиночестве от долбанной простуды; Эванс, конечно, решает что-то там по-своему, не уходит никуда, - снимает наконец куртку, судя по звукам, сбрасывает ботинки, забирается на кровать, нависает сверху - ложится практически, опираясь на локти, губами утыкается в позвонок, проводит языком.
- Сука, - глухо выдыхает Себастиан. - Вот сука. Не могу, сказал же, - тело отзывается на прикосновения, знакомые, откровенные, откликается сразу же, хочется большего моментально, но сил нет, а Себастиан не собирается валяться в постели бревном, он не привык так, он просто не может так.
И Крис фыркает, - губы растягиваются в улыбке, это чувствуется кожей, так же, как снова чувствуется язык, и легкие покусывания, под которыми Себастиан привычно дрожит:
- А я и не прошу.
А может, стоило бы, думает Себастиан некоторое время спустя, - может, нахрен все, нахрен самочувствие, потому что Эванс как будто дорвался до запретного, как будто целью себе поставил пометить всю шею Себастиана, ни миллиметра свободного пространства не оставить, - присасывается, зацеловывает, оставляя засосы, кусает до боли, у Себастиана перед глазами уже стоят практически завтрашние синяки, и лежать просто так он не может больше, переворачивается под Крисом, обхватывает за шею, притягивает, ну, хоть что-нибудь уже, хоть как-нибудь; Эванс целует так, как будто всю жизнь тренировался.
Как будто есть какие-нибудь курсы, как довести до исступления больного человека или еще что-то в этом роде; Эванс целует непривычно долго, непривычно мягко, а впрочем, конечно, они же не торопятся никуда, что-то он там сказал про два дня - или, может, Себастиану это приснилось. Эванс целует, как будто дразнится, легкие прикосновения губ, языка, медленно, лениво почти, и дыхание уже не учащается, выравнивается наоборот, Себастиан всерьез млеет, ему нужно больше, и ему - не нужно.
Не нужно ничего, так хорошо.
Но Эванс забывается, напирает, поцелуй глубже, язык настойчивее, и Себастиан предупреждает недовольно:
- Если ты не остановишься, - его затыкают совершенно бесцеремонно, ему словно бы говорят - да, мать твою, помолчи ты хоть раз, и почему бы, в общем-то, нет, но Себастиан почти раздражается, смаргивает это состояние невесомости. - Эванс, серьезно.
- Ладно, - неожиданно легко соглашается тот, поднимается, отходит куда-то, и Себастиан снова перекатывается на живот. - Тебе бы поспать, наверное.
- Поспишь с тобой, - он почти ворчит; снова слышны шаги, скрип паркета, Крис возвращается, немедленно усаживаясь на бедра, устраивается, видимо, с удобством, это не тяжело. - А, заебись. Я посплю, а ты на мне посидишь.
- Да заткнись, - Крис коротко смеется, проводит ладонью по обнаженной спине, то ли успокаивает, то ли примеривается. - Я недавно думал насчет новой татуировки. Хочу кое-что проверить.
- Ммм? - Себастиан поворачивает голову, щекой на скрещенные руки. - А я при чем?
- Проверить на тебе, - а, ну да, так понятнее; Крис командует: - Лежи и не дергайся.
Как будто я бы смог, придурок, думает Себастиан; а потом спины касается что-то, и этим чем-то Крис явно ведет линию, до Себастиана доходит:
- Скажи, что это не тот маркер, который не смывается. Эванс, быстро скажи, - Себастиан разворачивается, приподнимаясь - всего на секунду, прежде чем упасть обратно, в таком положении неудобно, но он успевает разглядеть, что Эванс выглядит очень сосредоточенным, до смешного.
- Смывается. Не дергайся, говорю.
И Себастиан не дергается, прикрывает глаза, блаженная тишина, и прикосновения не раздражают, скорее, наоборот - плавные, невесомые, размеренные, Эванс явно погружен в то, что делает, чертов любитель боди-арта; Себастиан понятия не имеет, что там происходит с его спиной, и, по-честному, его это совершенно не волнует. Он бы заснул уже, если бы не Эванс, который отвлекается иногда, наклоняется, целует - коротко, быстро, дразнится же, и ему хочется ответить.
И послать его очень хочется.
И неизвестно, чего больше, поэтому Себастиан не двигается совсем до тех пор, пока маркер, небрежно откинутый, не стучит по тумбочке; Эванс снова домогается до шеи, и Себастиан забрасывает руку назад, на ощупь зарывается пальцами в волосы, стонет, издевается он, что ли:
- До завтра хоть потерпи.
Вскидывается, заставляя отстраниться, поднимается сам:
- Дай посмотреть лучше, что ты там сотворил, - он подходит к зеркальным дверцам шкафа, приоткрывает одну, вертится, стараясь найти нужную точку, рассмотреть лучше; замирает наконец, ошарашенно уставившись на собственную спину. - Ого. Я думал, врут.
- Врут - что? - Крис садится на кровати, потирая затылок, смотрит туда же, в зеркало, прищурившись.
- Что ты умеешь рисовать. Думал, врут.
Удивительно.
и еще 2100 слов
"Давно не ценю его за что-то, он просто свой. Но даже перед ним прячу собственную уязвимость. Веду себя самоуверенно, ненароком обсуждая то, что внутри отзывается болью. Каким бы ты мужиком ни был, иногда твоя противотанковая броня покрывается ржавчиной."
- Эльчин Сафарли. Мне тебя обещали
- Эльчин Сафарли. Мне тебя обещали
Себастиан все рассматривает их, неудобно вывернув голову, - четкие, широкие линии, иссиня-черный цвет, они раскиданы в хаотичном практически порядке, образуя единую картину, от поясницы и выше, до шеи, от лопаток к рукам, не доходя до локтей, кажутся почти выпуклыми, почти настоящими.
Крылья.
Крылья, - и Крис готов молиться, чтобы Себастиан ничего не спрашивал, никаких этих “почему”; Крис просто не готов ответить, у него нет разумных объяснений. Нет подоплеки, нет скрытых смыслов, или, может, все это есть, просто он не видит, не сформулировал, не дошел еще. И, на самом деле, набивать себе крылья на половину спины Крис абсолютно точно не собирался; интересно было посмотреть.
И с таким же успехом Крис мог бы нарисовать Себастиану “блядь” на сгибе локтя, или “скотина” на боку, или “пошел ты” на костяшках пальцев, или какую-нибудь романтическую херню вроде имени собственного под сердцем, - и все это казалось бы более чем логичным, более чем органичным, Крис лично бы отвел его в тату-салон, стоял, смотрел бы, взгляда не отводил.
Но - крылья.
И, господи, почему это кажется таким правильным.
Себастиан молчит, явно обдумывает, - сказать? не сказать? - и, хмыкнув наконец, разворачивается спиной к Крису, раскидывает руки, поднимает на уровень плеч, опускает вдруг вниз, резко, одним взмахом.
- Интересно, - говорит он, не поворачиваясь; в отражении Крис видит закушенную губу и рассеянность в глазах, это подростковое, школьное, так на уроке стоишь у доски, не видишь верного ответа, но всерьез стараешься понять. - Кто я, по-твоему, если крылья черные. Ебаный ангел смерти или общипанная ворона.
- Это просто рисунок, - Крис пожимает плечами, хватает с тумбочки телефон - не свой, Себастиана. Фотографирует, снимок всего один, зато четкий, и, может, все это глупость, но Крис хочет - это практически необходимость - запечатлеть; оставить в памяти, пусть даже это оперативная память мобильника. - Я давно не рисовал.
- Врешь же, - Себастиан откликается, разворачиваясь наконец, едва ли не озадаченно. - Это охуенно, Эванс, без шуток. Но если ты не хочешь, чтобы вся эта живопись отпечаталась на моих простынях, помоги лучше смыть.
Крис настраивает температуру воды лично, - оптимально настолько, что хоть сейчас устраивайся на работу в какой-нибудь спа-салон; ванная комната превращается в какой-то невиданный островок спокойствия, тишина, быстро остывающее запотевшее зеркало, чужое тяжелое дыхание, капли на спине.
Себастиан стоит, нагнувшись над ванной, опираясь руками о бортик, вода хлещет на спину, Крис честно ржет, орудуя губкой; маркер смывается неожиданно тяжело, хотя, может быть, Крис на то и рассчитывал.
Может, и нет.
В любом случае, это происходит, руки, не скрытые закатанными рукавами, залиты уже до локтей, волосы у Себастиана промокли, и он отфыркивается, матерится вполголоса бесконечно, - Эванс, мать же твою, пожалей меня, быстрее давай, - и в этом ничего эротичного, думает Крис, сексуальности ни на грамм, странно слишком, по-дурацки вышло и с рисунком этим, и с болезнью, и вообще - постоянно херня какая-то происходит; а потом он, в последний раз смывая бывшие когда-то черными бледные разводы, цепляется взглядом за цепочку капель, стекающих по плечам, и пропадает совершенно - разом, одним махом, невероятно, и ничего уже не кажется глупым, ничего уже вообще не кажется, капли хочется убрать, слизнуть, - и Крис слизывает, на ощупь перекрывая кран, - наклоняется, проводит языком, один раз, второй, еще, Себастиан откидывает голову тут же, затылком упирается куда-то в плечо, влажные пряди щекочут подбородок; Крис думает, что надо остановиться, почти обнимая сзади, почти готовый избавиться от вечно мешающейся, абсолютно лишней одежды, - надо остановиться хотя бы сейчас, потому что еще минута, и будет поздно, а Себастиан поворачивает голову, заставляет сделать то же самое, надавливая ладонью на щеку.
Целует, неудобно нихрена стоять вот так, либо в ванну падать, либо выпрямиться уже надо, но - стоять продолжают, Крис придерживает Себастиана почти машинально, облизывая его губы, ему кажется, что Себастиан может упасть.
Ему вовсе не кажется, что падает он сам.
- Я подумаю, - Себастиан отстраняется резче нужного; его ведет, но он удерживается, цепляясь за керамический борт и за Криса тоже, взгляд затуманенный, он выглядит абсолютно довольным, усмехаясь. - Меня за такое уебут, конечно, - Крис только теперь понимает, что речь о татуировке, он и думать забыл вообще о ней, и все-таки. - Я подумаю.
Они спят вместе, - впервые, странно, но за все это время впервые, никогда еще не, секс всегда был обязательной компонентой их встреч, в любое время и в любом месте, - работа, съемки, премьеры, отели, визиты, вечеринки, бары, похуй, и засыпали, конечно, сто раз вповалку; секс был всегда. Это было нормально, это казалось самоцелью, приехал-потрахался-увидимся; это давным-давно не единственное, что держит.
Это все еще первостепенное.
Но они спят просто так, квартира Себастиана определенно лучше, чем искать в ночи заебавшие уже гостиничные номера; и утро - свободное абсолютно - определенно лучше, чем череда предыдущих. Крис и глаза бы не открывал, подвисая в блаженной полудреме, когда мозги еще не работают, ничего еще не произошло, все хорошо - так хорошо, как в жизни не бывает; приходится, конечно, тереть веки, лениво усаживаться в кровати, лениво, думает Крис, боже ты мой, когда такое вообще бывало.
Он просыпается один, но даже понять этого не успевает, Себастиан появляется на пороге, привалившись плечом к косяку, руки в карманах джинсов, свитер с высоким горлом, - глубокий черный цвет, явно мягкий, явно дорогой, Пол Смит, кажется, Крис плохо видит эмблему; на голове бардак, под глазами залегли тени, и все равно Себастиан выглядит так, словно собрался на чужую премьеру или красную дорожку чего-нибудь тупого и отвратительно модного.
- Собрался куда-то? - для Криса болезнь, более серьезная, чем утренний насморк, является поводом забить на все вообще, не заморачиваться условностями, тухнуть дома, как в консервной банке, набираясь сил; а Себастиан, понимает он тут же, или вспоминает, - господи, - Себастиан и теперь пытается выглядеть хорошо.
Было бы перед кем выделываться, считает Крис.
Он молчит, потому что Себастиан выглядит хорошо, - охуенно настолько, что чертов свитер хочется немедленно с него содрать, выкинуть к чертовой матери, и джинсы туда же, прямо сейчас, но с каких-то пор Криса волнует его самочувствие настолько, что он готов подождать.
- Ты меня пометил, - коротко сообщает Себастиан, указывая себе на шею. - Я у зеркала почти зарыдал спросонья, подумал, знаешь, на меня напала стая бешеных собак, а я забыл. А это, - улыбка мелькает так быстро, что не ухватишь, - всего-то один бешеный Крис Эванс.
- Заткнись, - советует Крис, поднимаясь, натягивает штаны; рубашку - тоже, кое-как, не застегивая. - Кофе у тебя есть?
- Будет, - Себастиан вяло пожимает плечами, - когда сходишь.
Он идет за кофе, и сигаретами, и заглядывает в китайский ресторан по пути; очки, бейсболка, ветер обдает шею теплом, Криса Эванса никто не узнает, это просто прекрасно. И он летел в Нью-Йорк совершенно, абсолютно не за этим, но день проходит в полусне, вязком, тягучем, Крис растворяется в нем, заранее предвкушая новый виток изматывающих съемок, новые бесконечные дубли, читки, грим и ранние подъемы, - вытягивает ноги на полу, прислонившись спиной к дивану, пытается сосредоточиться на спортивном канале без всякого смысла; Себастиан утыкается в планшет с самого утра, хмурится, серьезный, внимательный, и как будто пытается что-то найти; Крис не трогает его все эти долгие незаметные часы.
- Тебе помочь найти Гугл? - не выдерживает он наконец, поворачиваясь; Себастиан только поднимает брови. - У тебя вид, как будто ты впервые зашел в национальную библиотеку.
- Отвали, умник, - Себастиан проводит пальцем по экрану в тысячный уже раз, переводит на Криса отсутствующий взгляд. - Читаю комментарии.
- Какие еще?.. - Крис протягивает руку, не встречая сопротивления, разворачивает к себе планшет, и ему хочется дать этому придурку пару отрезвляющих подзатыльников. - Инстаграм? С ума сошел? Только попробуй сказать, что все время их смотришь.
- Да нет, - Себастиан морщится, одним плавным движением поднимаясь на ноги. - Иногда. Хочу быть в курсе.
У него на лице не написано ничего хорошего, и Крис даже знать не хочет.
- Знать не хочу, - так и говорит, блокируя экран, отбрасывая планшет на диван, поднимаясь тоже. - Тебе это не нужно, и никому это не нужно. Все пишут одно и то же - ты классный. Ты идиот, зачем ты родился на этот свет.
- Ты охренительный, - Себастиан кивает, подхватывая тут же, ухмыляется. - Ты бездарность. И почему ты десять лет снимался в каком-то дерьме.
Крису не хочется говорить об этом, - фанаты, отзывы, социальные сети, лишняя трата времени, нахрен все; ему хочется другого, молчать, да, смотреть, весь день уже хочется, а он берет то, что желает, учится по крайней мере, - шагает навстречу, бесцеремонно оттягивает ворот свитера, с удовлетворением - даже не неожиданным - разглядывает яркие пятна синяков.
- Задушишь, - кривится Себастиан, но не двигается; синие, багровые, с подтеками, все - засосы, все - вчерашние, все - его, и Криса пьянит это, он не мальчишка, чтобы вестись на собственноручно поставленные отметины, и однако же плывет - только от того, что смотрит. Не выдерживает, смотреть, как обычно, мало, всегда мало им обоим, притягивает к себе рывком, толкает к стене, все удерживая в кулаке мягкую ткань, склоняется, осторожно касается губами, прикусывает, отстраняется тут же ровно настолько, чтобы добраться до губ, от Себастиана несет сигаретами и лекарствами, и это все равно, что алкоголем, все равно, что дорогущим одеколоном, все равно, что естественным запахом тела.
Потому что это вообще не имеет значения.
Они целуются, пока воздуха хватает, и Крис, если бы анализировал сейчас, знал бы, что ни с кем и никогда со школьных лет столько не лизался, но оторваться же невозможно с самого первого раза, хватает одной секунды, чтобы отрываться не захотелось уже никогда, - у Себастиана горячие губы, и лоб тоже, и он весь непривычно теплый, непривычно усыпляющий даже в этом своем свитере, и с температурой, и левая ладонь прижимается к спине Криса, правая - к шее сзади, они как будто на первом - втором? - свидании, ничего большего, ничего меньшего, и никакого другого занятия невозможно даже представить; Себастиан отстраняется на выдохе, взгляд абсолютно пьяный, мутный, больной, только сейчас это не беспокоит, и Крис не советует лечь, - облизывает губы, опирается о стену плотнее, заставляя Криса податься ближе, прикрывает глаза, опускает голову, лбом вжимаясь в плечо.
Где-то за спиной мерно тикают часы, звук слышен хорошо, но глухо, словно из-за водяной пелены, или невидимой стенки вакуума, - они в вакууме, все застывает, ничто не двигается, ничего не происходит, ничего не взаимодействует; они не взаимодействуют - просто существуют вот так.
Об этом Крис тоже не думает.
Просто проходит минута, вторая, третья, Себастиан как будто дрожит, в кофе ему, что ли, антибиотики помощнее подсыпать; Крис сцепляет руки за его спиной крепче, подбородком упирается в макушку.
- Я не за этим приехал, - говорит он только затем, чтобы вернуться в реальность.
Не получается ни черта.
- Смирись. Либо проваливай, - бурчит Себастиан медленно и откровенно неохотно. - За кофе, например. Кончился.
Крис вздыхает, наклоняя голову, губами прижимаясь к виску; он даже не замечает толком, что делает.
Замечает зато краем глаза, мазнув взглядом по наручным часам, что в аэропорту надо быть через три часа, и, - так отчетливо эта мысль возникает впервые с самого дня их знакомства, - Крис не хочет уезжать.
Это плохо.
И это неизбежно.
"Я ищу того, кто похож на окно, распахнутое на море. Зачем мне зеркало с собственным отражением? Оно переполняет меня тоской."
- Антуан де Сент-Экзюпери. Цитадель
- Антуан де Сент-Экзюпери. Цитадель
Себастиану не нужен психотерапевт, мозгоправ или нянька; ему всегда хватало друзей. Друзей - надежных, старинных, таких, как Чейс и Тоби, без всякой солидарности надравшихся в хлам, но, как обычно, способных каким-то чудом соображать; Себастиан курит, хмуро разглядывая обоих, он абсолютно трезв.
Друзья далеко не всегда понимают тебя с полуслова, и к этому давно пора привыкать.
- Я говорю о том, придурки, что это логика. Я завожу отношения только с женщинами, потому что их мозгоебство естественно, - он откидывается на спинку кресла, не дав Чейсу отобрать сигарету, - на роду написано. Женщины трахают мозг, а ты терпишь.
- Так задумано господом, - фыркает Тоби, высоко поднимая бокал; хочется поржать и съездить ему по лицу, в любой последовательности.
- Да хоть белым карликом, не в этом суть, - Себастиан отмахивается, чудом роняя пепел точно в поцарапанную пепельницу. - А трахаюсь я со всеми - заткнись, Хемингуэй - и никто не ебет мне мозги. Как только начинают, есть отличный повод все прекратить.
- Мы знаем, - Чейс выразительно округляет глаза. - Честно, мы в курсе твоей ебанутой философии.
- Нормальная философия.
- Ага, я так и хотел сказать, нормальная. Ну и что? Что-то поменялось? - Кроуфорд умеет это, как никто - задавать правильные вопросы в неправильное время. - Чувак, если ты вдруг понял, что заебать тебя может вообще кто угодно, так я давно мог тебе сказать, только спроси. В чем дело?
- Тихо, - Тоби шикает, посмеиваясь Чейсу в ухо, обхватывает их обоих за плечи. - Мы его друзья. Он делится с нами проблемами.
- Проблемы, да, - Себастиан щелкает пальцами; в точку. Ему плевать на то, что вокруг веселятся люди, он не заговаривал об этом ни с кем полтора года, это нужно озвучить хоть кому-нибудь, хоть даже сейчас. - Я не хочу разбираться с чужими, когда своих хватает.
- Так забей, - снова пьяно фыркает Тоби, перехватывая сигарету ради последней затяжки; на столе мигает новым уведомлением экран телефона, и Себастиан прекрасно знает, чье там имя.
И он прекрасно знает, что ответит, хотя выходит почти удивленно:
- Не могу.
- Конечно, - перегнувшись через Хемингуэя, Чейс обвиняющим жестом упирает указательный палец Себастиану в лоб и выглядит неожиданно вменяемым. - Потому что, если бы мог, мы бы вообще не говорили об этой херне.
Себастиан ненавидит его за эти слова.
Он знает, что близких людей всегда ненавидят за правду.
Повторное уведомление настойчиво напоминает о себе.
“Если твой Саладино выложит хоть еще одно видео, будет собирать свои мускулы по частям.”
Вот именно.
Вот об этом он говорил.
снова 1400 слов безысходности. серьезно. мозгоебство одно.
"Журналисты знают не всё. Они лишь пытаются узнать то, что им позволяют узнать."
- Джин Шарп
- Джин Шарп
Если из всех зол выбирать меньшее, то Крис всегда отдавал бы предпочтение односторонним интервью, - такие вещи любят журнальчики среднего пошиба, список вопросов отсылается на рабочую почту вместе с наилучшими пожеланиями, и самое прекрасное - когда тебе что-то не нравится, вкладку всегда можно закрыть.
Во время телефонного интервью нельзя взять и повесить трубку.
Во время личного интервью нельзя просто встать и уйти.
Некоторые, конечно, считают иначе; Дауни еще два года назад травил байки о тех временах, когда вел себя как заранее отправленная в ад рок-звезда, - послушай, Крис, пункт “посылаю репортеров на хуй” стоял первой строчкой в моем резюме, - но из самого Криса звездного бунтаря уже не выйдет, себя не перекроишь. И он думает об этом, слушая щебет журналистки, доносящийся из переключенных на громкую связь телефонных динамиков; думает, хмуро уставившись на грязно-белую стену трейлера. Девица из очередной редакции, каждая из которых обозначается среди знакомых Криса кодовым словом “Космополитен”, спрашивает его о старых съемках и о новых, о планах и воспоминаниях; она спрашивает о сестрах и о Скотте, - и сколько можно трогать Скотта, почему бы не спрашивать о потенциально скандальных вещах у него самого?
- А что вы можете сказать о своей ориентации? - спрашивает она, и Крису хочется ответить вопросом на вопрос.
Это ваше первое интервью, мисс?
Вас научить формулировать вопросы так, чтобы на них можно было ответить, мисс?
Посоветовать вам кого-то, кто обожает, когда его слова перекраивают перед выпуском в печать, вместо меня, мисс?
- Моя ориентация не претерпела никаких изменений, - вежливо сообщает он, не запнувшись; потому что она не изменилась, не развернулась круто в противоположную сторону, и Крис по-прежнему иногда задумывается о браке.
Потому что ему, по большому счету, все равно, и он мог бы заявить, что трахается иногда с одним человеком, “вы все его хорошо знаете”, и если для актера такой пиар может оказаться черным, то на режиссеров всем на самом-то деле плевать, и если так продолжится, то когда-нибудь Крис просто устанет от череды идиотских вопросов, он знает себя. Но, - Эванс, только попробуй; но, - Эванс, можешь хоть матом меня крыть, хоть комплиментами облизать, все, что угодно, только не это; но, - Эванс, это лишнее обсасывание темы в прессе; но, - Эванс, это личное, я не выношу личное на публику.
Сотню фотографий, где ты бухой просто в ноль, может скачать любой дурак, сказал тогда Крис разве что из чувства противоречия, и в ответ получил - так ты, значит, тоже скачал?
Если я захочу посмотреть, как у тебя глаза собираются в кучку, проще купить тебе водки, пожал плечами Крис.
Отлично, согласился Себастиан, - отлично; так чего же ты ждешь.
- Однажды ваша мать заявила, что ей жаль, что только один из ее сыновей - гомосексуалист.
- Неудачная формулировка, - Крис смеется. - Она имела в виду, что была бы не против. Моя мать - одна из самых толерантных женщин в мире.
- Но, возможно, эти слова появились не на пустом месте? - господи, девочка, как же тебе хочется получить лишние проценты к зарплате. - Вы никогда не экспериментировали?
Повесить трубку.
Почему нельзя просто повесить трубку.
- Эти слова появились, потому что вопросы на эту тему часто возникают по отношению к моей семье, - он барабанит пальцами по столу. - Послушайте, имеет ли это значение? Все мы - люди. Не очень-то много отличий, если присмотреться.
Совсем немного; и некоторые подруги Криса ведут себя так, словно успели отрастить яйца, - и Скотт иногда рассказывает о бабских истериках своих мужчин, и в жестах Себастиана порой проглядывает что-то манерное, и Крис, готовясь к роли в “Жестоких людях”, слишком много всего успел узнать.
И все это неважно.
Все это неважно, все это не нужно, все это идет от ограниченности ума, но Крис не считает себя вправе обвинять в этом кого-то еще; для этого у него самого слишком мало ясности в голове, слишком много шума.
Лишнего шума.
Просто у кого-то - еще больше.
- Вы не ответили на вопрос, - настаивает журналистка очень терпеливо, и Крис рад, что она не сидит напротив, его выражение лица не понравилось бы сейчас никому.
- Бывало, - он потирает ладонью лицо, наотмашь, наискосок. - Да, бывало. Без комментариев.
- Не из-за этого ли завершились ваши последние длительные отношения?
Да, из-за этого.
Нет, не из-за этого.
Грузы на весах в голове Криса постоянно меняют свою тяжесть.
- Нет, - Крис очень старается, чтобы голос звучал мягче. - В мире, к сожалению, существуют другие, гораздо более реальные проблемы.
- Хорошо… Извините. И последний вопрос. Кем вы видите себя через десять лет?
Существует какая-то школа для хреновых журналистов, мисс?
Эта статья вообще будет кому-нибудь интересна, мисс?
Догадаетесь ли вы сами, что я на самом деле хочу сказать последние полчаса, или вас просветить, мисс?
Крис усмехается.
- Собой, - искренне сообщает он, потянувшись за бутылкой воды. - Таким, какой я есть, только, надеюсь, мудрее. Банально, но, знаете, есть утверждение, с которым я полностью согласен: честность вообще никому не интересна.
Крис мог бы много чего рассказать о честности - внешней и перед самим собой; он только не смог бы объяснить, как правильно ею пользоваться.
Это тоже одна из тех проблем, о которых он не рассказал бы никому.
Одна из немногих.
- Мы пришлем черновой вариант интервью вашему агенту, - высокий голосок журналистки сменяет повисшую было паузу. - Материал будет отправлен в печать в конце июля. Спасибо вам большое.
- Я очень рад, - кивает Крис невидимой собеседнице, подкидывая бутылку на ладони. - Спасибо.
Дауни однажды рассказывал, как выбалтывал репортерам о случившейся накануне групповухе или проклинал на разные лады, а потом угрожал подослать к ним снайперов. Они не велись, конечно, говорил он, но я был чертовски убедителен; а потом наступил новый, цивилизованный век, и за такие слова через минуту могут отправить под суд.
Жаль, думает Крис.
Как же жаль.
"Твои проблемы — это минные поля у тебя в голове."
- Рэй Брэдбери. Doktor с подводной лодки
- Рэй Брэдбери. Doktor с подводной лодки
Он говорит - когда я остаюсь дома дольше нужного, меня снова начинают волновать те вещи, которые когда-то перестали. Он говорит - иногда я просто забываю, как играть. Он говорит - мне нравится это в моей профессии, то, что я существую, ощущаю себя в какой-то конкретный момент, раскрываюсь, и могу полностью это контролировать. Он говорит - это то, чего мне не хватает в жизни. Он говорит - у меня очень шумные мозги.
Тшшш, говорит Крис Эванс. Тшшш.
Себастиан находит интервью случайно, по какой-то перекрестной ссылке; Крис на экране планшета улыбается, - искренность, граничащая с гротеском, Себастиан лучше многих знает, что бывает иначе, - щурится, прижимая палец к губам, понижает голос на фоне давящей, напрягающей, слишком тщательно подобранной музыки и приглушенного света. Крис как будто пришел на прием к тому психотерапевту, заранее зная, что его будут снимать; делать вид, что ты выворачиваешь всю душу нараспашку, очень легко, когда на самом деле всего-то приоткрываешь на пару миллиметров железную дверь.
Тшшш.
Себастиан пересматривает интервью раза три, прежде чем остановиться и понять, что они никогда не заговорят об этом; он мог бы много чего сказать.
Эванс, смотреть это видео - все равно, что распахнуть дверцы шкафа и увидеть за ними ебаную Нарнию, шагнуть туда, встретить по дороге парочку говорящих животных, а потом проснуться; это волшебство - вполне реальное, но такая же фальшивка, как и все остальное. Ты говоришь это, потому что тебе ничего не стоит это сказать, ты говоришь о себе в этом дебильном проекте с дебильной музыкой и искусственно домашней обстановкой, и люди наверняка думают, что теперь знают тебя лучше, что понимают наконец, какой ты. Ты весь такой сложный, Эванс, ты стремишься всему дать название, на все повесить ярлык, окей, сделать жизнь проще, а в итоге выходит только сложнее, и тебе это нравится, тебе нравится выглядеть и таким, ты думаешь - это честнее.
Если честно, Эванс, это тебя не красит.
Если честно, ты такой же человек с ебаной кучей проблем, как и все, и если бы люди знали о них не только из десятка видео, то поняли бы, что не стоило и интересоваться; чужие заебы волнуют всех, если кажутся необычными, а в твоем случае ничего необычного нет.
Ты просто себе не слишком-то нравишься, люди тебе не слишком-то нравятся, весь охренительный хаос этого мира тебе не слишком-то нравится, и гребаное интервью можно было уложить в минуту.
Себастиан не собирается говорить ничего из этого; не собирается ни звонить, ни писать, ни думать об этом, тупо уставившись на палец, прижатый к губам, и это та точка, на которой стоило бы остановиться или послать уже все нахрен, Себастиан умеет это, знает, как это делается, как перестать давать о себе знать и свести все к нулю без лишних потерь, только проблема в том, что этих потерь он не хочет.
Разогнавшись, Себастиан впервые за долгое время не может притормозить.
И говорить себе “стоп” надо было еще в две тысячи двенадцатом.
Вечером, отправив экспресс-почтой небольшую коробку, он включает “Легенды осени”.
продолжение - здесь.